И. Л. Волгин родился 6 марта 1942 года в Перми, где его родители находились в эвакуации. Отец, Леонид Самуилович Волгин (1909-2002) - журналист. Мать, Рахиль Львовна Волгина (1912-2002) - корректор. В 1959 году окончил московскую школу № 626, с 1959 по 1964 год - студент исторического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова (диплом с отличием).
Литературная деятельность
Ещё во время учёбы в университете стал известен как поэт. В 1962 году его напутствовал в «Литературной газете» Павел Антокольский. Стихи публиковались в журналах «Октябрь», «Новый мир», «Юность», «Москва», в «Комсомольской правде», «Известиях» и мн. др. Первый сборник его стихотворений «Волнение» вышел в 1965 году. Один из организаторов чтений «на Маяковке». В 1968 году создал (и до сих пор бессменно возглавляет) литературную студию МГУ «Луч», из которой вышли такие писатели, как Сергей Гандлевский, Александр Сопровский, Алексей Цветков, Бахыт Кенжеев, Евгений Бунимович, Геннадий Красников, Елена Исаева, Дмитрий Быков, Инна Кабыш, Вера Павлова, Вадим Степанцов и многие другие.
Научная деятельность
Сфера научных интересов И. Л. Волгина - изучение жизни и творчества Ф. М. Достоевского, история русской литературы, история отечественной журналистики XIX в., отечественная история. И. Волгин - автор более 250 научных работ. Кандидатскую диссертацию на тему «„Дневник писателя“ Ф. М. Достоевского. История издания» защитил на историческом факультете МГУ в 1974 году. Степень доктора филологических наук получил в 1992 году на факультете журналистики МГУ (тема диссертации - «Национальный кризис 1879-1881 гг. в контексте русской прессы»), тогда же присвоено звание профессора. Работы Игоря Волгина широко известны не только в России, но и за рубежом. Его исследования входили в шорт-лист Антибукеровской премии и Государственной премии РФ, за весь цикл работ о Достоевском ему присуждена премия Москвы в области литературы за 2004 год. В 1997 году Игорь Волгин создает Фонд Достоевского, целью которого является содействие изучению жизни и творчества русского классика, осуществление научных и культурных программ. Также Игорь Волгин - автор и ведущий телевизионных программ «Николай Заболоцкий» (2 серии), «Жизнь и смерть Достоевского» (12 серий), «Из истории русской журналистики (Чаадаев, Пушкин, Некрасов)» (4 серии). Игорь Волгин - член Союза писателей, Союза журналистов, Международной ассоциации журналистов, Международного и Русского ПЕН-клуба, научного совета Пушкин-института, член РАЕН. Член редколлегий журналов «Октябрь», «Человек» и «Литературоведческий журнал».
На факультете журналистики МГУ читает курс «История русской журналистики XIX в.», ведет спецкурсы и спецсеминары. В Литературном институте ведет собственный поэтический семинар.
Награды и премии
- премия Правительства РФ в области культуры (26.12.2011) - за серию книг «Документальная биография Достоевского».
Основные труды
Сборники стихотворений:
Книги и монографии:
- Последний год Достоевского. Исторические записки. - М.: Советский писатель, 1986.
- Колеблясь над бездной. Достоевский и русская революция. - М.: Прогресс, 1990.
- Родиться в России. Достоевский и современники: жизнь в документах. - М.: Книга, 1991.
- Метаморфозы власти. Покушения на российский трон в XVIII-XIX вв. - М.: Интерпракс, 1994.
- Колеблясь над бездной. Достоевский и императорский дом. - М.: Изд-во «Центр гуманитарного образования», 1998.
- Пропавший заговор. Достоевский и политический процесс 1849 г. - М.: Либерея, 2000.
- Возвращение билета. Парадоксы национального самосознания. - М.: Грантъ, 2004.
* * *
Вероломная, нежная, злая,
беспородных болотных кровей,
под разлёты вороньего грая
что ты сделала с жизнью моей?
Что ты сделала с нашим жилищем,
как Рязань, разоренным во прах,
с этим счастьем недолгим и нищим,
с первым словом на детских устах?
Значит, время страшнее, чем Ирод,
если женщина в дикой борьбе,
умножая количество сирот,
пробивает дорогу себе.
Я теперь заодно с листопадом,
с этой ширью, где охра и ржа,
где кружит над заброшенным садом
уязвленная мною душа.
Где подруга последняя – осень
от меня поспешает во тьму.
И под шум переделкинских сосен
так легко засыпать одному.
* * *
Подымался ни свет ни заря.
Пил из крана холодную воду.
Этой осенью, видно, не зря
обещали сухую погоду.
Жгли костры на бульварах – и дым
обнаруживал зону сгоранья.
…Был жестоким и был молодым –
не бессмертья хотел, а признанья.
Между тем приближался момент.
Выползали трамваи из парка.
Разносил телеграммы студент.
Начиналась дневная запарка.
И ничто ни души, ни ума
не смущало, когда без боязни
всё давалось за так, задарма –
как по чьей-то случайной приязни.
* * *
Эта двенадцатилетняя связь –
старой ограды чугунная вязь,
кеды, забитые влажным песком,
желтые листья в пруду городском.
Кто это знает? Никто и нигде,
что отразилось в вечерней воде.
Может быть, некто и помнит про то?
Не обольщайся: нигде и никто.
Значит, тому и названия нет
по минованьи двенадцати лет.
Смысл, к огорчению, неразличим
по истеченьи двенадцати зим.
Ветра круженье, сиротство скамей
предполагают крушенье семей.
Да и прогулки у старых оград
усугубляют лишь горечь утрат.
– Чем же держалась, – ты спросишь, дивясь, –
эта двенадцатилетняя связь –
сон наяву, наваждение, бред…
– Милая, этому имени нет.
Может быть, просто имелись в виду
желтые листья в осеннем пруду,
дождик нечастый, круги по воде…
Но, к сожаленью: никто и нигде.
* * *
Но взгляните на лица детей!
Поглядите на детские лица!
Ни злодей и ни прелюбодей
здесь ни в ком не посмели явиться.
Я не знаю, с чего ты взяла -
хоть опять эти веянья в моде -
что истоки вселенского зла
заключаются в нашей природе.
Ты стучишь на машинке всю ночь.
И подвластная звукам знакомым,
спит твоя годовалая дочь
на диване, что куплен месткомом.
Мы, возможно, и будем в аду.
Но недаром сей ангел небесный
в деревянную дует дуду
и парит над кромешною бездной.
Он не жалок и он невелик -
он не вырос ещё из пелёнок.
Обобщи человеческий лик
и уверься, что это - ребёнок.
* * *
Мне дочери нынче явились во сне:
все трое – печальны, все трое – одне.
В безвидной пустыне иль мертвых горах,
где ветер вздымает лишь каменный прах,
где бледное небо подобно стеклу,
стоят они, очи вперяя во мглу.
И нету окрест ни листка, ни леска,
и черная птица над ними – тоска.
Я руки в отчаяньи к детям простер.
– Ты плачешь, – сказала одна из сестер. –
– Ты плачешь, – меньшая промолвила дочь, –
но слезы твои превращаются в ночь.
Напрасно ты наше смутил забытье.
Ступай, нам неведомо имя твое.
И дочерь вторая отверзла уста:
– Как этот ландшафт, наша память пуста.
Но вижу души твоей черный астрал.
Пришелец из прошлого, ты опоздал.
В долине безумья, где мертвая падь,
наш сон окормляет безумная мать.
И кто бы ты ни был – надежд не таи:
лишь ада исчадия – чада твои!
Но словно бы луч, проницающий ночь,
шагнула из морока старшая дочь.
В глаза мои, словно в бездонную щель,
взглянула любимая старшая дщерь.
И тень узнаванья прошла по лицу.
И горько она улыбнулась отцу.
И молча три тени склонились ко мне.
– О дети… – шепнул я и умер во сне.
* * *
Давай-ка с тобой потолкуем,
покуда ясны небеса.
Подумаешь, чем мы рискуем –
в запасе ещё полчаса.
Ещё полчаса есть в запасе –
полжизни в запасе, а там,
быть может, погода на трассе
взыграет на счастие нам.
И ты не уедешь в четыре,
поскольку закрыт небосклон,
поскольку идёт над Сибирью
неслыханной силы циклон.
Пока он пытается дунуть
иерихонской трубой,
ты можешь вполне передумать,
как это случалось с тобой…
* * *
Отжевав банальности мякину,
наломав немало в жизни дров,
я, как и положено, покину
вскоре этот лучший из миров.
И, явившись из-за буераков,
в чаяньи бесхозного добра
пять моих детей от разных браков
встанут у отцовского одра.
И в межгалактическую стужу
уносясь от здешних областей,
я свою единственную душу
разломлю на несколько частей.
Нежную, застенчивую с детства –
как её мне страшно отдавать.
Но на это скудное наследство
вряд ли будет кто претендовать.
Скажут по-семейному, без фальши:
«Ты, папаша, доброго добрей.
А не шёл бы ты куда подальше
вместе с филантропией своей!»
И пойдёт сторонкой, не в обидку,
жалкие свершая антраша,
на живую смётанная нитку
в рай моя бессмертная душа.
* * *
Е. В.
Люби меня таким, каков
я есть – иным уже не буду.
Не замолю своих грехов,
врагов прощу, но не забуду.
И той вины не искуплю,
и ни строки не переправлю.
Кого любил – не разлюблю,
пустой надежды не оставлю.
Жизнь, промелькнувшая, как блиц,
такого выдалась замеса,
что появленье новых лиц
не представляет интереса.
Об Авторе:
Игорь Леонидович Волгин родился 6 марта 1942 г. в городе Перми, куда во время войны семья была эвакуирована из Москвы. Его отец, Л.С. Волгин (1909–2002) – в это время военный корреспондент газеты «Гудок», мать, Р.Л. Волгина (1912–2002) – корректор. Окончил московскую школу № 626 и в 1959 г. поступил на исторический факультет МГУ, который окончил в 1964 г., получив диплом с отличием. В 1962 г. Павел Антокольский напутствовал молодого поэта в «Литературной газете». Первая поэтическая книга Волгина «Волнение» вышла в 1965 г. Затем было опубликовано еще несколько поэтических сборников и книг переводов. Будучи еще студентом, стал одним из организаторов и участников знаменитых чтений «на Маяковке», которые позднее были разогнаны властями. В 1968 г. Создает Литературную студию Московского университета «Луч», существующую уже более 40 лет. Создал собственный неповторимый жанр историко-документальной биографической прозы. Автор книг «Достоевский-журналист. «Дневник писателя» и русская общественность» (1982), «Последний год Достоевского. Исторические записки» (1986, 1990, 1991), «Родиться в России. Достоевский и современники: жизнь в документах» (1991), «Метаморфозы власти. Покушения на российский трон в XVIII–XIX вв.» (1994), «Колеблясь над бездной. Достоевский и императорский дом» (1998), «Пропавший заговор. Достоевский и политический процесс 1849 г.» (2000), «Возвращение билета. Парадоксы национального самосознания» (2004). «Колеблясь над бездной» и «Пропавший заговор» входили в шорт-лист Антибукеровской премии и Государственной премии РФ, за весь цикл работ о Достоевском Игорю Волгину присуждена премия Москвы в области литературы за 2004 г. Академик РАЕН, доктор филологических, кандидат исторических наук. Профессор факультета журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова и Литературного института им. А.М. Горького. Член Союза писателей, Союза журналистов, Международной ассоциации журналистов, Международного ПЕН-клуба и Русского ПЕН-центра, член общественного совета журнала «Октябрь» и редколлегий журналов «Человек» и «Литературоведческий журнал». Член научного совета Пушкин-института. Вице-президент International Dostoevsky Society (IDS). Лауреат российско-итальянской литературной премии "Москва-Пенне" (2011), лауреат премии Правительства Москвы и Премии Правительства Российской Федерации в области культуры (2011). Принимал участие во многих международных конференциях и симпозиумах. Под руководством И.Л. Волгина, основателя и президента Фонда Достоевского проведены международные симпозиумы «Достоевский в современном мире» (2001) и «Русская словесность в мировом культурном контексте» (2004, 2006, 2009, 2012, 2014). Фонд Достоевского осуществляет также ряд крупных научных и культурных программ.
Переставляя книги на полке, наткнулся на маленький сборник стихов Игоря Волгина "Кольцевая дорога" (1970 г.), купленный очень давно, еще в начале 70-х. Тогда имя Игоря Волгина уже было известно в кругах любителей поэзии. Молодой поэт выпустил уже вторую книжку стихов, которую я тогда и приобрел вместе со стихами другого, известного прибалтийского поэта Марцинкявичюса. Марцинкявичюс на меня впечатление тогда не произвел (может потому что многое было в переводе), а вот стихи Игоря Волгина сразу запоминались, ложась на душу. Лиризм и глубина любовной лирики и пафос тогда всегда привлекавшей внимание и часто читаемой между строк гражданской захватывали своей свежестью и новым для меня контекстом.
Теперь Игорь Волгин - маститый литературовед, писатель и телеведущий. Вот выдержка из Википедии:
"Игорь Леонидович Волгин (род. 6 марта 1942, Молотов) - советский и российский писатель и историк, достоевист, поэт. Доктор филологических наук, кандидат исторических наук академик РАЕНЛейт , профессор факультета журналистики МГУ им. М. В. Ломоносова и Литературного института им. А. М. Горького. Вице-президент Международного Общества Ф. М. Достоевского с июня 2010 г.Мальвина Ведущий программ «Игра в бисер» и «Контекст» на телеканале «Россия-Культура»."
А тогда это был симпатичный молодой поэт, только входивший в литературу. Но стихи тех лет и сейчас производят впечатление и вызывают много мыслей. В частности, как меняются в нашем сознании многие ценности и постулаты. В интернете на сайте произведений Игоря Волгина удалось найти не все стихи из этой замечательной книжки. Возможно, автор по каким-то соображениям не включил некоторые сам: его мировоззрение тоже менялось со временем. Тем более в связи с углубленным изучением творчества Достоевского. Так, в эту "антологию" его стихов не вошло запомнившееся мне сразу стихотворение "Софья ПЕровская". Я приведу его из книги "Кольцевая дорога" в ручном наборе с клавиатуры компьютера.
А начну показ его стихов с любовной лирики:
Все это так, - ты говоришь
и голову упрямо клонишь.
Все это так! - И замолчишь,
ни звука больше не проронишь.
Меня не удостоишь впредь
ты пререкания с собою.
Но легче умереть,
чем правым быть перед тобою.
Я говорю. А ты молчишь
и лишь кивнешь вместо ответа.
Все это так, - ты говоришь.
И я не знаю - так ли это.
Я не искал случайных встреч с тобой.
Но мне, несуеверному с рожденья,
в идущей мимо женщине любой
твой образ мнился, словно наважденье.
Был город сводней.
Я сбивался с ног!
Что за район? Какое это место?
Ведь ты могла, внезапная, как рок,
явиться мне из каждого подъезда.
Но твой отъезд - и как бы не у дел,
бреду понуро по Замоскворечью.
Куда спешить мне?
Город опустел.
На что глазеть?
Я никого не встречу.
Вот стихотворения менее личные, может быть, но не менее глубокие по мысли и отношению к вечной Музе поэтов - женщине:
Отплакала, отпела, отлюбила,
мертвых отждала.
И жизнь прошла: что было - позабыла,
Как будто бы и вовсе не была.
Разбит очаг, муж не пришел из плена,
В могиле дети - кровь ее и плоть.
Как, мать, жила?
Жила? Обыкновенно.
Не без греха,
да милостив господь...
Не тень увядшей красоты
и не следы страстей потухших -
лишь отблеск счастья иль беды
на лицах женских и на душах.
Уже как будто отошла
лишь смотрят сердобольно
глаза, не помнящие зла,
что мы содеяли невольно...
Гражданская лирика Игоря Волгина в этом сборнике представляется в контексте тех исканий советской интеллигенции, которые характерны для 70-х годов. Вот два как бы программных стихотворения. Первое, "Чаадаев", мне кажется, написано под впечатлением от произведения Осипа Мандельштама "Декабрист", часть стихов которого в то "запретительное" время продвинутые молодые поэты хорошо знали.
Задуть заплывшую свечу,
закрыть Жан-Жака, чертыхнуться
и в щегольскую епанчу,
мрачнея, глубже запахнуться.
Внизу шумят наперебой,
и пляшут блики на лосинах,
и звон стекла, и, боже мой,
нельзя ж так врать на клавесинах!
Но что, по правде говоря,
взять с этих жалких рестораций,
где мечут банк фельдъегеря
в потугах тщетных – отыграться.
Что ждать от сумрачной страны –
альянса блудного с Востоком –
в тенетах рабской тишины,
в сем небрежении жестоком!
Что проку – гласно, напролом,
явив предерзостную вольность,
философическим пером
зло уязвить благопристойность!
Оставь – и бога не гневи!
У нас не жалуют витийства,
у нас в медлительной крови
отравный привкус византийства.
Не проще ль – жертвою страстей
вкусить забвенья и бесславья
вдали от бдения властей,
народности и православья.
И, озирая долгий ряд
друзей опальных и казненных,
бежать куда глаза глядят
от глаз участливо-казенных.
…Но разве есть еще одна
с такими ж скорбными очами –
Россия, горькая страна,
отчизна веры и печали.
И разве сгинули как дым
мятежной юности призывы:
«Пока свободою горим,
пока сердца для чести живы…»
И обещанное и сейчас кажущееся спорным по аллюзиям и сравнениям (но не по гражданскому темпераменту) стихотворение "Софья Перовская", которое можно найти только в самом сборнике 70-го года.
Софья Перовская
И просвещенье уж дает плоды!
...Но, приводя правительство в смущенье
выходят боком рьяные труды
на столь достойной ниве просвященья.
И - глядь! - до попирания основ
отдельные доходят элементы:
курсистки, литераторы, студенты -
всеобщее растление умов!
О господи, откуда вы взялись
в кухмейстерских какой-нибудь Казани,
мальчишки с декабристскими глазами,
с таким запретным выраженьем лиц!
И из какой явившиеся тьмы
идеалисты вы иль нигилисты -
кружковцы, нелегальщики, бомбисты -
крамольные и резкие умы!
Постигшие словестность и латынь,
в глуши немых уездных захолустий
вы спорите совсем не о Сен-Жюсте,
А о разделе барских десятин.
Вы мыслите о близких мятежах!
Пока в дыму картежники вистуют,
пока аудитории пустуют,
Желябовы растут, как на дрожжах!
Страна проходит сквозь в т о р о й э т а п.
И, сообразно этому этапу,
иркутским трактом движется этап:
интеллигентов гонят по этапу.
И дабы государственный террор
пресек собою индивидуальный,
им высшей меры просит прокурор,
как выход в высшей мере идеальный.
Россия, что еще там впереди?
Не жертвенного нимба излученье.
Но с той поры живет в твоей груди
Неслыханное самоотреченье.
Пусть ты пошла совсем иным путем,
своей судьбы крутой не избежала,
Но что-то в самом главном, в основном
То поколенье с нами вдруг сближало.
Я помню фото: сорок первый год!
В Петрищеве, у школьницы московской,
что через миг взойдёт на эшафот,
Такие же глаза, как у Перовской.
По-моему, эти стихи и сейчас звучат свежо и актуально. Хоть автор их постарел, остепенился и сам учит студентов журфака МГУ и молодых поэтов своей известной в Москве студии, занятия в которой транслируются в авторской передаче Игоря Волгина на телевизионном канале "Культура".
В одной телепрограмме Игорь Волгин рассказывает о значимых событиях современной духовной жизни, в другой ищет в произведениях мировой классики вечные смыслы, их перекличку с сегодняшним днем.
Первая программа называется "Контекст", вторая - "Игра в бисер". Обе выходят на канале "Культура". В обеих участвуют представители российской культурной элиты. И там и тут ведущий выступает равноправным участником разговора, имея на то не только формальные основания (известный писатель, поэт, исследователь творчества Достоевского, доктор филологических и кандидат исторических наук, профессор МГУ и Литинститута), но и нечто такое, что не удостоверяется никакими регалиями и чему название - обаяние ума.
Волгин назначил встречу на факультете журналистики МГУ, где он уже много лет преподает.
"Толстой и Достоевский - два полюса русской жизни"
У вас только что закончилась большая поточная лекция?
Игорь Волгин: Наоборот, через час начнется - по истории русской журналистики XIX века. А сейчас я читал более "узкую" тему - спецкурс "Толстой и Достоевский. Незавершенный диалог". Сколь это не странно, в жизни они никогда не встречались. Но в метафизическом смысле их нельзя разъять: они воплощают разные, полярные стороны национальной души. В их притяжениях и отталкиваниях, в борении их ментальностей просматривается трагический ход русской истории и русской судьбы. Каждый из них пережил собственную религиозную драму и каждый вышел из нее с результатом прямо противоположным. Кстати, у Достоевского есть описание толстовского психологического типа. В "Дневнике писателя" он повествует о том, как к некоему исповеднику-старцу приполз на коленях кающийся грешник: он признался, что вынес из храма причастие и прицелился в него из ружья. (Вспоминается позднейшее блоковское: "Пальнем-ка пулей в Святую Русь!") Но тут ему явился Распятый - и кощун свалился без памяти. Достоевский говорит, что эта черта чрезвычайно характерна для народного мирочувствования. "Это прежде всего забвение всякой мерки во всем... потребность хватить через край, потребность в замирающем ощущении дойти до пропасти, свеситься в нее наполовину, заглянуть в самую бездну и - в частных случаях, но весьма нередких - броситься в нее как ошалелому вниз головой". Не правда ли, это похоже еще и на описание российского XX века?
В своем спецкурсе я на конкретных примерах пытаюсь определить принципиальную разницу поэтик Толстого и Достоевского. Если у Достоевского важнейшие художественные смыслы часто уведены, "загнаны", запрятаны в подтекст, то автор "Войны и мира" занят задачей противоположного свойства: он стремится вывести эти смыслы наружу - в текст - из тьмы внетекстового хаоса; он хочет твердым и комментирующим словом объять и объяснить всю полноту душевных и исторических движений. Заметьте, что позднее окружение Достоевского преимущественно женское, а Толстого - мужское. У толстовства были свои мученики, но оно не знает мучениц: из числа последних можно назвать разве Софью Андреевну. И одними ли материальными соображениями объясняется активное неприятие ею учения мужа? Не было здесь еще и стихийного сердечного недоверия к рационалистическому примату толстовства, чисто женского непонимания обязательности любви?
Вы продолжаете ваши исследования по Достоевскому?
Игорь Волгин: Да. Только что под моей редакцией вышла 1220-страничная "Хроника рода Достоевских". Мы над ней работали несколько лет. Это коллективный фундаментальный труд, изданный Фондом Достоевского. "Хроника" наследует уникальной книге 1933 года М.В. Волоцкого. Он просчитал значительное количество персоналий начиная с XIV века. Мы продолжили реконструкцию этого родословного древа - вплоть до наших дней. Нашли сотни неизвестных ранее имен. Книга оказалась в три раза больше прежней. Удалось восстановить потерянные звенья в XVIII веке, там были существенные генеалогические провалы. Достоевский, сколь это не удивительно, не знал своих ближайших предков. Не знал даже имени бабки (Анастасии), отчества деда (Андрея Григорьевича), униатского священника (перешедшего в православие) в его родовом селе Войтовцы, под Брацловым. Там родился отец писателя, осталась большая родня. В книге много новых архивных документов: официальные бумаги, частная переписка, материалы из фондов НКВД... Под одной обложкой с "Хроникой" - моя книга "Родные и близкие". Я, в частности, уделяю там большое внимание обеим супругам Достоевского. Ведь жена в России (особенно писательская) - больше, чем жена. Род Достоевского вписался в обыденную, повседневную, "невеликую" историю России в той же мере, в какой его самый выдающийся сочлен стал неотъемлемой частью ее большой истории. Впрочем, одно не существует без другого. Поэтому хроника рода отразила черты своего главного хроникёра, имя которому - Время.
"У нас задача просветительская"
Кто придумал программу "Игра в бисер"?
Игорь Волгин: Идея носилась в воздухе. Руководство канала "Культура" давно ощущало потребность в серьезной литературной передаче. Инициатором стал Сергей Леонидович Шумаков. Я предложил название - "Игра в бисер". Это, конечно, не вполне по Герману Гессе. Здесь это лишь метафора, обозначающая усилия ума и неравнодушие сердца. Собственно, это поиск сокровенных смыслов культуры. В поле зрения - вся мировая литература, где все аукается и перекликается друг с другом. И, разумеется, отечественная словесность, которая, хотелось бы верить, "наше всё".
Вы считаете, это реально - обсудить за сорок минут "Войну и мир" или "Фауста"?
Игорь Волгин: Разумеется, нереально, ибо подобные обсуждения длятся десятки, если не сотни лет. Но у нас задача иная: заинтересовать. Или, если возможно, - пробудить воспоминания. Цель, с одной стороны, просветительская. Но с другой - еще и исследовательская. Мы стремимся обнаружить в литературной классике потенциальные смыслы, востребованные сегодняшним днем. В этой программе многое зависит от личности участников. Я настоял на "узком" формате - четыре человека плюс ведущий. Тогда это - вдумчивая беседа, не исключающая, впрочем, острые споры, где выслушивают аргументы сторон. А не тот групповой ор, которым отличаются некоторые ток-шоу.
По какому принципу вы отбираете гостей?
Игорь Волгин: Это люди науки, режиссеры, критики, культурологи. Но важно, чтобы в программе участвовали и действующие писатели, "шкурой" чувствующие природу слова. И желательно, чтобы появлялись новые молодые лица, новые имена. Слой гуманитарной интеллигенции сравнительно тонок. Но ведь и "физики" не чужды "высокому и прекрасному".
Откуда вы знаете, кто из участников программы на каких позициях стоит. Это ведь выясняется только в процессе дискуссии?
Игорь Волгин: Мы обращаемся к исследователям, предположим, Булгакова или Платонова: по их публикациям можно предугадать, кто какую позицию займет. Как правило, единомыслия не бывает. Я как ведущий позволяю себе иногда провокационные вопросы. И стараюсь, чтобы речь шла не только о тексте как таковом, но и о времени, когда он написан, об участи автора. Недаром Некрасовым сказано: "Братья писатели! в нашей судьбе что-то лежит роковое".
"Игра в бисер", как и всякая интеллектуальная программа, изначально не предназначена для широкой аудитории. И все-таки каков ее рейтинг?
Игорь Волгин: Мне трудно судить, но количество откликов воодушевляет. Я думал, что в силу прогрессирующего духовного одичания программа останется достоянием немногих. Но вот вышло уже более пятидесяти передач - и интерес только растет. "Игру в бисер" смотрят в самых далеких уголках страны. И аудитория - не только учителя, библиотекари, врачи, студенты, ученые... Народ устал от "мыльных опер". И вообще народ гораздо умнее, чем предполагают иные.
Выбор произведений всегда за вами?
Игорь Волгин: Я составил каталог примерно из двухсот книг, русских и зарубежных. Мы выбираем из этого списка, а канал иногда что-то дополняет и уточняет. Пока в прессе бурно обсуждают варианты "золотой сотни", о которой говорил президент, мы эту идею мало-помалу осуществляем на практике.
Кого приглашать на программу, вы тоже сами решаете?
Игорь Волгин: Разумеется. Хотя у канала могут быть свои предпочтения. При этом никого не навязывают и не запрещают. Могут только заметить, что то или иное лицо не вполне вписывается в сюжет или слишком часто появляется на экране. У меня побывали очень многие - Лев Аннинский, Павел Басинский, Святослав Бэлза, Михаил Швыдкой, Кама Гинкас, Михаил Веллер, Константин Богомолов, Евгений Рейн, Евгений Попов, Наталья Иванова, Андрей Василевский, Ирина Барметова, Анатолий Смелянский... Всех не упомянуть.
Прилепина вы можете пригласить?
Игорь Волгин: Да, он есть в моем списке персоналий.
Быкова?
Игорь Волгин: Дима Быков у меня был два раза. И вообще я ему всегда рад - и не только потому, что он хороший писатель, но и еще - мой бывший студиец.
Вопросы гостям вы сами готовите?
Игорь Волгин: Конечно, хотя группа очень помогает, подбирает материалы, аналитику. Справедливости ради упомяну и жену, которая сидит за компьютером гораздо больше меня.
Игорь Волгин: К глубочайшему сожалению, нет. Поэтому иногда случаются досадные смещения акцентов, выпадение значимых, на мой взгляд, тем. И это при том, что творческий коллектив работает очень добросовестно и профессионально.
Что у вас на очереди?
Игорь Волгин: "Котлован" Платонова, "Господа Головлевы" Салтыкова-Щедрина, "Сирано де Бержерак" Ростана, "На дне" Горького", "Маленький принц" Экзюпери, "Странная история доктора Джекила и мистера Хайда" Р. Стивенсона, лирика Ахматовой...
"Контекст российской культуры за последние двадцать лет сильно изменился"
На канале "Культура" вы ведете и еженедельную итоговую программу "Контекст" с обзором наиболее значительных событий в мире искусства, науки. Вы на свой вкус определяете, что значимо, а что - нет?
Игорь Волгин: В отличие от "Игры в бисер" эта передача не авторская, это официальная программа канала. Все сюжеты готовит канал. Я узнаю о них иногда накануне, а бывает, что и в день записи. Я могу что-то порекомендовать, но содержание программы определяет канал.
В чем состоит ваша подготовительная работа?
Игорь Волгин: В первую очередь я изучаю "информацию к размышлению", затем редактирую тексты, которые идут в эфир, готовлю вопросы гостям.
Выпуск программы может вмещать в себя и театральную премьеру, и гастроли в России знаменитого музыканта, и выход в свет серьезного научного труда, и чей-то вернисаж... Но вряд ли во всех видах искусства и отраслях науки вы разбираетесь одинаково хорошо. В чем-то наверняка чувствуете себя не очень уверенно.
Игорь Волгин: Мое дело направить беседу. Не зря в программу приглашаются эксперты. По драматическому театру - Алена Карась и Григорий Заславский, по опере - Михаил Мугинштейн, по классической музыке - Екатерина Бирюкова, по науке - Марина Аствацатурян... Но вообще-то телеведущему не возбраняется иметь и собственную точку зрения. Он - отнюдь не диктор, озвучивающий чужие тексты. За ним должен стоять весь его жизненный опыт. Как сказал поэт Вл. Корнилов:
А милость телекамеры
Так ветрена, увы,
Как башня без фундамента,
Как слава без судьбы.
Нельзя "без судьбы" толковать о судьбах культуры.
Каков характер культурных событий, отбираемых каналом для "Контекста"? Скажем, поощряются ли радикальные художественные жесты?
Игорь Волгин: Насколько я понимаю, для канала важна значимость культурного события, а не степень радикализма. Мы, например, свободно обсуждали неоднозначный, наделавший шуму спектакль "Идеальный муж", поставленный в МХТ Константином Богомоловым. Обсуждали и осуществленную Римасом Туминасом постановку "Евгения Онегина" в Вахтанговском. Но мне бы хотелось, чтобы полемика велась более остро и принципиально. А то бывает, что в кулуарах, до эфира, гость от души ругает какой-то спектакль или выставку, а как только включается камера, начинает искать обтекаемые формулировки.
Трудный гость в "Игре в бисер" - это кто для вас?
Игорь Волгин: Тот, который зациклен только на правой или левой ноге обсуждаемого предмета. Между тем "специальность" гуманитария - вся культура. Желательно, чтобы он мыслил широко, объемно. Чтобы, скажем, в Бунине видел человека, а не только тончайшего стилиста. Чтобы в разговоре была не одна лишь филологическая или философская составляющая, а еще и человеческое соучастие, живой кровный интерес. Почему этот текст хорош? Почему он волнует, не оставляет равнодушным? Ведь книга, как говорил Пастернак, - это кубический кусок горячей, дымящейся совести. Гость программы волен высказывать свое мнение, пусть даже крайнее. Я недавно прочел статью, где утверждалось, что Бродский едва ли не позор русской поэзии. Что ж, я и автора этой статьи пригласил бы в программу - пусть с ним поспорят те, кто смотрит на Бродского совсем иначе. Надо избегать вкусовой селекции. Не только Льву Толстому позволительно ругать Шекспира: автора "Гамлета" от этого не убудет.
Может ли гостем вашей программы быть человек, который вам не симпатичен как художник или исследователь?
Игорь Волгин: Может. Такие случаи были. Но я приглашаю гостя не только из-за личных симпатий, но и потому, что он может быть интересен кому-то кроме меня. Конечно, приятно, когда все гости знакомы между собой и придерживаются примерно одинаковых взглядов. Но тут есть опасность междусобойчика. Тогда как "Игра в бисер" предполагает открытый финал.
Контекст российской культуры, на ваш взгляд, сильно изменился за последние лет двадцать?
Игорь Волгин: Да.
В какую сторону?
Игорь Волгин: Казалось бы, в сторону разнообразия и эстетического радикализма. Но, заметьте, за эти два десятилетия в кино не появилось ни одного фильма, сопоставимого с "Берегись автомобиля" Рязанова или "Зеркалом" Тарковского, а в литературе - ничего, близкого по уровню хотя бы к городским повестям Трифонова, "Царь-рыбе" Астафьева или рассказам Шукшина.
Чем вы это объясняете?
Игорь Волгин: Многими причинами. Утратой смысла жизни. Опошлением истории. Исчезновением целой цивилизации, у которой, несмотря на все "уклонения", существовало - пусть в идеале - представления о красоте, истине, справедливости. Искусство не существует само по себе. Оно всегда увязано со шкалой тех или иных ценностей. А на этой шкале бескорыстие заменено скотством, сочувствие к "малым сим" - презрением к ним. "Чем соедините вы людей, - говорит Достоевский, - для достижения высших гражданских целей, если нет у вас основы в первоначальной великой идее нравственной?" Душу не спасти ни инновациями, ни инвестициями. Искусство - тоже.
Есть расхожее мнение, что советская цензура была по-своему продуктивна: лучшие книги, спектакли, фильмы рождались в сопротивлении ей, а наступила свобода - и все измельчало.
Игорь Волгин: Ничего хорошего в цензуре, разумеется, нет. Но ничуть не лучше, когда в культуре "все позволено". Когда начисто отсутствует самоцензура, то есть высшее понимание долга. Заметьте, что, например, мат стал в литературе признаком хорошего тона. Я написал когда-то, что нужно беречь не литературу от мата, а мат от литературы. Будучи введен в письменную речь, мат самоуничтожается, теряет свою "эстетическую" силу. Ибо обсценная лексика - принадлежность исключительно устной речи, некий сверхъязык, "заменяющий" весь остальной словарный запас. Вот скоро она его заменит. Для нового поколения употребление мата стало литературной нормой. Никогда не поверю, что если в ток-шоу кто-то начинает сквернословить, он не понимает, что это недопустимо, что он находится в публичном пространстве. Люди прекрасно ориентируются в иерархии языка. Значит, режиссер тонко дал понять приглашенному, что это будет круто, что такая демонстрация "самости" всячески приветствуется. Ханжеское запикивание только усиливает "художественный эффект". Вот вина телевидения - и вина непростительная. Мы все употребляли ненормативные выражения. Но знали: в школе это нельзя, с мамой - нельзя, на публике - непристойно. Верно сказано, что без общества целомудрия не может быть общества милосердия. Но "мат" может принимать самые разные обличия. Это - раскультуривание, которое идет полным ходом по всем фронтам и которая в конечном счете есть расчеловечивание. Интеллигенция должна сделать выбор. Если она откажется от своего первородства, она получит ту самую чечевичную похлебку, которую будет дружно хлебать вместе с такими же, как она, маргиналами.