Виктор (Виктор Бальтазар Эмиль) Гофман родился в Москве в семье фабриканта мебели. Закончил 3-ю московскую гимназию. Поступил на юридический факультет Московского университета, который окончил в 1909 г.
Стихи начал писать в раннем детстве. Первые публикации стихов поэта (в детских журналах «Светлячок», «Муравей», «Детское чтение») относятся ещё ко времени обучения в гимназии. В 1903 г. его стихи печатались в «Северных цветах». К тому времени Гофман был уже знаком с В. Брюсовым и . В 1905 г. вышел сборник стихов «Книга вступлений». Свой художественный метод Гофман называл «интимизмом». Он считал, что чем субъективнее художник, тем более ему подвластно понимание реальности.
Еще будучи студентом, Гофман занимался журналистикой, сотрудничал со многими московскими газетами и журналами («Русский голос», «Русский листок», «Москвич», «Искусство» и др.)
После окончания университета переехал в Петербург. Из-за материальных трудностей продолжал заниматься журналистикой, работал в газетах «Речь», «Слово», «Новом журнале для всех».
Весной 1911 г. уехал в заграничное путешествие. В августе этого же года, находясь в состоянии депрессии, покончил собой выстрелом из револьвера в номере парижского отеля.
В 1917 г. под редакцией В. Брюсова вышло двухтомное собрание сочинений В. Гофмана.
Когда порой томлюсь прибоями
Моей тоски
Жалею я, зачем с тобою мы
Не мотыльки?
Была б ты вся воздушно-белая,
Как вздохи грез,
Летала б вкрадчиво-несмелая,
Средь жарких роз.
Летать с тобой так соблазнительно
Среди цветов.
О, как нежна, как упоительна
Жизнь мотыльков.
1902
| У ОЗАРЕННОГО ОКОНЦА |
Как прежде ярко светит солнце
Среди сквозящих облаков.
Озарено твое оконце
Созвучной радугой цветов.
Скользя по облачкам перистым,
Бежит испуганная тень.
И на лице твоем лучистом -
Изнемогающая лень.
Ах, я в любви своей не волен…
Меж нами - ласковый союз.
Безумно болен… и таюсь.
Ты вся, как этот свет и солнце,
Как эта ласковая тишь.
У озаренного оконца
Ты озаренная сидишь.
А я тревожен, я бессилен…
Во мне и стук, и свист, и стон.
Ты знаешь город - он так пылен?
Я им навек порабощен.
Ах, я в любви своей не волен…
Меж нами - ласковый союз.
Но ты не знаешь, что я болен,
Безумно болен… и таюсь.
Листья осенние желтого клена,
Кружитесь вы надо мной.
Где же наряд ваш, нежно-зеленый,
Вам подаренный весной?
Брошены вы, как цветы после бала,
Как после пира венки,
Словно поношенный хлам карнавала,
Изодранный весь на куски.
Вы отслужили, и вы уж не нужны,
Презренный, растоптанный сор,
Ваш жаркий багрянец, осенне-недужный,
Мой только радует взор.
Прах позабытый умолкшего пира,
Где разрушено все, разлито,
Листья, вы образ безумного мира,
Где не ценно, не вечно ничто.
Где все мгновенно и все - только средство
В цепи безумий звено,
Где и весна, и светлое детство
Гибели обречено.
Листья, вы будите скорбь без предела
Жаром своей желтизны,
Вы для меня ведь - любимое тело
Так рано умершей весны.
Как же могу я легко, как другие,
Вас растоптавши, пройти,
Желтые листья, листья сухие
На запыленном пути?
<1907>
| ВДВОЕМ |
Морозная ночь. На окне бриллианты.
Мерцает и блещет их снежная грань.
Душистые волосы, шпильки и банты
И тело сквозь тонкую грань.
Какое безумье, какая истома
К губам исступленным припасть,
И с них, как с волшебных краев водоема
Принять безысходную страсть!
Всё глуше, протяжней и все погребальней
Метельный напев за окном.
А здесь, в этой душной, натопленной спальне,
Какое безумье вдвоем!
Там шумная вьюга, там песни метели,
Подобные пению труб.
А здесь на горячем, на трепетном теле -
Следы обезумевших губ!
Закрыты глаза, обессилено тело,
Сползли волоса на виски.
Но груди как прежде упруги и белы,
Как граненый опал их соски.
Не надо теперь никаких достижений,
Ни истин, ни целей, ни битв.
Вся жизнь в этом ритме безумных движений -
Ему исступленье молитв!
Пусть мир сотрясают снега и метели
И громы архангельских труб.
Всё в этом горячем, порывистом теле
Открыто безумию губ.
<1908>
| ВЕСНЕ |
Весна, приди, не медли боле, -
Мое унынье глубоко, -
Моей усталой, тихой боли
Коснись ласкающе-легко.
Я изнемог от дум бессильных,
От исступления в борьбе,
Как узник из глубин могильных,
Тянусь я с трепетом к тебе.
Природы грустный отщепенец,
Восславивший природный ум,
Я жалкий пленник жалких пленниц -
Навек порабощенных дум…
О, если б быть опять ребенком,
Не думать горько ни о чем,
Тонуть в сиянье нежно-тонком
Под воскрешающим лучом.
Чтоб, затушив мятеж сознанья,
Приникнуть к шелестам травы,
Впивая тихое сиянье
Непостижимой синевы.
<1908>
И ветер, веющий стремительно и буйно,
И развевающий, и рвущий волоса.
И моря вольный блеск, ходящий многоструйно –
О, беспредельная, о, мощная краса!
То всё в ней яркий блеск, зыбящийся и пирный –
Обломки светлых льдин и горных хрусталей,
То бархат шелестный, спокойный и сапфирный,
То рябь червонная пылающих углей.
То словно старцев рой с лучистой сединою,
Плывёт встревоженно под зыбкою волною,
И ветер дерзко рвёт седые волоса.
То над сапфирностью безбрежной и бездонной –
Вдруг словно рёв и спины прыгающих львов.
О, как красива мощь их схватки разъярённой
И белопенность грив и всклоченных голов!
И ветер буйно рад игре своих порывов,
И сердце пьяно, пьяно дикою мечтой.
И море всё горит сверканьем переливов
И величавою, и вольной красотой!
Сентябрь 1904, Алупка
Апрель
Душа, живи как все в природе,
Люби неведомую цель.
Смотри, на синем небосводе
Опять зацарствовал апрель.
Всё опьянилось тонким хмелем -
И свет, и воздух, и глаза.
Всё дышит радостным апрелем,
Во всё проникла бирюза.
Всё верит: чудо совершится,
Воскреснет жизнь - и в этом цель.
Мир лучезарно возродится, -
Ведь снова царствует апрель.
Лишь ты одна во всей вселенной,
Весну сознаньем заглуша,
Не можешь быть светло-блаженной,
Порабощённая душа.
О, будь как все, вернись к природе,
Сознаний бремя удали,
Прильни к лучам на небосводе
И к вешним трепетам земли.
И чудо жизни совершится -
Воскреснешь ты - и в этом цель.
Мир лучезарно озарится, -
Ведь снова царствует апрель.
Безнадёжность
Снег серебристый, душистый, пушистый.
Санок искрящийся бег.
Серое небо пустынно и мглисто.
Падает медленный снег.
Весь изнемогший, как люди продрогший,
Месяц томится вверху.
Снег, на губах от дыханья намокший,
Тает в пушистом меху...
Мрак и ненастье. И безучастье.
В грудь безнадёжность впилась. –
Надо ведь счастья хоть раз...
Встретился кто-то. Прошёл озабочен:
Встретился кто-то в снегу.
Ветер и холодно. Холодно. Очень.
Месяц в туманном кругу...
Ряд фонарей убегающий ровно.
Всепроницающий мрак. –
Губы отверженных женщин бескровны,
И неуверен их шаг.
Снег и ненастье. И безучастье.
В грудь безнадёжность впилась.
Хочется счастья. Как же без счастья?
Надо ведь счастья хоть раз.
Больное счастье
Я хочу, чтоб прошедшее было забыто.
За собой я огни потушу.
И о том, что погибло, о том, что изжито,
Я тебя никогда не спрошу.
Наше счастье больное. В нем грустная сладость.
Наше счастие надо беречь.
Для чего же тревожить непрочную радость
Так давно ожидаемых встреч.
Мне так больно от жизни. Но как в светлое счастье
Ты в себя мне поверить позволь.
На груди твоей нежной претворить в сладострастье
Эту тихую, тихую боль.
Пусть не будет огня. Пусть не будет так шумно.
Дай к груди головою прилечь.
Наше счастье больное. Наше счастье безумно.
Наше счастье надо беречь.
В лодке
Ярко-пенистых волн переливы
Затихают, пурпурно горя.
Берега задремали лениво –
Запылала пожаром заря.
В небесах на мерцающем фоне –
Облаков позолоченных рой.
Это – белые, быстрые кони
Обагрённые волны горят. –
Мы плывём в беспредельном просторе
Прямо, в закат!
В церкви
Во храме затуманенном мерцающая мгла.
Откуда-то доносятся, гудят колокола.
То частые и звонкие, то точно властный зов,
Удары полновесные больших колоколов.
Торжественны мерцания. Безмолвен старый храм.
Зловеще тени длинные собрались по углам.
Над головами тёмными молящихся фигур
Покров неверных отсветов и сумрачен и хмур.
И что-то безнадёжное нависло тяжело,
Тревожно затуманивши высокое стекло.
И потому так мертвенен убор парчовых риз,
И потому все люди тут угрюмо смотрят вниз.
Есть это безнадёжное в безжизненных святых,
В их нимбах жёлто-дымчатых, когда-то золотых.
И в лицах умоляющих пригнувшихся людей,
И в шляпках этих впившихся, безжалостных гвоздей...
И ты, моя желанная, стоишь здесь в уголке.
И тоненькая свечечка дрожит в твоей руке.
Вся выпрямившись девственно, беспомощно тонка,
Сама ты – точно свечечка с мерцаньем огонька.
О, милая, о, чистая, скажи, зачем ты тут,
Где слышен бледным грешникам зловещий ход минут.
Где все кладут испуганно на грудь свою кресты,
Где свет едва мерцающий чуть дышит наверху.
Где плачут обречённые давящему греху.
Где прямо и доверчиво стоишь лишь ты одна,
Но тоже побледневшая и вдумчиво-грустна.
Скажи, о чём ты молишься? О чём тебе грустить?
Иль может ты почуяла таинственную нить,
Что душу обхватила мне обхватом цепких трав,
С твоею непорочностью мучительно связав.
О, милая, прости меня за мой невольный грех.
За то, что стал задумчивым твой непорочный смех,
Что вся смущаясь внемлешь ты неведомой тоске,
Что тоненькая свечечка дрожит в твоей руке,
Что ближе стали грешники, собравшиеся тут,
Ловящие испуганно зловещий ход минут,
Кладущие безропотно на грудь свою кресты,
Почуя близость вечности и ужас пустоты.
Васильки
Точно волны зыбучей реки.
Ослепительно полдень хорош.
Васильки, васильки, васильки.
– «Ты вчера обещала сплести мне венок,
Поверяла мне душу свою.
А сегодня ты вся, как закрытый цветок.
Я смущён. Я опять одинок.
Я опять одинок. Вот как тот василёк,
Что грустит там, на самом краю –
О, пойми же всю нежность и всё, что таю:
Эту боль, эту ревность мою».
– «Вы мне утром сказали, что будто бы я
В чём-то лживо и странно таюсь,
Что прозрачна, обманна вся нежность моя,
Как светящихся тучек края.
Вы мни утром сказали, что будто бы я
Бессердечно над вами смеюсь,
Что томительней жертв, что мучительней уз –
Наш безмолвный и тихий союз».
Набегает, склоняется, зыблется рожь,
Точно волны зыбучей реки.
И везде васильки, – не сочтёшь, не сорвёшь.
Ослепительно полдень хорош!
В небе тучек перистых прозрачная дрожь.
Но не в силах дрожать лепестки.
А туда побежать, через рожь, до реки –
Васильки, васильки, васильки!
Вдвоём
Лежу. Забылся. Засыпаю.
Ты надо мной сидишь, любя.
Я не гляжу, но вижу, знаю –
Ты здесь, я чувствую тебя.
Я повернусь – и разговоры
Мы, улыбаясь, поведём,
И наши слившиеся взоры
Блеснут ласкающим огнём.
И ты, ко мне прижавшись нежно,
Моих волос густую прядь
И шаловливо, и небрежно,
И тихо будешь разбирать.
И сев ко мне на ложе друга,
С лучистой нежностью очей,
Ты будешь петь мне песни юга,
Напевы родины своей.
И, утомлённо-полусонный,
Следить я буду без конца
Волненье груди округлённой,
Томленье смуглого лица.
Весне
Весна, приди, не медли боле, -
Мое унынье глубоко, -
Моей усталой, тихой боли
Коснись ласкающе-легко.
Я изнемог от дум бессильных,
От исступления в борьбе,
Как узник из глубин могильных,
Тянусь я с трепетом к тебе.
Природы грустный отщепенец,
Восславивший природный ум,
Я жалкий пленник жалких пленниц -
Навек порабощенных дум...
О, если б быть опять ребенком,
Не думать горько ни о чем,
Тонуть в сиянье нежно-тонком
Под воскрешающим лучом.
Чтоб, затушив мятеж сознанья,
Приникнуть к шелестам травы,
Впивая тихое сиянье
Непостижимой синевы.
Волны и скалы
Сегодня всё море как будто изрыто
Гремящими встречами пен.
Сегодня всё море грозит и сердито
На свой истомляющий плен.
Пушистые клоки, косматые пряди,
Хребты извиваемых спин...
Как страшно сегодня прозрачной наяде
В прозрачности тёмных глубин...
Давно уж носился смущающий шёпот
О дерзостных замыслах скал, –
И двинулось море, и пенистый ропот
Зелёную гладь всколыхал.
Заслышались гулы тревожных прибытий,
Зловеще-поднявшихся спин.
И ропот, и шёпот: бегите, бегите,
До самых надменных вершин.
На тёмные скалы! на приступ, на приступ!
На шумный, на пенистый бой!..
Уж влагой захвачен утёсистый выступ,
И с рёвом взбегает прибой.
Всё новые пены вслед отплескам белым
Разбитой камнями гряды.–
И страшно наядам с их розовым телом
Пред чёрною мощью воды.
Сентябрь 1904, Алупка
День
Иду меж линий испещренных
Тенями солнечных лучей.
Гляжу на мрак дерев склоненных
И убегающий ручей.
Вот, клен ветвистый занавесил
Ручья ленивую волну, -
Сегодня я лучисто весел,
Опять воспринявший весну!
Притихли скромные цветочки,
И даль туманная тиха...
Я рву зеленые листочки,
Природе, погруженной в лень...
А мне милы и лес, и сосны,
И этот мир, и этот день!
Дни умирания
Давно и тихо умирая,
Я - как свеча в тяжелой мгле.
Лазурь сияющего рая
Мне стала явной на земле.
Мне стали странно чужды речи,
Весь гул встревоженных речей.
И дни мои теперь - предтечи
Святых, вещающих ночей.
Звучат мне радостью обета
Мои пророческие сны.
Мне в них доносятся приветы
Святой, сияющей весны.
Я тихо, тихо умираю.
Светлеет отблеск на стене.
Я внемлю ласковому раю
Уже открывшемуся мне.
Какой-то шепот богомольный
Иль колыханье тихих нив,
Иль в синем небе колокольный,
Влекущий радостный призыв.
Прежнее счастье возможно.
Ты мне сказала: приду,
Холодно мне и тревожно.
Нетерпеливо я жду...
Сколько же нужно усилий
Прежнее счастье вернуть!
Мы ведь уж близкими были.
Милая, не позабудь.
Нет, не измученный страстью,
Напоминаю о том.
Просто, поверилось в счастье,
В счастье быть нам вдвоем.
Ходят. Подходят. Проходят.
Поздний, мучительный час.
Долгие тени наводит
Неумирающий газ.
Искушение
Мне не хочется больше идти.
Не взманит меня ласковость грёз.
Каменисто–неверны пути.
Неприступен и страшен утёс.
Я устал. Я упал. Я увяз
В обжигающем мягком песке.
Хорошо в вечереющий час
Ото всех вдалеке, на реке.
О, владычица дремлющих мест,
Чья сквозящая грудь над волной,
Изо всех чаровниц и невест,
Я останусь с тобою одной.
Я останусь навеки с тобой.
Я зароюсь в шуршащий камыш.
Полюблю серебристый покой,
Озарённо-затонную тишь.
Ты давно уже нравишься мне,
И к тебе б мне хотелось прильнуть
Как волна приникает в волне,
Прожигая жемчужную грудь...
Тихо всё на ночном берегу.
Шелестит, заплетаясь, камыш.
Что-то ласково ты говоришь
И томишь. Я идти не могу.
К Богу
Бог! Всемогущий Бог!
Я здесь, трусливый и бессильный;
Лежу, припав на камень пыльный,
В бессменном ужасе тревог. –
Бог! Всемогущий Бог!
Я прибежал к Тебе, неверный,
Чтобы в отчаянье упасть,
Когда почуял, Непомерный,
Твою губительную власть.
Среди разнообразных шумов,
Служа угодливой судьбе,
Метался долго я, не думав
В своём безумье о Тебе.
И вот теперь несу я, мерзкий,
Тебе позор своих скорбей.
О, как я мог, слепой и дерзкий,
Идти без помощи Твоей!
Смотри, я грудь свою раскрою –
Ты – Справедливый, и рази.
Я здесь лежу перед Тобою
И в униженье, и в грязи...
Но Ты услышишь вопль постыдный
И Ты ответишь на него...
Или меня совсем не видно
Оттуда, с трона Твоего?..
Царь! Лучезарный Царь!
Услышь же крики и моленья.
Смотри, в каком я униженье, –
Продажно-ласковая тварь...
Царь! Лучезарный Царь!
Крик альбатроса
Белокрылый, как я, альбатрос.
Слышишь, чайки кричат. Воздух тьмою объят,
Пересветом удушливых гроз.
Это – вихрь! Это – вихрь! О, как ждал я его!
И свободе, и вихрям я рад.
Эти бури над морем – моё торжество.
О, мой брат! О, мой царственный брат!
О, я молод ещё, и ты знаешь, я смел!
О, я смел! Я, как ты, альбатрос!
Я недаром так долго над морем летел,
И ни разу не пал на утёс.
Я с завистливым грифом уж бился не раз.
О, косматый, нахмуренный гриф,
Скоро вырву я твой огнеблещущий глаз,
Глубоко его клювом пронзив.
О, я смел! Я недавно орла одолел,
В исступлённом, жестоком бою.
Как я злобой кипел! Как я бился, хрипел,
Вырывая добычу свою.
Всем ухваткам меня, о мой брат, научи.
Этим схваткам жестоким я рад.
Но смотри... закровавились в небе лучи,
И косматые тучи висят.
Это – бури торжественно-медленный ход.
Это – буря в порфире своей...
Во главе шлемоблещущих ратей идёт
Венценосная буря морей.
Резко чайки кричат. Воздух тьмою объят.
Пересветом удушливых гроз...
О, мой брат! О, мой брат! О, мой царственный брат!
Как я счастлив, что я альбатрос!
Летний бал
Был тихий вечер, вечер бала,
Был летний бал меж темных лип,
Там, где река образовала
Свой самый выпуклый изгиб,
Где наклонившиеся ивы
К ней тесно подступили вплоть,
Где показалось нам - красиво
Так много флагов приколоть.
Был тихий вальс, был вальс певучий,
И много лиц, и много встреч.
Округло-нежны были тучи,
Как очертанья женских плеч.
Река казалась изваяньем
Иль отражением небес,
Едва живым воспоминаньем
Его ликующих чудес.
Был алый блеск на склонах тучи,
Переходящий в золотой,
Был вальс, призывный и певучий,
Светло овеянный мечтой.
Был тихий вальс меж лип старинных
И много встреч и много лиц.
И близость чьих-то длинных, длинных,
Красиво загнутых ресниц.
Люблю
О, девочка моя, твои слова так скрытны,
Но я в глазах твоих все тайны уловлю.
Я твой подвижный стан, прямой и беззащитный,
Так радостно-светло, так ласково люблю.
Когда к твоей руке я тихо прикасаюсь,
Тобою я давно безмолвно восхищаюсь,
Пока - молчали мы, но раз мы были рядом.
Ах, что-то и влекло, и отстраняло нас,
И долго я смотрел любующимся взглядом
В сиянье темное твоих лучистых глаз.
И вдруг твой взор поймал, так нежно заблестевший,
Как будто вся душа, дрожа, в него вошла,
Но вмиг смутилась ты, стыдливо покрасневши,
И вновь потухший взор поспешно отвела.
О, девочка моя, мы связаны тем взглядом,
Заметила ли ты, - все переходит в сон?
Я навсегда хочу с тобой остаться рядом,
Девичеством твоим лучисто осенен.
Сегодня вечером, когда наш знак прощальный -
Прикосновенье рук я ласково продлю,
О, девочка, пойми, что я душой печальной
Тебя и радостно, и ласково люблю.
Меж лепестков
Ты помнишь наши встречи летом
Меж лепестков, меж лепестков?
Где трепетал, пронизан светом,
Кудряволиственный покров?
Ты помнишь, раздвигая травы,
Мы опускались у куста?
И были взоры так лукавы,
И так застенчивы уста.
К стволу развесистого дуба
Затылком приклонялась ты,
И жадно я впивался в губы -
Две влажно-алые черты.
Я обвивал руками шею
И локти клал тебе на грудь.
И называл тебя моею,
И всю тебя хотел втянуть...
Дрожали лепестки смущенно
В волнах вечернего огня...
Зеленоглазая мадонна,
Еще ты помнишь ли меня.
Мимоза
Мы будем близки. Я в том уверен.
Я этой грёзой так дорожу.
Я суеверен. Я весь дрожу.
Мимозой строгой она родилась,
Безгласна к просьбам и ко всему.
И вдруг так чудно переменилась
И приоткрылась мне одному.
Она мимоза. Она прекрасна.
Мне жаль вас, птицы! И вас, лучи!
Вы ей не нужны. Мольбы – напрасны.
О, ветер страстный, о, замолчи.
Я лишь счастливый! Я в том уверен.
Я этой грёзой так дорожу.
Восторг предчувствий – о, он безмерен.
Я суеверен. Я весь дрожу.
Моей первой любви
Когда я мальчик, не любивший,
Но весь в предчувствиях любви,
В уединениях вкусивший
Тревогу вспыхнувшей крови,
Еще доверчивый, несмелый,
Взманенный ласковостью грез,
Ненаученный, неумелый,
Тебе любовь свою принес,
Ты задрожала нужной дрожью,
Ты улыбнулась, как звезда,-
Я был опутан этой ложью,
И мне казалось-навсегда.
Мне; нравились твои улыбки,
Твоя щебечущая речь,
И стан затянутый и гибкий,
И узкость вздрагивавших плеч.
Твои прищуренные глазки
И смеха серебристый звук,
И ускользающие ласки
Слегка царапающих рук.
Мороз
О, не ходи на шумный праздник.
Не будь с другими. Будь одна.
Мороз, седеющий проказник,
Тебя ревнует из окна...
Зажгла пред зеркалом ты свечи.
Мерцает девичий покой.
Ты поворачиваешь плечи,
Их гладя ласковой рукой.
Смеясь, рассматриваешь зубки,
Прижавшись к зеркалу лицом.
Тебя лепечущие юбки
Обвили сладостным кольцом.
Полураздета, неодета,
Смеясь, томясь, полулежа,
В тисках упругого корсета,
Вся холодаешь ты, дрожа.
Teбе томительно заране
В мечтах о сладком торжестве. –
Вокруг тебя шелка и ткани
В своём шуршащем волшебстве!..
Мороз ревнив и не позволит.
Оставь лукавые мечты.
Он настоит, он приневолит.
Его послушаешься ты.
Сердито свечи он задует.
Не пустит он тебя на бал.
О, он ревнует, негодует!..
Он все метели разослал!
Уж он занёс просветы окон,
Чтоб не увидел кто-нибудь,
Как ты приглаживаешь локон
И охорашиваешь грудь.
О, уступи его причуде,
Ты, что бываешь так нежна.
О, не ходи туда, где люди.
Не будь с другими. Будь одна.
Ты знаешь, ведь и мне обидно,
Что ты побудешь у других.
Что будет всем тебя так видно
Средь освещений золотых,
Что будут задавать несмело
Тебя, твой веер, кружева,
Смотреть на ласковое тело
Через сквозные рукава.
Мотыльки
Когда порой томлюсь прибоями
Моей тоски.
Жалею я, зачем с тобою мы
Не мотыльки?
Была б ты вся воздушно-белая,
Как вздохи грёз,
Летала б вкрадчиво-несмелая,
Средь жарких роз.
Летать с тобой так соблазнительно
Среди цветов.
О, как нежна, как упоительна
Жизнь мотыльков!
Нежность
Мы когда-то встречались с тобой,
Поджидали друг друга тревожно.
И казалось нам: можно...
Был эфир голубой.
Серебрил наш весенний союз –
Смех, как струн перетянутых тонкость –
Разбежавшихся бус
Восхищённая звонкость.
Мы смотрели друг другу в глаза,
Далеко, в голубую бездонность.
Называлась: влюблённость –
Наших грёз бирюза...
Но, шипя, подступила зима,
Поседела земля, как старуха.
И морозилась тьма,
И мы кланялись сухо.
Но в душе у меня сбереглось
Что-то близкое ласковой боли, –
Точно стоны магнолий
Между девичьих кос...
Если можешь позволить, позволь.
Мне так больно, и в том неизбежность.
Эта тихая боль –
Называется: нежность.
Осенние листья
Листья осенние жёлтого клёна,
Кружитесь вы надо мной.
Где же наряд ваш, нежно-зелёный,
Вам подарённый весной?
Брошены вы, как цветы после бала,
Как после пира венки,
Словно поношенный хлам карнавала,
Изодранный весь на куски.
Вы отслужили, и вы уж ненужны,
Презренный, растоптанный сор,
Ваш жаркий багрянец, осенне-недужный,
Мой только радует взор.
Прах позабытый умолкшего пира,
Где разрушено всё, разлито,
Листья, вы образ безумного мира,
Где не ценно, не вечно ничто.
Где всё мгновенно и всё – только средство,
В цепи безумий звено,
Где и весна, и светлое детство
Гибели обречено.
Листья, вы будите скорбь без предела
Жаром своей желтизны,
Вы для меня ведь – любимое тело
Так рано умершей весны.
Как же могу я легко, как другие,
Вас растоптавши, пройти,
Жёлтые листья, листья сухие
На запылённом пути?
Песня обещания
Счастье придет.
Дни одиночества, дни безнадежности,
Дни воспаленной, тоскующей нежности,
Счастье как светом зальет,
Счастье придет.
О, не грусти.
О, не желай же всегда недоступного.
Друга неверного, друга преступного
С тихим смиреньем прости
И не грусти.
Ты отдохнешь.
Я наклонюсь и в уста воспаленные
Тихо слова положу упоенные,
Губ моих нежную дрожь.
Ты отдохнешь.
Будет любовь.
Тело застонет от нежного счастия,
Тело душе передаст сладострастие.
Душу готовь,
Будет любовь.
После первой встречи
После первой встречи, первых жадных взоров
Прежде невидавшихся, незнакомых глаз,
После испытующих, лукавых разговоров,
Больше мы не виделись. То было только раз.
Но в душе, захваченной безмерностью исканий,
Все же затаился ласкающий намек,
Словно там сплетается зыбь благоуханий,
Словно распускается вкрадчивый цветок...
Мне еще невнятно, непонятно это.
Я еще не знаю. Поверить я боюсь.
Что-то будет в будущем? Робкие приветы?
Тихое ль томленье? Ласковый союз?
Или униженья? Новая тревожность?
Или же не будет, не будет ничего?
Кажется, что есть во мне, есть в душе возможность,
Тайная возможность, не знаю лишь - чего.
Смех
Как серебристо-пушистый мех.
И туч просветы лучисто-сини.
Как две снежинки, сомкнувшись крепко,
Неслись мы долго среди пространств.
Была ты робкой, была ты цепкой.
Я – в упоенье непостоянств...
Летят снежинки, покорно тая,
И оседая на острия.
Иду. Встречаю. И забываю.
Всё мимолётно, и вечен я!
Встречаю женщин. Зовут улыбки.
И нежен профиль склонённых лиц.
И снег мелькает – он мягкий, липкий,
Он запушает концы ресниц.
На тонких ветках кудрявый иней,
Как серебристо-пушистый мех.
И туч просветы лучисто-сини.
На ветках иней. На сердце – смех!
Смеющийся сон
Мне сладостно вспомнить теперь в отдаленьи
Весь этот смеющийся сон,
Всё счастье моё в непорочном сближеньи,
Которым я был упоён.
Когда, отрешённый от бредных сознаний,
Бичующих пыток ума, –
Я стал серебристым, как звёздные ткани,
Которых не трогает тьма.
Когда, отрешённый мгновенным разрывом
От всех зацепившихся рук, –
Я сделался грустным и нежным, и льстивым,
Твой преданный, ласковый друг.
Мне было так сладко поверить, смущаясь,
Что я не проснусь, не проснусь...
Мне было так сладко беречь, опасаясь,
Наш тихий, наш чистый союз.
И вот в отдаленьи, в задумчивой келье,
Где меркнет полуденный шум,
Сплетаются грёзы, звенит ожерелье
Моих очарованных дум.
Всё было так робко, мгновенно, мгновенно,
Один молчаливый привет.
И сердце смутилось, дрожа и блаженно,
И в сердце – ласкающий свет.
Какая-то радость незримых присутствий,
Которыми весь упоён,
Kaкие-то зовы влекущих напутствий,
Какой-то смеющийся сон.
Со всем, что мне дорого, ты умирала...
Со всем, что мне дорого, ты умирала:
с хорами созвездий и эхом веков,
стонала и таяла влага Арала
в тисках наступивших на горло песков.
Твое кольцоТвое кольцо есть символ вечности.
Ужель на вечность наш союз?
При нашей радостной беспечности
Я верить этому боюсь.
Мы оба слишком беззаботные...
Прильнув к ликующей мечте,
Мы слишком любим мимолетное
В его манящей красоте.
Какое дело нам до вечности,
До черных ужасов пути,
Когда в ликующей беспечности
Мы можем к счастью подойти?..
У меня для тебя
У меня для тебя столько ласковых слов и созвучий.
Их один только я для тебя мог придумать любя.
Их певучей волной, то нежданно крутой, то ползучей,
Хочешь, я заласкаю тебя?
У меня для тебя столько есть прихотливых сравнений -
Но возможно ль твою уловить, хоть мгновенно, красу?
У меня есть причудливый мир серебристых видений -
Хочешь, к ним я тебя унесу?
Видишь, сколько любви в этом нежном, взволнованном взоре?
Я там долго таил, как тебя я любил и люблю.
У меня для тебя поцелуев дрожащее море, -
Хочешь, в нем я тебя утоплю?
У озарённого оконца
Как прежде ярко светит солнце
Среди сквозящих облаков.
Озарено твоё оконце
Созвучной радугой цветов.
Скользя по облачкам перистым,
Бежит испуганная тень,
И на лице твоём лучистом –
Изнемогающая лень.
Ах, я в любви своей неволен...
Меж нами – ласковый союз.
Но ты не знаешь, что я болен,
Безумно болен... и таюсь.
Ты вся как этот свет и солнце,
Как эта ласковая тишь.
У озарённого оконца
Ты озарённая сидишь.
А я тревожен, я бессилен...
Во мне и стук, и свист, и стон.
Ты знаешь город – он так пылен?
Я им навек порабощён.
Ах, я в любви своей неволен.
Меж нами – ласковый союз.
Но ты не знаешь, что я болен,
Безумно болен... и таюсь.
У светлого моря
Мне сладостно-ново, мне жутко-отрадно
Быть кротким, быть робким с тобой.
Как будто я мальчик, взирающий жадно,
Вступающий в мир голубой.
Еще неизведан, и чужд, и не начат
Светло приоткрывшийся путь,-
А сердце уж что застенчиво прячет,
На что не позволит взглянуть.
Еще мне неведом смущающий опыт,
Еще я не побыл с людьми, -
Мой робкий, мой первый, мой ласковый шепот
Прими, дорогая, прими.
У светлого моря прозрачных плесканий,
В слиянье двойной синевы,
Я вдруг отошел от тревожных сознаний,
Влияний всемирной молвы.
И снова я мальчик, и жду, улыбаясь,
И грезы, и миги ловлю...
И весь отдаваясь, и сладко смущаясь,
Тебя беззащитно люблю.
У светлого моря, в сиянье безбрежном,
Где шелестно ласков прибой, -
Так сладко, так сладко быть робким и нежным,
Застенчиво-нежным с тобой.
Ушедший
Проходите, женщины, проходите мимо.
Не маните ласками говорящих глаз.
Чуждо мне, ушедшему, что было так любимо.
Проходите мимо. Я не знаю вас.
Горе всем связавшим доверчивое счастье
С ласками обманщиц, с приветами любви!
Полюби бесстрастье, свет и самовластье.
Только в этом счастье. Только так живи.
Тени говорящие дрожавших и припавших,
Тянетесь вы медленно в темнеющую даль.
Было ль, было ль счастие в тех встречах отмелькавших?
Может быть и было. Теперь – одна печаль.
В дебрях беспролётных, в шелестах болотных
Ты навек погибнешь, если любишь их.
И я люблю тебя. И я к тебе прикован.
Так, как я жду тебя, так только счастья ждут.
Я знаю, - вся лазурь, вся беспредельность счастья,
Вся солнечность лучей, - в тебе заключена.
Поверив, тихо жду, усталый от ненастья.
Молитвам радостным внимает тишина.
Пушкин приехал в Болдино осенью 1830 года решить вопрос с деньгами на свадьбу. Он предполагал пробыть там не более месяца, но в губернии бушевала страшная болезнь - холера, и никого не выпускали из-за карантина. Поэтому он пробыл там практически всю осень. За это время он написал более сорока произведений, среди них «Повести Белкина».
Цикл повестей имеет такое название, так как авторство Пушкин приписал провинциальному помещику Ивану Петровичу Белкину. Повести Белкина рассказаны как занимательные истории об обычных людях простого звания. А автор-собиратель - такой же простой человек из той же социальной среды. Через героев видна Россия, с ее реальными заботами, каждодневным бытом. Когда рассказчик из той же социальной среды, что и его герои, это придает достоверность произведению. Вспомните: вы уже встречались с такими произведениями. Например, «Вечера на хуторе близ Диканьки», авторство которых Н.В. Гоголь приписал пасечнику Рудому Паньку.
Повесть Александра Сергеевича Пушкина «Метель» предваряет эпиграф из баллады Василия Андреевича Жуковского «Светлана». Вспомним, что такое эпиграф.
Эпиграф - это небольшой текст, предваряющий произведение, в нем может быть сформулирована тема, сжато выражена основная идея или сформулирована проблема.
Ниже приведен эпиграф из повести «Метель».
Кони мчатся по буграм,
Топчут снег глубокой...
Вот, в сторонке божий храм
Виден одинокой.
Вдруг метелица кругом;
Снег валит клоками;
Черный вран, свистя крылом,
Вьется над санями;
Вещий стон гласит печаль!
Кони торопливы
Чутко смотрят в темну даль,
Воздымая гривы...
Главные, несущие основную нагрузку слова - метелица, вран, даль. Все они являются символами трагических событий, которые каким-то образом связаны с метелью. Слово «вдруг» имеет большое значение, так как многое в жизни происходит случайно. Почему повесть названа «Метель»? В метель попадают три героя. Метель - это та стихия, которая внезапно врывается в их жизнь и меняет судьбу каждого.
Герои повести: Марья Гавриловна - богатая невеста, Владимир - бедный армейский прапорщик, и Бурмин - гусарский полковник. Автор с иронией относится к Марии Гавриловне и Владимиру:
«Марья Гавриловна была воспитана на французских романах и, следовательно, была влюблена. Её избранник был бедный армейский прапорщик, находившийся в отпуске в своей деревне. Само по себе разумеется, что молодой человек пылал равною страстью и что родители его любезной, заметя их взаимную склонность, запретили дочери о нем и думать, а его принимали хуже, нежели отставного заседателя.
Наши любовники были в переписке, и всякий день видались наедине в сосновой роще или у старой часовни (рис. 2). Там они клялись друг другу в вечной любви, сетовали на судьбу и делали различные предположения. Переписываясь и разговаривая таким образом, они (что весьма естественно) дошли до следующего рассуждения: если мы друг без друга дышать не можем, а воля жестоких родителей препятствует нашему благополучию, то нельзя ли нам будет обойтись без нее? Разумеется, что эта счастливая мысль пришла сперва в голову молодому человеку и что она весьма понравилась романическому воображению Марьи Гавриловны .
Наступила зима и прекратила их свидания; но переписка сделалась тем живее. Владимир Николаевич в каждом письме умолял ее предаться ему, венчаться тайно, скрываться несколько времени, броситься потом к ногам родителей, которые, конечно, будут тронуты наконец героическим постоянством и несчастием любовников и скажут им непременно: “Дети! придите в наши объятия ”».
Рис. 2. Шмаринов Д.А. (1907-1999). Иллюстрации к повести «Метель» ()
Марья Гавриловна очень хотела, чтобы ее отношения с Владимиром развивались, как во французском романе, где один беден, а другой богат, и это препятствует их любви. Владимир очень подходил для этой роли. Все это было похоже на игру, но когда же игра заканчивается и становится страшно за героев? Конечно же, когда Марье Гавриловне снится пророческий сон, ведь смерть Владимира станет реальностью.
«Запечатав оба письма тульской печаткою, на которой изображены были два пылающие сердца с приличной надписью, она бросилась на постель перед самым рассветом и задремала; но и тут ужасные мечтания поминутно ее пробуждали. То казалось ей, что в самую минуту, как она садилась в сани, чтоб ехать венчаться, отец останавливал ее, с мучительной быстротою тащил ее по снегу и бросал в темное, бездонное подземелие... и она летела стремглав с неизъяснимым замиранием сердца; то видела она Владимира, лежащего на траве, бледного, окровавленного. Он, умирая, молил ее пронзительным голосом поспешить с ним обвенчаться... другие безобразные, бессмысленные видения неслись перед нею одно за другим.»
Страшно за героев становится, когда Маша понимает, что последний раз видит своих родителей. Она не хочет покидать отчий дом. Несмотря на вещие сны, на жалость к родителям и чувство вины перед ними, Маша все-таки отправляется в церковь. Описание метели - печальное предзнаменование для беглянки.
«Они сошли в сад. Метель не утихала; ветер дул навстречу, как будто силясь остановить молодую преступницу. Они насилу дошли до конца сада. На дороге сани дожидались их. Лошади, прозябнув, не стояли на месте; кучер Владимира расхаживал перед оглоблями, удерживая ретивых. Он помог барышне и ее девушке усесться и уложить узлы и шкатулку, взял вожжи, и лошади полетели.»
Пушкин назвал Марью Гавриловну молодой преступницей. Почему? Дело в том, что Марья Гавриловна преступила нравственный христианский закон, повелевающий чтить волю родителей. Состояние Владимира схоже с чувствами лирического героя стихотворения Пушкина «Бесы» (рис. 3).
Бесы
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Еду, еду в чистом поле;
Колокольчик дин-дин-дин...
Страшно, страшно поневоле
Средь неведомых равнин!
«Эй, пошел, ямщик!...» - «Нет мочи
Коням, барин, тяжело;
Вьюга мне слипает очи;
Все дороги занесло;
Хоть убей, следа не видно;
Сбились мы. Что делать нам!
В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам.
Посмотри: вон, вон играет,
Дует, плюет на меня;
Вон - теперь в овраг толкает
Одичалого коня;
Там верстою небывалой
Он торчал передо мной;
Там сверкнул он искрой малой
И пропал во тьме пустой».
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Сил нам нет кружиться доле;
Колокольчик вдруг умолк;
Кони стали... «Что там в поле?» -
«Кто их знает? пень иль волк?»
Вьюга злится, вьюга плачет;
Кони чуткие храпят;
Вот уж он далече скачет;
Лишь глаза во мгле горят;
Кони снова понеслися;
Колокольчик дин-дин-дин...
Вижу: духи собралися
Средь белеющих равнин.
Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре...
Сколько их! куда их гонят?
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят,
Ведьму ль замуж выдают?
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Мчатся бесы рой за роем
В беспредельной вышине,
Визгом жалобным и воем
Надрывая сердце мне…
Рис. 3. Иллюстрация к стихотворению «Бесы». Художник: Н. Каразин. 1898 год ()
Куда «привели бесы» Владимира, когда метель утихла? (на красивую равнину, «устланную белым волнистым ковром» - это словно предвестие судьбы «бедного армейского прапорщика», который будет смертельно ранен под Бородином и успокоится навеки).
Чем закончится похищение Марьи Гавриловны? Утром она встанет и придет к завтраку, а вечером сляжет в горячке. Родители решат дать молодым возможность обвенчаться, но Владимир пришлет полусумасшедшее письмо, в котором попросит о нем забыть навсегда. (Здесь автор нарушает последовательность повествования: мы не знаем, что произошло в церкви. Для чего? Автор создает интригу, чтобы вызвать еще больший интерес к повествованию.)
Какие исторические события заслоняют собой историю Марьи Гавриловны и Владимира? Война 1812 года, битва при Бородине, где Владимир будет ранен, а затем умрет уже в Москве накануне вступления французов; окончание войны, возвращение из похода наших полков, боевых офицеров, «обвешанных крестами».
Далее автор повествует об отношениях Марьи Гавриловны и гусарского полковника Бурмина.
«Мы уже сказывали, что, несмотря на ее холодность, Марья Гавриловна все по-прежнему окружена была искателями. Но все должны были отступить, когда явился в ее замке раненый гусарский полковник Бурмин, с Георгием в петлице и с интересной бледностию, как говорили тамошние барышни. Ему было около двадцати шести лет. Он приехал в отпуск в свои поместья, находившиеся по соседству деревни Марьи Гавриловны. Марья Гавриловна очень его отличала. При нем обыкновенная задумчивость ее оживлялась.
Бурмин был в самом деле очень милый молодой человек. Он имел именно тот ум, который нравится женщинам: ум приличия и наблюдения, безо всяких притязаний и беспечно насмешливый. Поведение его с Марьей Гавриловной было просто и свободно; но что б она ни сказала или ни сделала, душа и взоры его так за нею и следовали. Он казался нрава тихого и скромного, но молва уверяла, что некогда был он ужасным повесою, и это не вредило ему во мнении Марьи Гавриловны, которая (как и все молодые дамы вообще) с удовольствием извиняла шалости, обнаруживающие смелость и пылкость характера.»
Герои тянулись друг к другу, она видела, что небезразлична ему, но не понимала, что удерживает его от объяснения. Скоро тайну раскрыл сам Бурмин, и мы узнаем, что произошло четыре года назад. Александр Сергеевич Пушкин сохранил интригу до конца произведения. Бурмина тоже закружила метель, и он оказался в той самой церкви, где Владимира ждала Марья Гавриловна. Вот что он рассказывает:
«Буря не утихала; я увидел огонек и велел ехать туда. Мы приехали в деревню; в деревянной церкви был огонь. Церковь была отворена, за оградой стояло несколько саней; по паперти ходили люди. «Сюда! сюда!» - закричало несколько голосов. Я велел ямщику подъехать. «Помилуй, где ты замешкался? - сказал мне кто-то, - невеста в обмороке; поп не знает, что делать; мы готовы были ехать назад. Выходи же скорее». Я молча выпрыгнул из саней и вошел в церковь, слабо освещенную двумя или тремя свечами. Девушка сидела на лавочке в темном углу церкви; другая терла ей виски. «Слава богу, - сказала эта, - насилу вы приехали. Чуть было вы барышню не уморили». Старый священник подошел ко мне с вопросом: «Прикажете начинать?» - «Начинайте, начинайте, батюшка», - отвечал я рассеянно. Девушку подняли. Она показалась мне недурна... Непонятная, непростительная ветреность... я стал подле нее перед налоем; священник торопился; трое мужчин и горничная поддерживали невесту и заняты были только ею. Нас обвенчали. «Поцелуйтесь», - сказали нам. Жена моя обратила ко мне бледное свое лицо. Я хотел было ее поцеловать... Она вскрикнула: «Ай, не он! не он!» - и упала без памяти. Свидетели устремили на меня испуганные глаза. Я повернулся, вышел из церкви безо всякого препятствия, бросился в кибитку и закричал: “Пошел!” ».
Бурмин не смог скрыть эту историю от Марьи Гавриловны, так как искренне любил ее и хотел быть честен по отношению к ней.
Как судьба наказывает каждого из героев? Владимир умирает, Маша наказана чередой испытаний, выпавших на ее долю (замужество с незнакомцем, смерть Владимира, смерть отца, невозможность выйти замуж), Бурмин, так же как и Маша, наказан судьбой за то, что он поступил необдуманно - жестоко пошутил. Герои оступились, но они раскаиваются, и за это получают прощение у судьбы.
Какую роль сыграла стихия (метель) в судьбе всех трех героев? Развела Марью Гавриловну с Владимиром, но соединила с Бурминым; помогла раскрыться характеру каждого из них; распорядилась жизнью героев: наказала их за легкомыслие, заставила пройти через страдания и вознаградила за все пережитое. То есть метель тоже главный, если не основной, герой повести.
Список литературы
- Варнеке Б.В. Построение «Повестей Белкина» (рус.) // Варнеке Б. В. Пушкин и его современники: Материалы и исследования / Александр Сергеевич Пушкин. - Л.: Издательство АН СССР, 1930. - Вып. 38/39. - С. 162-168.
- В.Э. Вацуро «Повести покойного Ивана Петровича Белкина» // В. Э. Вацуро. Записки комментатора. - СПб., 1994.
- В.П. Полухина, В.Я. Коровина, В.П. Журавлев, В.И. Коровин и др. Литература. 6 класс. Учебник в 2 частях. - М.: 2012. Часть 1 - 304 с.; Часть 2 - 288 с.
- 5litra.ru ().
- Drevnijmir.ru ().
- Allsoch.ru ().
Домашнее задание
- Напишите сочинение на тему «Роль судьбы в повести «Метель» А.С. Пушкина.
- Ответьте на вопросы:
1. Кто является главным героем повести «Метель»?
2. В чем авторская ирония по отношению к этим молодым людям?
3. Когда игра кончается и становится страшно за героев?
4. Почему автор начинает рассказ об одном герое, бросает его, уходит к другому?
5. Чем закончится похищение Марьи Гавриловны?
6. Что же было в церкви, что произошло?
- Напишите сравнительную характеристику героев - Бурмина и Владимира (характер, внешний вид, отношение к Марье Гавриловне).
Анализ произведения А.С. Пушкина «Метель».
Выполнила Калькова Александра,
группа М – 11.
«Повести Белкина» сыграли основополагающую роль в становлении реалистической прозы как в творчестве самого А. Пушкина, так и во всей русской литературе. Книга состоит из 5 повестей: «Выстрел», «Метель», «Гробовщик», «Станционный смотритель», «Барышня-крестьянка».
Основные принципы пушкинского стиля – драматизм и событийность. Причем «событийность» лишена исключительных событий, тайн, приключений. Особенность «Повестей Белкина» и всей прозы А. Пушкина – отказ писателя от деления героев на резко положительных и отрицательных. Пушкин показывает характер героя со всех сторон, отмечает его неоднозначность и многогранность. Простые рассказы Пушкин наделяет глубоким смыслом, наблюдательностью и жизненной правдой.
Повесть «Метель» была написана в 1830 году. Это одна из наиболее поэтичных повестей цикла.
В ее сюжете лежит курьезный случай непредвиденной женитьбы молодого военного и девушки из провинции. Однако, если для военного это всего лишь весёлое приключение, то для девушки - это крах ее первой любви.
Главная героиня повести влюблена в бедного прапорщика , гостившего в их деревне. Она понимает, что родители ее никогда не отдадут за бедного человека и соглашается на рискованный поступок - тайное венчание.
Большую роль в повести сыграла внезапная метель, занесшая дороги во многих деревнях в начале 1812 года. Именно из-за нее Марья была обвенчана с другим человеком в церкви Жадрино, а Владимир заблудился и нашел церковь только поутру. С одной стороны, это неудачное стечение обстоятельств, а с другой, дочитав произведение до конца, становится ясно, что это неизбежный рок.
С самого начала описывается жизнь в одном обычном уездном поместье. Сразу же происходит знакомство с главной героиней, которая воспитана на французских романах. Это обстоятельство объясняет и характер как самой Марьи Гавриловны, так и дальнейшее развитие сюжета.
Таким образом, влюбленная уездная барышня из состоятельной семьи соглашается выйти замуж за бедного прапорщика, гостившего по соседству. Однако им не суждено быть вместе. Линия, связанная с Владимиром обрывается внезапно посередине произведения. Узнав, что Марья была обвенчана с другим, он уезжает обратно в полк. Вскоре приходит известие о том, что он погиб в битве под Бородино.
Между тем умирает отец Марьи, оставив ей богатое наследство. К девушке часто сватаются женихи, но она всегда отказывает. Казалось бы, она до сих пор предана памяти бывшего возлюбленного. Но никто не знает, что она была случайно обвенчана с другим военным, имени которого она даже не знала.
По окончании войны в их деревню приезжает погостить полковник Бурмин. Он нравится Марье, а она ему, но между ними есть какая-то неловкость. Тогда Бурмин решает объясниться первым и рассказать о нелепой ситуации, в которую он попал в начале 1812 года во время сильной метели. Как оказалось, по своему легкомыслию, он был случайно обвенчан с молодой девушкой в неизвестной им церкви. Теперь он не знает ни имени своей жены, ни её места жительства.
Таким образом, в конце второй сюжетной линии, героев ожидает счастливый финал. Молодые, которых когда-то случайно обвенчали в церкви Жадрино, это Марья Гавриловна и Бурмин. Трудно сказать, так это было задумано автором изначально или нет, но тема судьбоносного рока была всецело раскрыта. А главную роль в данном стечении обстоятельств сыграла метель.
На протяжении всего произведения прослеживается две сюжетные линии: Марья и Владимир, Марья и .
Мария Гавриловна – это основной женский образ, который описывает повесть Пушкина «Метель». Девушка сентиментальна, она воспитана на французских романах. Любовь ее к Владимиру – следствие этой увлеченности. Отношения Марии и Владимира строятся также на традициях романов о любви: тайные встречи, переписка, неодобрение родителей и решение скрытно обвенчаться. За свой проступок, сбежать из дома, Маша наказана судьбой: чуть не скончалась от болезни, лишилась жениха, умер отец, да еще и замуж выйти не может, потому что обвенчана с совершенно незнакомым человеком. Мария хранит память о погибшем женихе, и только Бурмин смог растопить ее сердце. Пушкин сразу показывает читателю, что именно он - это тот, с кем Мария будет счастлива. Скрыв от родителей тайный брак, героиня честна с возлюбленным: с горечью на душе она собирается ему рассказать о том, что с ней произошло той зимней ночью в метель.
Два мужских персонажа, Владимира и Бурмина, женихов Маши, описывает Пушкин. Метель сыграла судьбоносное значение в их жизни.
Первый – Владимир, прапорщик, в которого влюблена Маша. Пушкин всячески намекает читателю, что вряд ли Владимиром движет любовь к Маше. Владимир – эгоист, думающий только о своей выгоде. В отличие от Маши, он не испытывает сожаления по поводу того, что родители будут обмануты, нет у него чувства вины, что забирает у них дочь. Все приготовления к венчанию молодой человек откладывает на последний день, что говорит читателю о том, что свадьба для него не сакральный момент – она нужна как факт. Судьба наказывает Владимира – он умирает от полученных под Бородино ран. Пушкин подчеркивает неотвратимость кары.
Совершенно иной полковник Бурмин. С ним Маше «просто и свободно». В прошлом повеса, он искренне влюбляется в Марию Гавриловну и открывается ей в своем проступке. Бурмин не хочет обманывать возлюбленную: со скорбью рассказывает он ей о своем проступке в прошлом, который наложил печать на его жизнь. Бурмин тоже несет наказание: невозможность жениться на любимой. Его отличие от Владимира – раскаяние.
Конфликт, который изображает в повести А.Пушкин: метель – человек. Все основные действия героев происходят на фоне бушующей стихии. Именно она помогает писателю донести до читателя главную мысль: неотвратимость наказания.
Важные нравственные проблемы поднимает в повести Александр Пушкин. «Метель» - произведение, которое обличает эгоизм, легкомыслие, непочитание родителей.
Метель А.С. Пушкин делает основой всего сюжета. Метель является таким же действующим лицом повести, как и Маша, Владимир и Бурмин. Действительно, она пытается остановить Машу от неверного шага, препятствует Владимиру добраться до церкви, приводит Бурмина к Маше, находящейся в полуобморочном состоянии перед алтарем. Интересно, что отношения со стихией и ее восприятие у героев разное. Что касается Марии Гавриловны, то метель просто пытается не выпустить ее на улицу, буран кажется дурным знаком. Владимира же, напротив, метель сбивает с пути. Именно его восприятие снежной бури, плутания по заснеженному лесу занимают весомую часть повести. Если Владимира метель отводит от церкви, то Бурмина, наоборот, приводит туда. Бурмин признает, что им двигала какая-то неведомая сила. И хоть восприятие метели у всех трех героев разное – их роднит одно: все отмечают неумолкающий характер стихии. Судьбоносный случай – вот что такое метель. Метель - это символ судьбы, того непонятного, причудливого и своенравного игрока, который держит в руках карты нашей жизни.
Писатель не проводит психологического анализа состояния своих героев. Пушкин предлагает судить о персонаже по его поступкам и речам.
А.С. Пушкин, герои повести которого ощутили на себе действие стихии, всегда верил, что именно случай играет основополагающую роль в жизни человека. Именно поэтому метель писатель выносит в название повести – так еще раз подчеркивается ее решающая роль в описываемых событиях и судьбах героев.
Повесть Пушкина «Метель» имеет линейную композицию. Отсутствие пролога и эпилога. Эта особенность сделала повесть легкой, простой и точной - то, чего добивался Пушкин.
Пушкина «Метель» сопоставляет две стороны человеческой жизни: романтическую и реальную. К первой писатель относится иронически, даже высмеивает ее. Романтическая – это «любовь» Маши и Владимира, которая подпитывается тягой девушки к любовным романам. Вторая, реальная, – это быт, обстоятельства, которые окружают героев.
Время реальное, конкретное, историческое, линейное.
Хронология событий повести довольно точно установлена в ней самим автором:
начало 1812 года: побег Марьи Гавриловны из дома и венчание с гусаром Бурминым;
конец зимы или весна 1812 года: отъезд Владимира в армию;
12 июня 1812 года: вторжение французской армии в Россию, начало Отечественной войны;
26 августа 1812 года: Бородинское сражение, ранение и вскоре смерть Владимира «в Москве, накануне вступления французов» (передовые части наполеоновской армии вошли в Москву 2 сентября 1812 года);
конец 1814 – зима или весна 1815 года: приезд полковника Бурмина и знакомство с Марьей Гавриловной;
лето 1815 года: объяснение Бурмина и Марьи Гавриловны (оно происходит через три года после смерти Владимира).
Пространство реальное, земное, конкретно – видимое. Открытое.
Повесть легла в основу фильма, композитором на который был приглашен известный русский композитор Георгий Свиридов. К повести Пушкина «Метель» он написал такое музыкальное сопровождение, которое предельно точно раскрывает психологическое состояние героев: отчаяние, тревогу, надежду на счастье.
Появляющиеся в зелени деревьев яркие пятна заставляют задуматься о беге времени, о неизбежности смены времен года, о том, что совсем скоро наступят холода. Стихотворение Виктора Гофмана «Метель» помогает представить зимние картины. Метель описана как хорошо знакомое, сильное и бесшабашное существо, сродни самому поэту. Лирический герой энергичный и отважный человек: он ждал метель, рад ей. Необузданная энергия пробуждает в нем дух соперничества, желание померяться силами со стихией и рождает остроту восприятия жизни.
Метель коварна: она начинается внезапно и очень быстро превращается в грозную силу. Мне сразу вспоминается пушкинская «Метель», которая чудесным образом разлучила Марью Гавриловну с одним мужчиной и соединила с другим, с которым девушка, вероятно, будет гораздо счастливее. И колдовская «Метель» Бориса Пастернака, и метущая «во все пределы» метель, которой, в его же «Зимней ночи», противостоит одинокая упорная свеча. В этом же ряду стоит стихотворение раннего Есенина «Поет зима - аукает...». А в рассказе С.Т. Аксакова «Буран» страшная двухдневная метель в оренбургской степи губит несколько человек, понадеявшихся на свои силы и недооценивших опасность. Красочное описание этого природного явления, восхищение его мощью, боязливое уважение – это то, что роднит и объединяет описания метелей у всех авторов. У Гофмана метель вызывает ассоциации также с пугачевским набегом в степи. Мысль об опасности оказаться в такую погоду в чистом поле, думаю, соединила образ метели и лихого казака-разбойника. Шуршание снега, завывание ветра ассоциируется с несущимся издалека свистом лихих людей. Автор, сравнивая метель с зимней оттепелью, делает выбор в пользу первой.
Этому служит композиция стихотворения: первая строфа рисует картину долгожданной метели, вторая сравнивает ее с надоевшей распутицей, в третьей поэт признается метели в любви, а в последней показывает ее влияние. Для метели поэт использует прием олицетворения и выбирает эпитеты, характеризующие ее необузданность так, как бы мы сказали о неуправляемом человеке: бесшабашная, дикая, шумная. Метафоры соответствующие: сила, безумие. Метель – гость. Поэт применяет звукозапись. Повторение ш, ж, з, с, передает вьюжные звуки. В последней строфе автор заражается энергией метели. Он чувствует, что их двое во всем мире. Она – бездна небытия. Но тем острее чувствуется желание жить и бороться, преодолевая преграды (бьющий в лицо царапающий снег предпоследней строфы). Потому-то мне и кажется, что это стихотворение не о метели, а о чем-то большем. О любви, например, внезапно налетевшей на человека в скучной и серой маяте будней. Или даже вообще о жизни.