Краткое содержание глав обломов 2 часть. История создания «Обломова»

План пересказа

1. Образ жизни Ильи Ильича Обломова.
2. История Штольца, друга Обломова.
3. Штольц знакомит Обломова с Ольгой Ильинской. Илья Ильич влюбляется в нее.
4. Он узнает о ее любви к нему и счастлив.
5. Герой романа переезжает на Выборгскую сторону к Агафье Матвеевне Пшеницыной.
6. Илья Ильич отказывается от мечты жениться на Ольге. Объяснение с ней.
7. Ольга соглашается выйти замуж за Штольца.
8. Обломов находит свое счастье, женившись на Агафье Матвеевне. У них рождается сын Андрей.
9. Обломов умирает. Штольцы берут на воспитание его сына.

Пересказ

Часть I
Глава 1

В Петербурге, на Гороховой улице, в одном из больших домов, в такое же, как всегда, утро лежит в постели Илья Ильич Обломов - «человек лет тридцати двух-трех от роду, но с отсутствием всякой определенной идеи, всякой сосредоточенности в чертах лица». Лежание - это обычное состояние Обломова. Его обычная одежда - старый халат, который, кажется, прирос к Обломову. Этим утром Обломов проснулся раньше обычного. Он озабочен: накануне получил «от старосты письмо неприятного содержания». Обломов собирается встать, но сначала решает напиться чаю. Его слуга Захар привык жить так же, как и барин: как живется. Захар стар, ходит постоянно в рваном сером сюртуке и в сером жилете. Эта одежда нравится ему, потому что напоминает ливрею, которую «он носил некогда, провожая покойных господ в церковь или в гости». «Дом Обломовых был когда-то богат и знаменит в своей стороне, но потом, Бог знает отчего, все беднел, мельчал и наконец незаметно потерялся между нестарыми дворянскими домами».

Захар сообщает, что надо уплатить по счетам, и владелец дома требует, - и уже не в первый раз - чтоб Обломов съехал с квартиры.

Глава 2

В передней раздается звонок, и к Обломову один за другим приходят несколько посетителей. Все они зовут Илью Ильича кататься в Екатерингоф, где первого мая собирается петербургское светское общество. Обломов пытается заговорить с каждым из них о своих проблемах, но это никого не интересует. Только один Алексеев слушает его.

Глава 3

«...Раздается отчаянный звонок в передней... Вошел человек лет сорока... высокий... с крупными чертами лица... с большими навыкате глазами, толстогубый... Это был Михей Андреевич Тарантьев, земляк Обломова». Тарантьев боек и хитер, все знает, но при этом «как двадцать пять лет назад определился в какую-то канцелярию писцом, так в этой должности и дожил до седых волос. Дело в том, что Тарантьев мастер был только говорить...»

Алексеев и Тарантьев - самые частые посетители Обломова. Они приходят к нему пить, есть и курить хорошие сигары. Другие гости заходят на минуту. Обломову же «по сердцу один человек» -это Андрей Иванович Штольц, которого он ждет с нетерпением.

Глава 4

Тарантьев, зная, что после смерти родителей Обломов остался единственным наследником трехсот пятидесяти душ, совсем не против пристроиться к весьма лакомому куску, тем более что вполне справедливо подозревает: староста Обломова ворует и лжет значительно больше разумных пределов. Он предлагает Илье Ильичу переехать к его куме, на Выборгскую сторону. Обломов вспоминает о письме старосты, и Тарантьев называет того мошенником и лгуном, советует немедленно заменить его, поехать в деревню и со всем разобраться самому. «Ах, хоть бы Андрей поскорей приехал! - вздыхает Обломов. - Он бы все уладил...» Тарантьев возмущенно выговаривает Илье Ильичу, что тот готов русского человека променять на немца. Но Обломов его резко обрывает и не позволяет ругать Штольца, близкого для него человека, с которым они вместе росли и учились. Тарантьев, а затем и Алексеев уходят.

Главы 5 и 6

Обломов «почти улегся в кресло и, пригорюнившись, погрузился не то в дремоту, не то в задумчивость». Автор рассказывает о жизни Обломова: «дворянин родом, коллежский секретарь чином, безвыездно живет двенадцатый год в Петербурге». Первое время, приехав в Петербург, он как-то пытался влиться в столичную жизнь, «...был полон разных стремлений, все чего-то надеялся, ждал многого... Но дни шли за днями... стукнуло тридцать лет, а он ни на шаг не продвинулся ни на каком поприще... Но он все... готовился начать жизнь... Жизнь у него разделялась на две половины; одна состояла из труда и скуки - это у него были синонимы; другая - из покоя и мирного веселья... Он полагал, что... посещение присутственного места отнюдь не есть обязательная привычка...»

Обломов кое-как прослужил два года и подал в отставку. Так и улегся Илья Ильич на свой диван. Лишь Штольцу удавалось расшевелить его. Но Штольц часто уезжал из Петербурга, и Обломов «опять ввергался весь по уши в свое одиночество и уныние».

Глава 7

Захару за пятьдесят, он страстно предан своему хозяину, но при этом лжет ему постоянно, понемножку его обворовывает, -наговаривает на него, иногда распускает «про барина какую-нибудь небывальщину». Он неопрятен, неловок, ленив. В молодости Захар служил лакеем в барском доме в Обломовке, потом был приставлен дядькой к Илье. Он вконец обленился и заважничал.

Глава 8

Обломова опять клонит к «неге и мечтам». Он представляет себе переустройство своего деревенского дома, свою жизнь там. Но тут снова раздается звонок. Это пришел доктор справиться о здоровье Ильи Ильича. Обломов жалуется на несварение желудка, тяжесть под ложечкой, изжогу. Доктор говорит, что если он будет по-прежнему лежать, есть жирную и тяжелую пищу, то его скоро хватит удар. Он советует Обломову поехать за границу, «развлекать себя движеньями на чистом воздухе». Доктор уходит, а Обломов снова принимается браниться с Захаром. Наконец Обломов, усталый и измученный, решает вздремнуть до обеда.

Глава 9

Сон Обломова. В своем сладостном сне Илья Ильич видит прошлую, давно ушедшую жизнь в родной Обломовке, где нет ничего дикого, грандиозного, где все дышит спокойствием и безмятежным сном. Здесь только едят, спят, обсуждают новости, которые в этот край приходят с большим опозданием; жизнь течет плавно, перетекая из осени в зиму, из весны в лето, чтобы снова свершать свои вечные круги. Здесь сказки почти неотличимы от реальной жизни, а сны являются продолжением яви. Все мирно, тихо и покойно в этом благословенном краю - никакие страсти, никакие заботы не тревожат обитателей сонной Обломовки, где протекало детство Ильи Ильича. Перед ним чередой проходят в сновидении, как живые картины, три главных акта жизни: рождения, свадьбы, похороны, потом тянется пестрая процессия веселых и печальных крестин, именин, семейных праздников, заговенья, разговенья, шумных обедов, родственных съездов, официальных слез и улыбок.

Все свершается по установленным правилам, но правила эти затрагивают лишь внешнюю сторону жизни. Родится ребенок - все заботы о том, чтобы он вырос здоровым, не болел, хорошо кушал; затем ищут невесту и справляют веселую свадьбу. Жизнь идет своим чередом, пока не обрывается могилой.

Главы 10, 11

Пока Обломов спит, Захар отправляется посплетничать и отвести душу у ворот с соседскими лакеями, кучерами, бабами и мальчишками. Он сначала ругает своего барина, потом встает на его защиту и, рассорившись со всеми, отправляется в пивнушку. В начале пятого Захар возвращается домой и начинает будить Илью Ильича. Едва проснувшись, Обломов видит Штольца.

Часть II
Глава 1

Андрей Штольц рос в селе Верхлеве, некогда бывшем частью Обломовки. Отец его, управляющий в селе, был агроном, технолог, учитель, обучался в университете в Германии, много странствовал, двадцать лет назад попал в Россию. Мать Андрея была русская; веру он исповедовал православную. Штольц сформировался в личность во многом необычную благодаря двойному воспитанию, полученному от волевого, сильного, хладнокровного отца-немца и русской матери, чувствительной женщины, забывавшейся от жизненных бурь за фортепиано.

Глава 2

Штольц ровесник Обломову, но он являет полную противоположность своему приятелю: «...он беспрестанно в движении: понадобится обществу послать в Бельгию или Англию агента - посылают его; нужно написать какой-нибудь проект или приспособить новую идею к делу - выбирают его. Между тем он ездит и в свет, и читает; когда он успевает - Бог весть». Он идет к своей цели, «отважно шагая через все преграды». Что же влечет такого человека к Обломову? Это «чистое, светлое и доброе начало», которое лежит в основании натуры Обломова.

Глава 3

Штольц расспрашивает друга о здоровье, о делах. Жалобы Ильи Ильича на «два несчастья» он слушает с улыбкой, советует дать вольную крестьянам, говорит, что ему надо самому поехать в деревню. Интересуется, где Обломов бывает, что читает, чем занят. Сам Штольц приехал из Киева и недели через две поедет за границу.

Глава 4

Штольц хочет растормошить Обломова и целую неделю возит его с собой повсюду. Тот протестует, жалуется, спорит, но подчиняется. Обломова поражают легковерность и незначительность мыслей и забот людей, которых он видит, суета и пустота. Он подмечает все очень тонко, критикует умело, но... «Где же наша скромная, трудовая тропинка?» - спросил Штольц. Обломов ответил: «Да вот я кончу только... план...»

Глава 5

Через две недели Штольц уезжает в Англию, взяв с Обломова слово, что он приедет в Париж и там они встретятся. Но Илья Ильич «не уехал ни через месяц, ни через три». Штольц пишет ему письмо за письмом, но не получает ответа. Обломов не едет из-за Ольги Ильинской, с которой его познакомил перед своим отъездом Штольц, приведя его в дом к Ольгиной тетке. В этой девушке Штольца подкупают «простота и естественная свобода взгляда, слова, поступка», Ольга же считает его своим другом, хотя и побаивается - слишком он умен, «слишком выше ее».

Глава 6

Во время визита Обломов вызывает у Ольги благожелательное любопытство. Сам же он стесняется, теряется от ее взглядов. Вернувшись домой, он все время думает о ней, рисует в памяти ее портрет. Обломов влюблен, он ездит к ней каждый день, снимает дачу напротив той, где живет Ольга со своей теткой. Он признается Ольге в любви.

Глава 7

Тем временем и Захар нашел свое счастье, женившись на Анисье, простой и доброй бабе. Он внезапно осознал, что и с пылью, и с грязью, и с тараканами следует бороться, а не мириться. За короткое время Анисья приводит в порядок дом Ильи Ильича, распространив свою власть не только на кухню, как предполагалось вначале, а по всему дому.

Несколько дней Илья Ильич сидит дома, страдает.

Глава 8

Штольц, уезжая, «завещал» Обломова Ольге, просил приглядывать за ним, не давая ему сидеть дома. И девушка составляет подробный план, как она отучит Обломова спать после обеда, заставит его читать оставленные Штольцем книги, газеты, укажет ему цель. И вдруг это признание в любви. Ольга не знает, как ей поступить. Но при следующей встрече Обломов просит прощение за свое признание и даже просит, чтобы Ольга забыла о нем, потому что это неправда...

Эти слова ранят самолюбие Ольги. Она чувствует себя оскорбленной. И тут Обломов, не сдержавшись, снова заговаривает о своих чувствах. Она рада, она счастлива. Обломову кажется, что Ольга его любит, хотя его охватывают сомнения.

Глава 9

Несколько дней Илья Ильич сидит дома, страдает. И вот Ольга присылает письмо с приглашением прийти. Она подает ему надежду. Обломов оживает. «В две-три недели они объездили все петербургские окрестности». Ольга сама не понимает, влюблена ли она в Обломова, знает только, что «так не любила ни отца, ни мать, ни няньку».

Глава 10

Обломов опять сомневается, а что, «если чувство Ольги - это не любовь, а всего лишь предчувствие любви?» Он пишет ей письмо о своих сомнениях, но Ольга убеждает его, что любит. Обломов счастлив.

Главы 11 и 12

Приходит очередное письмо от Штольца, но Обломов на него опять не отвечает. Обломов замечает, что соседи смотрят на него и Ольгу как-то странно. Его охватывает страх, что он погубит репутацию девушки. Он делает ей предложение, но замечает, что она встречает предложение без слез от неожиданного счастья. Ольга же убеждает его, что не захочет расстаться с ним никогда. Обломов безмерно счастлив.

Часть III
Глава 1

Когда Илья Ильич возвращается домой, он застает там Тарантьева. Еще до того как Обломов снял дачу, Тарантьев перевез все его пожитки к своей куме на Выборгскую сторону. Он спрашивает, почему тот до сих пор не наведался на новую квартиру, напоминает Обломову о подписанном на целый год контракте и требует восемьсот рублей - за полгода вперед. Обломов не хочет ни селиться у кумы Тарантьева, ни платить. Выпроваживает ставшего ему неприятным гостя.

Глава 2

Илья Ильич идет к Ольге. Он хочет рассказать Ольгиной тетке о помолвке. Но Ольга требует, чтобы прежде он разделался с делами, нашел новую квартиру, написал Штольцу.

Глава 3

Кончается август, пошли дожди, а Обломов все живет на даче. Переезжать некуда, и приходится селиться на Выборгской стороне у Агафьи Матвеевны Пшеницыной, вдовы коллежского секретаря. Хозяйке «было лет тридцать. Она была очень полна и бела в лице... Глаза серовато-простодушные, как и все выражение лица». Три дня Обломов ездит к Ольге, на четвертый ему кажется ехать как-то неудобно. В доме Агафьи Матвеевны перед ним, сначала незаметно, а потом все более и более отчетливо разворачивается атмосфера родной Обломовки, то, чем более всего дорожит в душе Илья Ильич.

Главы 4, 5 и 6

Постепенно все хозяйство Обломова переходит в руки Пше-ницыной. Простая, бесхитростная женщина, она начинает управлять домом Обломова, готовя ему вкусные блюда, налаживая быт, и снова душа Ильи Ильича погружается в сладостный сон. Только изредка покой и безмятежность этого сна взрываются встречами с Ольгой, которая постепенно разочаровывается в своем избраннике. Слухи о свадьбе Обломова и Ольги Ильинской уже обсуждаются между прислугой двух домов. Узнав об этом, Илья Ильич приходит в ужас: ничего еще, по его мнению, не решено, а люди уже переносят из дома в дом разговоры о том, чего, скорее всего, так и не произойдет.

Главы 7 и 8

Дни текут за днями, и вот Ольга, не выдержав, сама приезжает к Обломову. Приходит, чтобы убедиться: ничто уже не пробудит его от медленного погружения в окончательный сон.

Глава 9 и 10

Тем временем Иван Матвеевич Мухояров, брат Агафьи Матвеевны, с помощью Тарантьева прибирает к рукам дела Обломова по имению, так основательно и глубоко запутывая Илью Ильича в своих махинациях, что вряд ли тот уже сможет из них выбраться.

Главы 11 и 12

Происходит тяжелый разговор Ильи Ильича с Ольгой, прощание. А в этот момент еще и Агафья Матвеевна чинит халат Обломова, который, казалось, починить уже никому не по силам. Это становится последней каплей в муках все еще душевно сопротивлявшегося Ильи Ильича - он заболевает горячкой.

Часть IV
Глава 1

Год спустя после болезни Обломова жизнь потекла по своему размеренному руслу: сменялись времена года, к праздникам готовила Агафья Матвеевна вкусные кушанья, пекла Обломову пироги, варила для него собственноручно кофе, с воодушевлением праздновала Ильин день... И внезапно Агафья Матвеевна поняла, что полюбила барина.

Глава 2

На Выборгскую сторону приезжает Андрей Штольц и разоблачает темные дела Мухоярова. Пшеницына отрекается от своего брата, которого еще совсем недавно так почитала и даже побаивалась. Штольц пытается расшевелить Обломова, но ему это не удается, и они прощаются.

Глава 3

Тарантьев и Иван Матвеевич опять сговариваются против Обломова.

Глава 4

Пережившая разочарование в первой любви, Ольга Ильинская постепенно привыкает к Штольцу, понимая, что ее отношение к нему значительно больше, чем просто дружба. И на предложение Штольца Ольга отвечает согласием...

Главы 5, 6 и 7

Спустя полгода Штольц вновь появляется на Выборгской стороне. Снова помогает Илье Ильичу избавиться от Тарантьева. Потом, так и не расшевелив Обломова, вновь уезжает.

Главы 8 и 9

Спустя несколько лет Штольц приезжает в Петербург. Он находит Илью Ильича, ставшего «полным и естественным отражением и выражением покоя, довольства и безмятежной тишины. Вглядываясь, вдумываясь в свой быт и все более и более обживаясь в нем, он наконец решил, что ему некуда больше идти, нечего искать...» Обломов нашел свое тихое счастье с Агафьей Матвеевной, родившей ему сына Андрюшу. Приезд Штольца не тревожит Обломова: он просит своего старого друга лишь не оставить Андрюшу.

«Вечная тишина, ленивое переползание изо дня в день тихо остановили машину жизни. Илья Ильич скончался по-видимо-му, без боли, без мучений, как будто остановились часы, которые забыли завести».

Глава 10

А спустя еще пять лет, когда Обломова уже не стало, обветшал домик Агафьи Матвеевны и первую роль в нем стала играть супруга разорившегося Мухоярова, Ирина Пантелеевна, Андрюшу выпросили на воспитание Штольцы.

Живя памятью о покойном Обломове, Агафья Матвеевна сосредоточила все свои чувства на сыне: «Она поняла, что проиграла, и просияла ее жизнь, что Бог вложил в ее жизнь душу и вынул опять; что засветилось в ней солнце и померкло навсегда». Она просит только беречь деньги для Андрюши.

Глава 11

А верный Захар там же, на Выборгской стороне, где жил со своим барином, просит теперь милостыню. Его выжил из дома Агафьи Матвеевны Тарантьев, а он не нашел постоянного места, вот и вынужден побираться.

Обломов был в том состоянии, когда человек только что проводил глазами закатившееся летнее солнце и наслаждается его румяными следами, не отрывая взгляда от зари, не оборачиваясь назад, откуда выходит ночь, думая только о возвращении назавтра тепла и света.

Он лежал на спине и наслаждался последними следами вчерашнего свидания. «Люблю, люблю, люблю», - дрожало еще в его ушах лучше всякого пения Ольги; еще на нем покоились последние лучи ее глубокого взгляда. Он дочитывал в нем смысл, определял степень ее любви и стал было забываться сном, как вдруг...

Завтра утром Обломов встал бледный и мрачный; на лице следы бессонницы; лоб весь в морщинах; в глазах нет огня, нет желаний. Гордость, веселый, бодрый взгляд, умеренная, сознательная торопливость движений занятого человека - все пропало.

Он вяло напился чаю, не тронул ни одной книги, не присел к столу, задумчиво закурил сигару и сел на диван. Прежде бы он лег, но теперь отвык и его даже не тянуло к подушке; однако ж он уперся локтем в нее - признак, намекавший на прежние наклонности.

Он был мрачен, иногда вздыхал, вдруг пожимал плечами, качал с сокрушением головой.

В нем что-то сильно работает, но не любовь. Образ Ольги пред ним, но он носится будто в дали, в тумане, без лучей, как чужой ему; он смотрит на него болезненным взглядом и вздыхает.

«Живи, как Бог велит, а не как хочется - правило мудрое, но...» И он задумался.

«Да, нельзя жить, как хочется, - это ясно, - начал говорить в нем какой-то угрюмый, строптивый голос, - впадешь в хаос противоречий, которых не распутает один человеческий ум, как он ни глубок, как ни дерзок! Вчера пожелал, сегодня достигаешь желаемого страстно, до изнеможения, а послезавтра краснеешь, что пожелал, потом клянешь жизнь, зачем исполнилось, - ведь вот что выходит от самостоятельного и дерзкого шагания в жизни, от своевольного хочу. Надо идти ощупью, на многое закрывать глаза и не бредить счастьем, не сметь роптать, что оно ускользнет, - вот жизнь! Кто выдумал, что она - счастье, наслаждение? Безумцы! „Жизнь есть жизнь, долг, - говорит Ольга, - обязанность, а обязанность бывает тяжела. Исполним же долг...”» Он вздохнул.

Не увидимся с Ольгой... Боже мой! Ты открыл мне глаза и указал долг, - говорил он, глядя в небо, - где же взять силы? Расстаться! Еще есть возможность теперь, хотя с болью, зато после не будешь клясть себя, зачем не расстался? А от нее сейчас придут, она хотела прислать... Она не ожидает...

Что за причина? Какой ветер вдруг подул на Обломова? Какие облака нанес? И отчего он поднимает такое печальное иго? А, кажется, вчера еще он глядел в душу Ольги и видел там светлый мир и светлую судьбу, прочитал свой и ее гороскоп. Что же случилось?

Должно быть, он поужинал или полежал на спине, и поэтическое настроение уступило место каким-то ужасам.

Часто случается заснуть летом в тихий, безоблачный вечер, с мерцающими звездами, и думать, как завтра будет хорошо поле при утренних светлых красках! Как весело углубиться в чащу леса и прятаться от жара!.. И вдруг просыпаешься от стука дождя, от серых печальных облаков; холодно, сыро...

Обломов с вечера, по обыкновению, прислушивался к биению своего сердца, потом ощупал его руками, поверил, увеличилась ли отверделость там, наконец углубился в анализ своего счастья и вдруг попал в каплю горечи и отравился.

Отрава подействовала сильно и быстро. Он пробежал мысленно всю свою жизнь: в сотый раз раскаяние и позднее сожаление о минувшем подступило к сердцу. Он представил себе, что б он был теперь, если б шел бодро вперед, как бы жил полнее и многостороннее, если б был деятелен, и перешел к вопросу, что он теперь и как могла, как может полюбить его Ольга и за что?

«Не ошибка ли это?» - вдруг мелькнуло у него в уме, как молния, и молния эта попала в самое сердце и разбила его. Он застонал. «Ошибка! да... вот что!» - ворочалось у него в голове.

«Люблю, люблю, люблю», - раздалось вдруг опять в памяти, и сердце начинало согреваться, но вдруг опять похолодело. И это троекратное «люблю» Ольги - что это? Обман ее глаз, лукавый шепот еще праздного сердца; не любовь, а только предчувствие любви!

Этот голос когда-нибудь раздастся, но так сильно зазвучит, таким грянет аккордом, что весь мир встрепенется! Узнает и тетка, и барон, и далеко раздастся гул от этого голоса! Не станет то чувство пробираться так тихо, как ручей, прячась в траве, с едва слышным журчаньем.

Она любит теперь, как вышивает по канве: тихо, лениво выходит узор, она еще ленивее развертывает его, любуется, потом положит и забудет. Да, это только приготовление к любви, опыт, а он - субъект, который подвернулся первый, немного сносный, для опыта, по случаю...

Ведь случай свел и сблизил их. Она бы его не заметила: Штольц указал на него, заразил молодое, впечатлительное сердце своим участием, явилось сострадание к его положению, самолюбивая забота стряхнуть сон с ленивой души, потом оставить ее.

Вот оно что! - с ужасом говорил он, вставая с постели и зажигая дрожащей рукой свечку. - Больше ничего тут нет и не было! Она готова была к воспринятию любви, сердце ее ждало чутко, и он встретился нечаянно, попал ошибкой... Другой только явится - и она с ужасом отрезвится от ошибки! Как она взглянет тогда на него, как отвернется... ужасно! Я похищаю чужое! Я - вор! Что я делаю, что я делаю? Как я ослеп! Боже мой!

Он посмотрел в зеркало: бледен, желт, глаза тусклые. Он вспомнил тех молодых счастливцев, с подернутым влагой, задумчивым, но сильным и глубоким взглядом, как у нее, с трепещущей искрой в глазах, с уверенностью на победу в улыбке, с такой бодрой походкой, с звучным голосом. И он дождется, когда один из них явится: она вспыхнет вдруг, взглянет на него, Обломова, и... захохочет!

Он опять поглядел в зеркало. «Этаких не любят!» - сказал он.

Потом лег и припал лицом к подушке. «Прощай, Ольга, будь счастлива», - заключил он.

Захар! - крикнул он утром. Если от Ильинских придет человек за мной, скажи, что меня дома нет, в город уехал.

Слушаю.

«Да... нет, я лучше напишу к ней, - сказал он сам себе, - а то дико покажется ей, что я вдруг пропал. Объяснение необходимо».

Он сел к столу и начал писать быстро, с жаром, с лихорадочной поспешностью, не так, как в начале мая писал к домовому хозяину. Ни разу не произошло близкой и неприятной встречи двух которых и двух что.

«Вам странно, Ольга Сергеевна (писал он), вместо меня самого получить это письмо, когда мы так часто видимся. Прочитайте до конца, и вы увидите, что мне иначе поступить нельзя. Надо было бы начать с этого письма: тогда мы оба избавились бы многих упреков совести впереди; но и теперь не поздно. Мы полюбили друг друга так внезапно, так быстро, как будто оба вдруг сделались больны, и это мне мешало очнуться ранее. Притом, глядя на вас, слушая вас по целым часам, кто бы добровольно захотел принимать на себя тяжелую обязанность отрезвляться от очарования? Где напасешься на каждый миг оглядки и силы воли, чтоб остановиться у всякой покатости и не увлечься по ее склону? И я всякий день думал: „Дальше не увлекусь, я остановлюсь: от меня зависит”, - и увлекся, и теперь настает борьба, в которой требую вашей помощи. Я только сегодня, в эту ночь, понял, как быстро скользят ноги мои: вчера только удалось мне заглянуть поглубже в пропасть, куда я падаю, и я решился остановиться.

Я говорю только о себе - не из эгоизма, а потому, что, когда я буду лежать на дне этой пропасти, вы всё будете, как чистый ангел, летать высоко, и не знаю, захотите ли бросить в нее взгляд. Послушайте, без всяких намеков, скажу прямо и просто: вы меня не любите и не можете любить. Послушайтесь моей опытности и поверьте безусловно. Ведь мое сердце начало биться давно: положим, билось фальшиво, невпопад, но это самое научило меня различать его правильное биение от случайного. Вам нельзя, а мне можно и должно знать, где истина, где заблуждение, и на мне лежит обязанность предостеречь того, кто еще не успел узнать этого. И вот я предостерегаю вас: вы в заблуждении, оглянитесь!

Пока между нами любовь появилась в виде легкого, улыбающегося видения, пока она звучала в Casta Diva, носилась в запахе сиреневой ветки, в невысказанном участии, в стыдливом взгляде, я не доверял ей, принимая ее за игру воображения и шепот самолюбия. Но шалости прошли; я стал болен любовью, почувствовал симптомы страсти; вы стали задумчивы, серьезны; отдали мне ваши досуги; у вас заговорили нервы; вы начали волноваться, и тогда, то есть теперь только, я испугался и почувствовал, что на меня падает обязанность остановиться и сказать, что это такое.

Я сказал вам, что люблю вас, вы ответили тем же - слышите ли, какой диссонанс, звучит в этом? Не слышите? Так услышите позже, когда я уже буду в бездне. Посмотрите на меня, вдумайтесь в мое существование: можно ли вам любить меня, любите ли вы меня? „Люблю, люблю, люблю!” - сказали вы вчера. „Нет, нет, нет!” - твердо отвечаю я.

Вы не любите меня, но вы не лжете, - спешу прибавить, - не обманываете меня; вы не можете сказать да, когда в вас говорит нет. Я только хочу доказать вам, что ваше настоящее люблю не есть настоящая любовь, а будущая; это только бессознательная потребность любить, которая за недостатком настоящей пищи, за отсутствием огня, горит фальшивым, негреющим светом, высказывается иногда у женщин в ласках к ребенку, к другой женщине, даже просто в слезах или в истерических припадках. Мне с самого начала следовало бы строго сказать вам: „Вы ошиблись, перед вами не тот, кого вы ждали, о ком мечтали. Погодите, он придет, и тогда вы очнетесь; вам будет досадно и стыдно за свою ошибку, а мне эта досада и стыд сделают боль”, - вот что следовало бы мне сказать вам, если б я от природы был попрозорливее умом и пободрее душой, если б, наконец, был искреннее... Я и говорил, но, помните, как: с боязнью, чтоб вы не поверили, чтоб этого не случилось; я вперед говорил все, что могут потом сказать другие, чтоб приготовить вас не слушать и не верить, а сам торопился видеться с вами и думал: „Когда-то еще другой придет, я пока счастлив”. Вот она, логика увлечения и страстей.

Теперь уже я думаю иначе. А что будет, когда я привяжусь к ней, когда видеться - сделается не роскошью жизни, а необходимостью, когда любовь вопьется в сердце (недаром я чувствую там отверделость)? Как оторваться тогда? Переживешь ли эту боль? Худо будет мне. Я и теперь без ужаса не могу подумать об этом. Если б вы были опытнее, старше, тогда бы я благословил свое счастье и подал вам руку навсегда. А то...

Зачем же я пишу? Зачем не пришел прямо сказать сам, что желание видеться с вами растет с каждым днем, а видеться не следует? Сказать это вам в лицо - достанет ли духу, сами посудите! Иногда я и хочу сказать что-то похожее на это, а говорю совсем другое. Может быть, на лице вашем выразилась бы печаль (если правда, что вам нескучно было со мной), или вы, не поняв моих добрых намерений, оскорбились бы: ни того, ни другого я не перенесу, заговорю опять не то, и честные намерения разлетятся в прах и кончатся уговором видеться на другой день. Теперь, без вас, совсем не то: ваших кротких глаз, доброго, хорошенького личика нет передо мной; бумага терпит и молчит, и я пишу покойно (лгу): мы не увидимся больше (не лгу).

Другой бы прибавил: пишу и обливаюсь слезами, но я не рисуюсь перед вами, не драпируюсь в свою печаль, потому что не хочу усиливать боль, растравлять сожаление, грусть. Вся эта драпировка скрывает обыкновенно умысел глубже пустить корни на почве чувства, а я хочу истребить и в вас и в себе семена его. Да и плакать пристало или соблазнителям, которые ищут уловить фразами неосторожное самолюбие женщин, или томным мечтателям. Я говорю это, прощаясь, как прощаются с добрым другом, отпуская его в далекий путь. Недели чрез три, чрез месяц было бы поздно, трудно: любовь делает неимоверные успехи, это душевный антонов огонь. И теперь я уже ни на что не похож, не считаю часы и минуты, не знаю восхождения и захождения солнца, а считаю: видел - не видал, увижу - не увижу, приходила - не пришла, придет... Все это к лицу молодости, которая легко переносит и приятные и неприятные волнения; а мне к лицу покой, хотя скучный, сонный, но он знаком мне; а с бурями я не управлюсь.

Многие бы удивились моему поступку: отчего бежит? скажут; другие будут смеяться надо мной: пожалуй, я и на то решаюсь. Уже если я решаюсь не видаться с вами, значит, на все решаюсь.

В своей глубокой тоске немного утешаюсь тем, что этот коротенький эпизод нашей жизни мне оставит навсегда такое чистое, благоуханное воспоминание, что одного его довольно будет, чтоб не погрузиться в прежний сон души, а вам, не принеся вреда, послужит руководством в будущей, нормальной любви. Прощайте, ангел, улетайте скорее, как испуганная птичка улетает с ветки, где села ошибкой, так же легко, бодро и весело, как она, с той ветки, на которую сели невзначай!»

Обломов с одушевлением писал; перо летало по страницам. Глаза сияли, щеки горели. Письмо вышло длинно, как все любовные письма: любовники страх как болтливы.

«Странно! Мне уж не скучно, не тяжело! - думал он. - Я почти счастлив... Отчего это? Должно быть, оттого, что я сбыл груз души в письмо».

Он перечитал письмо, сложил и запечатал.

Захар! - сказал он. - Когда придет человек, отдай ему это письмо к барышне.

Слушаю, - сказал Захар.

Обломову в самом деле стало почти весело. Он сел с ногами на диван и даже спросил: нет ли чего позавтракать. Съел два яйца и закурил сигару. И сердце и голова у него были наполнены; он жил. Он представлял себе, как Ольга получит письмо, как изумится, какое сделает лицо, когда прочтет. Что будет потом?..

Он наслаждался перспективой этого дня, новостью положения... Он с замиранием сердца прислушивался к стуку двери, не приходил ли человек, не читает ли уже Ольга письмо... Нет, в передней тихо.

«Что ж бы это значило? - с беспокойством думал он, - никого не было: как же так?»

Через полчаса он докликался Захара со двора, где тот сидел с кучером.

Не было никого? - спросил он. - Не приходили?

Нет, приходили, - отвечал Захар.

Что ж ты?

Сказал, что вас нет: в город, дескать, уехали.

Обломов вытаращил на него глаза.

Зачем же ты это сказал? - спросил он. - Я что тебе велел, когда человек придет?

Да не человек приходил, горничная, - с невозмутимым хладнокровием отозвался Захар.

А письмо отдал?

Никак нет: ведь вы сначала велели сказать, что дома нет, а потом отдать письмо. Вот как придет человек, так отдам.

Нет, нет, ты... просто душегубец! Где письмо? Подай сюда! - сказал Обломов.

Захар принес письмо, уже значительно запачканное.

Ты руки мой, смотри! - злобно сказал Обломов, указывая на пятно.

У меня руки чисты, - отозвался Захар, глядя в сторону.

Анисья, Анисья! - закричал Обломов.

Анисья выставилась до половины из передней.

Посмотри, что делает Захар? - пожаловался он ей. - На вот письмо и отдай его человеку или горничной, кто придет от Ильинских, чтоб барышне отдали, слышишь?

Слышу, батюшка. Пожалуйте, отдам.

Но только она вышла в переднюю, Захар вырвал у ней письмо.

Ступай, ступай, - закричал он, - знай свое бабье дело!

Вскоре опять прибежала горничная. Захар стал отпирать ей дверь, а Анисья подошла было к ней, но Захар яростно взглянул на нее.

Ты чего тут? - спросил он хрипло.

Я пришла только послушать, как ты...

Ну, ну, ну! - загремел он, замахиваясь на нее локтем. - Туда же!

Она усмехнулась и пошла, но из другой комнаты в щелку смотрела, то ли сделает Захар, что велел барин.

Илья Ильич, услышав шум, выскочил сам.

Что ты, Катя? - спросил он.

Барышня приказали спросить, куда вы уехали? А вы и не уехали, дома! Побегу сказать, - говорила она и побежала было.

Я дома. Это вот все врет, - сказал Обломов. - На вот, отдай барышне письмо!

Слушаю, отдам!

Где барышня теперь?

Они по деревне пошли, велели сказать, что если вы кончили книжку, так чтоб пожаловали в сад часу во втором.

Она ушла.

«Нет, не пойду... зачем раздражать чувство, когда все должно быть кончено?..» - думал Обломов, направляясь в деревню.

Он издали видел, как Ольга шла по горе, как догнала ее Катя и отдала письмо; видел, как Ольга на минуту остановилась, посмотрела на письмо, подумала, потом кивнула Кате и вошла в аллею парка.

Обломов пошел в обход, мимо горы, с другого конца вошел в ту же аллею и, дойдя до средины, сел в траве, между кустами, и ждал.

«Она пройдет здесь, - думал он, - я только погляжу незаметно, что она, и удалюсь навсегда».

Он ждал с замирающим сердцем ее шагов. Нет, тихо. Природа жила деятельною жизнью; вокруг кипела невидимая, мелкая работа, а все, казалось, лежит в торжественном покое.

Между тем в траве все двигалось, ползало, суетилось. Вон муравьи бегут в разные стороны так хлопотливо и суетливо, сталкиваются, разбегаются, торопятся, все равно как посмотреть с высоты на какой-нибудь людской рынок: те же кучки, та же толкотня, так же гомозится народ.

Вот шмель жужжит около цветка и вползает в его чашечку; вот мухи кучей лепятся около выступившей капли сока на трещине липы; вот птица где-то в чаще давно все повторяет один и тот же звук, может быть, зовет другую.

Вот две бабочки, вертясь друг около друга в воздухе, опрометью, как в вальсе, мчатся около древесных стволов. Трава сильно пахнет; из нее раздается неумолкаемый треск...

«Какая тут возня! - думал Обломов, вглядываясь в эту суету и вслушиваясь в мелкий шум природы, - а снаружи так все тихо, покойно!..»

А шагов все не слыхать. Наконец, вот... «Ох! - вздохнул Обломов, тихонько раздвигая ветви. - Она, она... Что это? плачет! Боже мой!»

Ольга шла тихо и утирала платком слезы; но едва оботрет, являются новые. Она стыдится, глотает их, хочет скрыть даже от деревьев и не может. Обломов не видал никогда слез Ольги; он не ожидал их, и они будто обожгли его, но так, что ему от того было не горячо, а тепло.

Он быстро пошел за ней.

Ольга, Ольга! - нежно говорил он, следуя за ней.

Она вздрогнула, оглянулась, поглядела на него с удивлением, потом отвернулась и пошла дальше.

Он пошел рядом с ней.

Вы плачете? - сказал он.

У ней слезы полились сильнее. Она уже не могла удержать их и прижала платок к лицу, разразилась рыданием и села на первую скамью.

Что я наделал! - шептал он с ужасом, взяв ее руку и стараясь оторвать от лица.

Оставьте меня! - проговорила она. - Уйдите! Зачем вы здесь? Я знаю, что я не должна плакать: о чем? Вы правы, да, все может случиться.

Что делать, чтоб не было этих слез? - спрашивал он, став перед ней на колени. - Говорите, приказывайте: я готов на все...

Вы сделали, чтоб были слезы, а остановить их не в вашей власти... Вы не так сильны! Пустите! - говорила она, махая себе платком в лицо.

Он посмотрел на нее и мысленно читал себе проклятия.

Несчастное письмо! - произнес он с раскаянием.

Она открыла рабочую корзинку, вынула письмо и подала ему.

Возьмите, - сказала она, - и унесите его с собой, чтоб мне долго еще не плакать, глядя на него.

Он молча спрятал его в карман и сидел подле нее, повесив голову.

По крайней мере, вы отдадите справедливость моим намерениям, Ольга? - тихо говорил он. - Это доказательство, как мне дорого ваше счастье.

Да, дорого! - вздохнув, сказала она. - Нет, Илья Ильич, вам, должно быть, завидно стало, что я так тихо была счастлива, и вы поспешили возмутить счастье.

Возмутить! Так вы не читали моего письма? Я вам повторю...

Не дочитала, потому что глаза залились слезами: я еще глупа! Но я угадала остальное: не повторяйте, чтоб больше не плакать...

Слезы закапали опять.

Не затем ли я отказываюсь от вас, - начал он, - что предвижу ваше счастье впереди, что жертвую ему собой?.. Разве я делаю это хладнокровно? Разве у меня не плачет все внутри? Зачем же я это делаю?

Зачем? - повторила она, вдруг перестав плакать и обернувшись к нему. - Затем же, зачем спрятались теперь в кусты, чтоб подсмотреть, буду ли я плакать и как я буду плакать - вот зачем! Если б вы хотели искренно того, что написано в письме, если б были убеждены, что надо расстаться, вы бы уехали за границу, не повидавшись со мной.

Какая мысль!.. - заговорил он с упреком и не договорил. Его поразило это предположение, потому что ему вдруг стало ясно, что это правда.

Да, - подтвердила она, - вчера вам нужно было мое люблю, сегодня понадобились слезы, а завтра, может быть, вы захотите видеть, как я умираю.

Ольга, можно ли так обижать меня! Ужели вы не верите, что я отдал бы теперь полжизни, чтоб услышать ваш смех и не видеть слез...

Да, теперь, может быть, когда уже видели, как плачет о вас женщина... Нет, - прибавила она, - у вас нет сердца. Вы не хотели моих слез, говорите вы, так бы и не сделали, если б не хотели...

Да разве я знал?!. - с вопросом и восклицанием в голосе сказал он, прикладывая обе ладони к груди.

У сердца, когда оно любит, есть свой ум, - возразила она, - оно знает, чего хочет, и знает наперед, что будет. Мне вчера нельзя было прийти сюда: к нам вдруг приехали гости, но я знала, что вы измучились бы, ожидая меня, может быть, дурно бы спали: я пришла, потому что не хотела вашего мученья... А вы... вам весело, что я плачу. Смотрите, смотрите, наслаждайтесь!..

И опять заплакала она.

Я и так дурно спал, Ольга; я измучился ночь...

И вам жаль стало, что я спала хорошо, что я не мучусь - не правда ли? - перебила она. - Если б я не заплакала теперь, вы бы и сегодня дурно спали.

Что ж мне теперь делать: просить прощения? - с покорной нежностью сказал он.

Просят прощения дети или когда в толпе отдавят ногу кому-нибудь, а тут извинение не поможет, - говорила она, обмахивая опять платком лицо.

Однако, Ольга, если это правда. Если моя мысль справедлива и ваша любовь - ошибка? Если вы полюбите другого, а взглянув на меня тогда, покраснеете..

Так что же? - спросила она, глядя на него таким иронически-глубоким, проницательным взглядом, что он смутился.

«Она что-то хочет добыть из меня! - подумал он, - держись Илья Ильич!»

Как «что же»! - машинально повторил он, беспокойно глядя на нее и не догадываясь, какая мысль формируется у ней в голове, как оправдает она свое что же, когда, очевидно, нельзя оправдать результатов этой любви, если она ошибка.

Она глядела на него так сознательно, с такой уверенностью, так, по-видимому, владела своей мыслью.

Вы боитесь, - возразила она колко, - упасть «на дно бездны»; вас пугает будущая обида, что я разлюблю вас!.. «Мне будет худо», пишете вы...

Он все еще плохо понимал.

Да ведь мне тогда будет хорошо, если я полюблю другого: значит, я буду счастлива! А вы говорите, что «предвидите мое счастье впереди и готовы пожертвовать для меня всем, даже жизнью»?

Он глядел на нее пристально и мигал редко и широко.

Вон какая вышла логика! - шептал он. - Признаться, я не ожидал...

А она оглядывала его так ядовито с ног до головы.

А счастье, от которого вы с ума сходите? - продолжала она. - А эти утра и вечера, этот парк, а мое люблю - все это ничего не стоит, никакой цены, никакой жертвы, никакой боли?

«Ах, если б сквозь землю провалиться!» - думал он, внутренно мучась, по мере того, как мысль Ольги открывалась ему вполне. - А если, - начала она горячо вопросом, - вы устанете от этой любви, как устали от книг, от службы, от света; если со временем, без соперницы, без другой любви, уснете вдруг около меня, как у себя на диване, и голос мой не разбудит вас; если опухоль у сердца пройдет, если даже не другая женщина, а халат ваш будет вам дороже?..

Ольга, это невозможно! - перебил он с неудовольствием, отодвигаясь от нее.

Отчего невозможно? - спросила она. - Вы говорите, что я «ошибаюсь, что полюблю другого», а я думаю иногда, что вы просто разлюбите меня. И что тогда? Как я оправдаю себя в том, что делаю теперь? Если не люди, не свет, что я скажу самой себе?.. И я иногда тоже не сплю от этого, но не терзаю вас догадками о будущем, потому что верю в лучшее. У меня счастье пересиливает боязнь. Я во что-нибудь ценю, когда от меня у вас заблестят глаза, когда вы отыскиваете меня, карабкаясь на холмы, забываете лень и спешите для меня по жаре в город за букетом, за книгой; когда вижу, что я заставляю вас улыбаться, желать жизни... Я жду, ищу одного - счастья, и верю, что нашла. Если ошибусь, если правда, что я буду плакать над своей ошибкой, по крайней мере, я чувствую здесь (она приложила ладонь к сердцу), что я не виновата в ней; значит, судьба не хотела этого, Бог не дал. Но я не боюсь за будущие слезы; я буду плакать не напрасно: я купила ими что-нибудь... Мне так хорошо... было!.. - прибавила она.

Пусть же будет опять хорошо! - умолял Обломов.

А вы видите только мрачное впереди; вам счастье нипочем... Это неблагодарность, - продолжала она, - это не любовь, это...

Эгоизм! - досказал Обломов и не смел взглянуть на Ольгу, не смел говорить, не смел просить прощения.

Идите, - тихо сказала она, - куда вы хотели идти.

Он поглядел на нее. Глаза у ней высохли. Она задумчиво смотрела вниз и чертила зонтиком по песку.

Ложитесь опять на спину, - прибавила потом, - не ошибетесь, «не упадете в бездну».

Я отравился и отравил вас, вместо того, чтоб быть просто и прямо счастливым... - бормотал он с раскаянием.

Пейте квас: не отравитесь, - язвила она.

Ольга! Это невеликодушно! - сказал он. - После того, когда я сам казнил себя сознанием...

Да, на словах вы казните себя, бросаетесь в пропасть, отдаете полжизни, а там придет сомнение, бессонная ночь: как вы становитесь нежны к себе, осторожны, заботливы, как далеко видите вперед!..

«Какая истина, и как она проста!» - подумал Обломов, но стыдился сказать вслух. Отчего ж он не сам растолковал ее себе, а женщина, начинающая жить? И как это она скоро! Недавно еще таким ребенком смотрела.

Нам больше не о чем говорить, - заключила она, вставая. - Прощайте, Илья Ильич, и будьте... покойны; ведь ваше счастье в этом.

Ольга! Нет, ради Бога, нет! Теперь, когда все стало опять ясно, не гоните меня... - говорил он, взяв ее за руку.

Чего же вам надо от меня? Вы сомневаетесь, не ошибка ли моя любовь к вам: я не могу успокоить вашего сомнения; может быть, и ошибка - я не знаю...

Он выпустил ее руку. Опять занесен нож над ним.

Как не знаете? Разве вы не чувствуете? - спросил он опять с сомнением на лице. - Разве вы подозреваете?

Я ничего не подозреваю; я сказала вам вчера, что я чувствую, а что будет через год - не знаю. Да разве после одного счастья бывает другое, потом третье, такое же? - спрашивала она, глядя на него во все глаза. - Говорите, вы опытнее меня.

Но ему не хотелось уже утверждать ее в этой мысли, и он молчал, покачивая одной рукой акацию.

Нет, любят только однажды! - повторил он, как школьник, заученную фразу.

Вот видите: и я верю в это, - добавила она. - Если же это не так, то, может быть, и я разлюблю вас, может быть, мне будет больно от ошибки и вам тоже; может быть, мы расстанемся!.. Любить два, три раза... нет, нет... Я не хочу верить этому!

Он вздохнул. Это может быть ворочало у него душу, и он задумчиво плелся за ней. Но ему с каждым шагом становилось легче; выдуманная им ночью ошибка было такое отдаленное будущее... «Ведь это не одна любовь, ведь вся жизнь такова... - вдруг пришло ему в голову, - и если отталкивать всякий случай, как ошибку, когда же будет - не ошибка? Что же я? Как будто ослеп...»

Ольга, - сказал он, едва касаясь двумя пальцами ее талии (она остановилась), - вы умнее меня.

Она потрясла головой.

Нет, проще и смелее. Чего вы боитесь? Ужели вы не шутя думаете, что можно разлюбить? - с гордою уверенностью спросила она.

Теперь и я не боюсь! - бодро сказал он. - С вами не страшна судьба.

Эти слова я недавно где-то читала... у Сю, кажется, - вдруг возразила она с иронией, обернувшись к нему, - только их там говорит женщина мужчине...

У Обломова краска бросилась в лицо.

Ольга! Пусть будет все по-вчерашнему, - умолял он, - я не буду бояться ошибок.

Она молчала.

Да? - робко спрашивал он.

Она молчала.

Нy, если не хотите сказать, дайте знак какой-нибудь... ветку сирени...

Сирени... отошли, пропали! - отвечала она. - Вон, видите, какие остались: поблеклые!

Отошли, поблекли! - повторил он, глядя на сирени. - И письмо отошло! - вдруг сказал он.

Она потрясла отрицательно головой. Он шел за ней и рассуждал про себя о письме, о вчерашнем счастье, о поблекшей сирени.

«В самом деле, сирени вянут! - думал он. - Зачем это письмо? К чему я не спал всю ночь, писал утром? Вот теперь, как стало на душе опять покойно... (он зевнул)... ужасно спать хочется. А если б письма не было, и ничего б этого не было: она бы не плакала, было бы все по-вчерашнему; тихо сидели бы мы тут же, в аллее, глядели друг на друга, говорили о счастье. И сегодня бы так же и завтра...» Он зевнул во весь рот.

Далее ему вдруг пришло в голову, что бы было, если б письмо это достигло цели, если б она разделила его мысль, испугалась, как он, ошибок, и будущих отдаленных гроз, если б послушала его так называемой опытности, благоразумия и согласилась расстаться, забыть друг друга?

Боже сохрани! Проститься, уехать в город, на новую квартиру! Потянулась бы за этим длинная ночь, скучное завтра, невыносимое послезавтра и ряд дней все бледнее, бледнее...

Как это можно? Да это смерть! А ведь было бы так! Он бы заболел. Он и не хотел разлуки, он бы не перенес ее, пришел бы умолять видеться. «Зачем же я писал письмо?» - спросил он себя.

Ольга Сергеевна! - сказал он.

Что вам?

Ко всем моим признаниям, я должен прибавить еще одно...

Ведь письмо-то было вовсе не нужно...

Неправда, оно было необходимо, - решила она.

Она оглянулась и засмеялась, увидя лицо, какое он сделал, как у него прошел вдруг сон, как растворились глаза от изумления.

Необходимо? - повторил он медленно, вперяя удивленный взгляд в ее спину. Но там были только две кисти мантильи.

Что же значат эти слезы, упреки? Ужели хитрость? Но Ольга не хитра: это он ясно видел.

Хитрят и пробавляются хитростью только более или менее ограниченные женщины. Они за недостатком прямого ума двигают пружинами ежедневной мелкой жизни посредством хитрости, плетут, как кружево, свою домашнюю политику, не замечая, как вокруг их располагаются главные линии жизни, куда они направятся и где сойдутся.

Хитрость - все равно что мелкая монета, на которую не купишь много. Как мелкой монетой можно прожить час, два, так хитростью можно там прикрыть что-нибудь, тут обмануть, переиначить, а ее не хватит обозреть далекий горизонт, свести начало и конец крупного, главного события.

Хитрость близорука: хорошо видит только под носом, а не вдаль, и оттого часто сама попадается в ту же ловушку, которую расставила другим.

Ольга просто умна: вот хоть сегодняшний вопрос, как легко и ясно разрешила она, да и всякий! Она тотчас видит прямой смысл события и подходит к нему по прямой дороге.

А хитрость - как мышь: обежит вокруг, прячется... Да и характер у Ольги не такой. Что же это такое? Что еще за новость?

Почему же письмо необходимо? - спросил он.

Почему? - повторила она и быстро обернулась к нему с веселым лицом, наслаждаясь тем, что на каждом шагу умеет ставить его в тупик. - А потому, - с расстановкой начала потом, - что вы не спали ночь, писали все для меня; я тоже эгоистка! Это во-первых...

За что ж вы упрекали меня сейчас, если сами соглашаетесь теперь со мной? - перебил Обломов.

За то, что вы выдумали мучения. Я не выдумывала их, они случились, и я наслаждаюсь тем, что уж прошли, а вы готовили их и наслаждались заранее. Вы - злой! за это я вас и упрекала. Потом... в письме вашем играют мысль, чувство... вы жили эту ночь и утро не по-своему, а как хотел, чтоб вы жили, ваш друг и я, - это во-вторых; наконец, в-третьих...

Она подошла к нему так близко, что кровь бросилась ему в сердце и в голову; он начал дышать тяжело, с волнением. А она смотрит ему прямо в глаза.

В-третьих, потому, что в письме этом, как в зеркале, видна ваша нежность, ваша осторожность, забота обо мне, боязнь за мое счастье, ваша чистая совесть... все, что указал мне в вас Андрей Иваныч и что я полюбила, за что забываю вашу лень... апатию... Вы высказались там невольно: вы не эгоист, Илья Ильич, вы написали совсем не для того, чтоб расстаться, - этого вы не хотели, а потому, что боялись обмануть меня... это говорила честность, иначе бы письмо оскорбило меня и я не заплакала бы - от гордости! Видите, я знаю, за что я люблю вас, и не боюсь ошибки: я в вас не ошибаюсь...

Она показалась Обломову в блеске, в сиянии, когда говорила это. Глаза у ней сияли таким торжеством любви, сознанием своей силы; на щеках рдели два розовые пятна. И он, он был причиной этого! Движением своего честного сердца он бросил ей в душу этот огонь, эту игру, этот блеск.

Ольга!.. Вы... лучше всех женщин, вы первая женщина в мире! - сказал он в восторге и, не помня себя, простер руки, наклонился к ней.

Ради Бога... один поцелуй, в залог невыразимого счастья, - прошептал он, как в бреду.

Она мгновенно подалась на шаг назад; торжественное сияние, краски слетели с лица; кроткие глаза заблистали грозой.

Никогда! Никогда! Не подходите! - с испугом, почти с ужасом сказала она, вытянув обе руки и зонтик между ним и собой, и остановилась как вкопанная, окаменелая, не дыша, в грозной позе, с грозным взглядом, вполуоборот.

Он вдруг присмирел: перед ним не кроткая Ольга, а оскорбленная богиня гордости и гнева, с сжатыми губами, с молнией в глазах.

Простите!.. - бормотал он, смущенный, уничтоженный.

Она медленно обернулась и пошла, косясь боязливо через плечо, что он. А он ничего: идет тихо, будто волочит хвост, как собака, на которую топнули.

Она было прибавила шагу, но, увидя лицо его, подавила улыбку и пошла покойнее, только вздрагивала по временам. Розовое пятно появлялось то на одной щеке, то на другой.

По мере того как она шла, лицо ее прояснялось, дыхание становилось реже и покойнее, и она опять пошла ровным шагом. Она видела, как свято ее «никогда» для Обломова, и порыв гнева мало-помалу утихал и уступал место сожалению. Она шла все тише, тише...

Ей хотелось смягчить свою вспышку; она придумывала предлог заговорить.

«Все изгадил! Вот настоящая ошибка! „Никогда!” Боже! Сирени поблекли, - думал он, глядя на висящие сирени, - вчера поблекло, письмо тоже поблекло, и этот миг, лучший в моей жизни, когда женщина в первый раз сказала мне, как голос с неба, что есть во мне хорошего, и он поблек!..»

Он посмотрел на Ольгу - она стоит и ждет его, потупив глаза.

Дайте мне письмо!.. - тихо сказала она.

Оно поблекло! - печально отвечал он, подавая письмо.

Она опять близко подвинулась к нему и наклонила еще голову; веки были опущены совсем... Она почти дрожала. Он отдал письмо: она не поднимала головы, не отходила.

Вы меня испугали, - мягко прибавила она.

Простите, Ольга, - бормотал он.

Она молчала.

Это грозное «никогда!..»,- сказал он печально и вздохнул.

Поблекнет! - чуть слышно прошептала она, краснея. Она бросила на него стыдливый, ласковый взгляд, взяла обе его руки, крепко сжала в своих, потом приложила их к своему сердцу.

Слышите, как бьется! - сказала она. - Вы испугали меня! Пустите!

И, не взглянув на него, обернулась и побежала по дорожке, подняв спереди немного платье.

Куда вы так? - говорил он. - Я устал, не могу за вами...

Оставьте меня. Я бегу петь, петь, петь!.. - твердила она с пылающим лицом. - Мне теснит грудь, мне почти больно!

Он остался на месте и долго смотрел ей вслед, как улетающему ангелу.

«Ужели и этот миг поблекнет?» - почти печально думал он и сам не чувствовал, идет ли он, стоит ли на месте.

«Сирени отошли, - опять думал он, - вчера отошло, и ночь с призраками, с удушьем тоже отошла... Да! и этот миг отойдет, как сирени! Но когда отходила сегодняшняя ночь, в это время уже расцветало нынешнее утро...»

Что ж это такое? - вслух сказал он в забывчивости. - И - любовь тоже... любовь? А я думал, что она, как знойный полдень, повиснет над любящимися и ничто не двигнется и не дохнет в ее атмосфере: и в любви нет покоя, и она движется все куда-то, вперед, вперед... «как вся жизнь», говорит Штольц. И не родился еще Иисус Навин, который бы сказал ей: «Стой и не движись!» Что ж будет завтра? - тревожно спросил он себя и задумчиво, лениво пошел домой.

Проходя мимо окон Ольги, он слышал, как стесненная грудь ее облегчалась в звуках Шуберта, как будто рыдала от счастья.

Боже мой! Как хорошо жить на свете!

Обломов дома нашел еще письмо от Штольца, которое начиналось и кончалось словами: «Теперь или никогда!», потом было исполнено упреков в неподвижности, потом приглашение приехать непременно в Швейцарию, куда собирался Штольц, и, наконец, в Италию.

Если же не это, так он звал Обломова в деревню, поверить свои дела, встряхнуть запущенную жизнь мужиков, поверить и определить свой доход и при себе распорядиться постройкой нового дома.

«Помни наш уговор: теперь или никогда», - заключил он.

Теперь, теперь, теперь! - повторил Обломов. - Андрей не знает, какая поэма разыгрывается в моей жизни. Какие ему еще дела? Разве я могу когда-нибудь и чем-нибудь быть так занят? Попробовал бы он! Вот почитаешь о французах, об англичанах: будто они всё работают, будто все дело на уме! Ездят себе по всей Европе, иные даже в Азию и в Африку, так, без всякого дела: кто рисовать альбом или древности откапывать, кто стрелять львов или змей ловить. Не то, так дома сидят в благородной праздности; завтракают, обедают с приятелями, с женщинами, - вот и все дело! Что ж я за каторжник? Андрей только выдумал: «Работай да работай, как лошадь!» К чему? Я сыт, одет. Однако Ольга опять спрашивала, намерен ли я съездить в Обломовку...

Он бросился писать, соображать, ездил даже к архитектору. Вскоре на маленьком столике у него расположен был план дома, сада. Дом семейный, просторный, с двумя балконами.

«Тут я, тут Ольга, тут спальня, детская... - улыбаясь, думал он. - Но мужики, мужики... - и улыбка слетала, забота морщила ему лоб. - Сосед пишет, входит в подробности, говорит о запашке, об умолоте... Экая скука! да еще предлагает на общий счет проложить дорогу в большое торговое село, с мостом через речку, просит три тысячи денег, хочет, чтоб я заложил Обломовку... А почем я знаю, нужно ли это?.. Выйдет ли толк? Не обманывает ли он?.. Положим, он честный человек: Штольц его знает, да ведь он тоже может обмануться, а я деньги-то ухну! Три тысячи - такую кучу! Где их взять? Нет, страшно! еще пишет, чтоб выселить некоторых мужиков на пустошь, и требует поскорей ответа - все поскорей. Он берется выслать все документы для заклада имения в совет. „Пришли я ему доверенность, в палату ступай засвидетельствовать” - вона чего захотел! А я и не знаю, где палата, как и двери-то отворяются туда».

Обломов другую неделю не отвечает ему, между тем даже и Ольга спрашивает, был ли он в палате. Недавно Штольц также прислал письмо и к нему и к ней, спрашивает: «Что он делает?»

Впрочем, Ольга могла только поверхностно наблюдать за деятельностью своего друга, и то в доступной ей сфере. Весело ли он смотрит, охотно ли ездит всюду, является ли в условный час в рощу, насколько занимает его городская новость, общий разговор. Всего ревнивее следит она, не выпускает ли он из вида главную цель жизни. Если она и спросила его о палате, так затем только, чтоб отвечать что-нибудь Штольцу о делах его друга.

Лето в самом разгаре; июль проходит; погода отличная. С Ольгой Обломов почти не расстается. В ясный день он в парке, в жаркий полдень теряется с ней в роще, между сосен, сидит у ее ног, читает ей; она уже вышивает другой лоскуток канвы - для него. И у них царствует жаркое лето: набегают иногда облака и проходят.

Если ему и снятся тяжелые сны и стучатся в сердце сомнения, Ольга, как ангел, стоит на страже; она взглянет ему своими светлыми глазами в лицо, добудет, что у него на сердце, - и все опять тихо, и опять чувство течет плавно, как река, с отражением новых узоров неба.

Взгляд Ольги на жизнь, на любовь, на все сделался еще яснее, определеннее. Она увереннее прежнего глядит около себя, не смущается будущим; в ней развернулись новые стороны ума, новые черты характера. Он проявляется то поэтически разнообразно, глубоко, то правильно, ясно, постепенно и естественно...

У ней есть какое-то упорство, которое не только пересиливает все грозы судьбы, но даже лень и апатию Обломова. Если у ней явится какое-нибудь намерение, так дело и закипит. Только и слышишь об этом. Если и не слышишь, то видишь, что у ней на уме все одно, что она не забудет, не отстанет, не растеряется, все сообразит и добьется, чего искала.

Он не мог понять, откуда у ней является эта сила, этот такт - знать и уметь, как и что делать, какое бы событие ни явилось. «Это оттого, - думал он, - что у ней одна бровь никогда не лежит прямо, а все немного поднявшись, и над ней такая тоненькая, чуть заметная складка... там, в этой складке, гнездится у ней упорство».

Какое покойное, светлое выражение ни ляжет ей на лицо, а эта складка не разглаживается и бровь не ложится ровно. Но внешней силы, резких приемов и наклонностей у ней нет. Настойчивость в намерениях и упорство ни на шаг не увлекают ее из женской сферы.

Она не хочет быть львицей, обдать резкой речью неловкого поклонника, изумить быстротой ума всю гостиную, чтоб кто-нибудь из угла закричал: «браво! браво!»

В ней даже есть робость, свойственная многим женщинам: она, правда, не задрожит, увидя мышонка, не упадет в обморок от падения стула, но побоится пойти подальше от дома, своротит, завидя мужика, который ей покажется подозрительным, закроет на ночь окно, чтобы воры не влезли, - все по-женски.

Потом, она так доступна чувству сострадания, жалости! У ней нетрудно вызвать слезы; к сердцу ее доступ легок. В любви она так нежна; во всех ее отношениях ко всем столько мягкости, ласкового внимания - словом, она женщина!

Иногда речь ее и сверкнет искрой сарказма, но там блещет такая грация, такой кроткий, милый ум, что всякий с радостью подставит лоб!

Зато она не боится сквозного ветра, ходит легко одетая в сумерки - ей ничего! В ней играет здоровье; кушает она с аппетитом; у ней есть любимые блюда; она знает, как и готовить их.

Да это все знают многие, но многие не знают, что делать в том или другом случае, а если и знают, то только заученное, слышанное, и не знают, почему так, а не иначе делают они, сошлются сейчас на авторитет тетки, кузины...

Многие даже не знают сами, чего им хотеть, а если и решатся на это, то вяло, так что, пожалуй, надо, пожалуй, и не надо. Это, должно быть, оттого, что у них брови лежат ровно, дугой, прощипаны пальцами и нет складки на лбу.

Между Обломовым и Ольгой установились тайные, невидимые для других отношения: всякий взгляд, каждое незначительное слово, сказанное при других, имело для них свой смысл. Они видели во всем намек на любовь.

И Ольга вспыхнет иногда при всей уверенности в себе, когда за столом расскажут историю чьей-нибудь любви, похожей на ее историю; а как все истории о любви очень сходны между собой, то ей часто приходилось краснеть.

И Обломов при намеке на это вдруг схватит в смущении за чаем такую кучу сухарей, что кто-нибудь непременно засмеется.

Они стали чутки и осторожны. Иногда Ольга не скажет тетке, что видела Обломова, и он дома объявит, что едет в город, а сам уйдет в парк.

Однако ж, как ни ясен был ум Ольги, как ни сознательно смотрела она вокруг, как ни была свежа, здорова, но у нее стали являться какие-то новые, болезненные симптомы. Ею по временам овладевало беспокойство, над которым она задумывалась и не знала, как растолковать его себе.

Иногда, идучи в жаркий полдень под руку с Обломовым, она лениво обопрется на плечо его и идет машинально, в каком-то изнеможении, молчит упорно. Бодрость пропадает в ней; взгляд утомленный, без живости, делается неподвижен, устремляется куда-нибудь на одну точку, и ей лень обратить его на другой предмет.

Ей становится тяжело, что-то давит грудь, беспокоит. Она снимет мантилью, косынку с плеч, но и это не помогает - все давит, все теснит. Она бы легла под дерево и пролежала так целые часы.

Обломов теряется, машет веткой ей в лицо, но она нетерпеливым знаком устранит его заботы и мается.

Потом вдруг вздохнет, оглянется вокруг себя сознательно, поглядит на него, пожмет руку, улыбнется, и опять явится бодрость, смех, и она уже владеет собой.

Особенно однажды вечером она впала в это тревожное состояние, в какой-то лунатизм любви, и явилась Обломову в новом свете.

Было душно, жарко; из леса глухо шумел теплый ветер; небо заволакивало тяжелыми облаками. Становилось все темнее и темнее.

Дождь будет, - сказал барон и уехал домой.

Тетка ушла в свою комнату. Ольга долго, задумчиво играла на фортепьяно, но потом оставила.

Не могу, у меня пальцы дрожат, мне как будто душно, - сказала она Обломову. - Походимте по саду.

Долго ходили они молча по аллеям рука в руку. Руки у ней влажны и мягки. Они вошли в парк.

Деревья и кусты смешались в мрачную массу; в двух шагах ничего не было видно; только беловатой полосой змеились песчаные дорожки.

Ольга пристально вглядывалась в мрак и жалась к Обломову. Молча блуждали они.

Мне страшно! - вдруг, вздрогнув, сказала она, когда они почти ощупью пробирались в узкой аллее, между двух черных, непроницаемых стен леса.

Чего? - спросил он. - Не бойся, Ольга, я с тобой.

Мне страшно и тебя! - говорила она шепотом. - Но как-то хорошо страшно! Сердце замирает. Дай руку, попробуй, как оно бьется.

А сама вздрагивала и озиралась вокруг.

Видишь, видишь? - вздрогнув, шептала она, крепко хватая его обеими руками за плечо. - Ты не видишь, мелькает в темноте кто-то?..

Она теснее прижалась к нему.

Никого нет... - говорил он; но и у него мурашки поползли по спине.

Закрой мне глаза скорей чем-нибудь... крепче! - шепотом говорила она... - Ну, теперь ничего... Это нервы, - прибавила она с волнением. - Вот опять! Смотри, кто это? Сядем где-нибудь на скамье...

Он ощупью отыскал скамью и посадил ее.

Пойдем домой, Ольга, - уговаривал он, - ты нездорова.

Она положила ему голову на плечо.

Нет, здесь воздух свежее, - сказала она, - у меня тут теснит, у сердца.

Она дышала горячо ему на щеку.

Он дотронулся до ее головы рукой - и голова горяча. Грудь тяжело дышит и облегчается частыми вздохами.

Не лучше ли домой? - твердил в беспокойстве Обломов, - надо лечь...

Нет, нет, оставь меня, не трогай... - говорила она томно, чуть слышно, - у меня здесь горит... - указывала она на грудь.

Право, пойдем домой... - торопил Обломов.

Нет, постой, это пройдет...

Она сжимала ему руку и по временам близко взглядывала в глаза и долго молчала. Потом начала плакать, сначала тихонько, потом навзрыд. Он растерялся.

Ради Бога, Ольга, скорей домой! - с беспокойством говорил он.

Ничего, - отвечала она, всхлипывая, - не мешай, дай выплакаться... огонь выйдет слезами, мне легче будет; это все нервы играют...

Он слушал в темноте, как тяжело дышит она, чувствовал, как каплют ему на руку ее горячие слезы, как судорожно пожимает она ему руку.

Он не шевелил пальцем, не дышал. А голова ее лежит у него на плече, дыхание обдает ему щеку жаром... Он тоже вздрагивал, но не смел коснуться губами ее щеки.

Потом она становилась все тише, тише, дыхание делалось ровнее... Она примолкла. Он думал, не заснула ли она, и боялся шевельнуться.

Ольга! - шепотом кликнул он.

Что? - шепотом же ответила она и вздохнула вслух. - Вот теперь... прошло... - томно сказала она, - мне легче, я дышу свободно.

Пойдем, - говорил он.

Пойдем! - нехотя повторила она. - Милый мой! - с негой прошептала потом, сжав ему руку, и, опершись на его плечо, нетвердыми шагами дошла до дома.

В зале он взглянул на нее: она была слаба, но улыбалась странной, бессознательной улыбкой, как будто под влиянием грезы.

Он посадил ее на диван, стал подле нее на колени и несколько раз в глубоком умилении поцеловал у ней руку.

Она все с той же улыбкой глядела на него, оставляя обе руки, и провожала его до дверей глазами.

Он в дверях обернулся: она все глядит ему вслед, на лице все то же изнеможение, та же жаркая улыбка, как будто она не может сладить с нею...

Он ушел в раздумье. Он где-то видал эту улыбку; он припомнил какую-то картину, на которой изображена женщина с такой улыбкой... только не Корделия...

На другой день он послал узнать о здоровье. Приказали сказать: «Слава Богу, и просят сегодня кушать, а вечером все на фейерверк изволят ехать, за пять верст».

Он не поверил и отправился сам. Ольга была свежа, как цветок: в глазах блеск, бодрость, на щеках рдеют два розовые пятна; голос так звучен! Но она вдруг смутилась, чуть не вскрикнула, когда Обломов подошел к ней, и вся вспыхнула, когда он спросил: «Как она себя чувствует после вчерашнего?»

Это маленькое нервическое расстройство, - торопливо сказала она. - Ma tante говорит, что надо раньше ложиться. Это недавно только со мной...

Она не досказала и отвернулась, как будто просила пощады. А отчего смутилась она - и сама не знает. Отчего ее грызло и жгло воспоминание о вчерашнем вечере, об этом расстройстве?

Ей было и стыдно чего-то, и досадно на кого-то, не то на себя, не то на Обломова. А в иную минуту казалось ей, что Обломов стал ей милее, ближе, что она чувствует к нему влечение до слез, как будто она вступила с ним со вчерашнего вечера в какое-то таинственное родство...

Она долго не спала, долго утром ходила одна в волнении по аллее, от парка до дома и обратно, все думала, думала, терялась в догадках, то хмурилась, то вдруг вспыхивала краской и улыбалась чему-то, и все не могла ничего решить. «Ах, Сонечка! - думала она в досаде. - Какая счастливая! Сейчас бы решила!»

А Обломов? Отчего он был нем и неподвижен с нею вчера, нужды нет, что дыхание ее обдавало жаром его щеку, что ее горячие слезы капали ему на руку, что он почти нес ее в объятиях домой, слышал нескромный шепот ее сердца?.. А другой? Другие смотрят так дерзко...

Обломов хотя и прожил молодость в кругу всезнающей, давно решившей все жизненные вопросы, ни во что не верующей и все холодно, мудро анализирующей молодежи, но в душе у него теплилась вера в дружбу, в любовь, в людскую честь, и сколько ни ошибался он в людях, сколько бы ни ошибся еще, страдало его сердце, но ни разу не пошатнулось основание добра и веры в него. Он втайне поклонялся чистоте женщины, признавал ее власть и права и приносил ей жертвы.

Но у него недоставало характера явно признать учение добра и уважения к невинности. Тихонько он упивался ее ароматом, но явно иногда приставал к хору циников, трепетавших даже подозрения в целомудрии или уважении к нему, и к буйному хору их прибавлял и свое легкомысленное слово.

Он никогда не вникал ясно в то, как много весит слово добра, правды, чистоты, брошенное в поток людских речей, какой глубокий извив прорывает оно; не думал, что сказанное бодро и громко, без краски ложного стыда, а с мужеством, оно не потонет в безобразных криках светских сатиров, а погрузится, как перл, в пучину общественной жизни, и всегда найдется для него раковина.

Многие запинаются на добром слове, рдея от стыда, и смело, громко произносят легкомысленное слово, не подозревая, что оно тоже, к несчастью, не пропадает даром, оставляя длинный след зла, иногда неистребимого.

Зато Обломов был прав на деле: ни одного пятна, упрека в холодном, бездушном цинизме, без увлечения и без борьбы, не лежало на его совести. Он не мог слушать ежедневных рассказов о том, как один переменил лошадей, мебель, а тот - женщину... и какие издержки повели за собой перемены...

Не раз он страдал за утраченное мужчиной достоинство и честь, плакал о грязном падении чужой ему женщины, но молчал, боясь света.

Надо было угадывать это: Ольга угадала.

Мужчины смеются над такими чудаками, но женщины сразу узнают их; чистые, целомудренные женщины любят их - по сочувствию; испорченные ищут сближения с ними - чтоб освежиться от порчи.

Лето подвигалось, уходило. Утра и вечера становились темны и сыры. Не только сирени, и липы отцвели, ягоды отошли. Обломов и Ольга виделись ежедневно.

Он догнал жизнь, то есть усвоил опять все, от чего отстал давно; знал, зачем французский посланник выехал из Рима, зачем англичане посылают корабли с войском на Восток; интересовался, когда проложат новую дорогу в Германии или Франции. Но насчет дороги через Обломовку в большое село не помышлял, в палате доверенность не засвидетельствовал и Штольцу ответа на письма не послал.

Он усвоил только то, что вращалось в кругу ежедневных разговоров в доме Ольги, что читалось в получаемых там газетах, и довольно прилежно, благодаря настойчивости Ольги, следил за текущей иностранной литературой. Все остальное утопало в сфере чистой любви.

Несмотря на частые видоизменения в этой розовой атмосфере, главным основанием была безоблачность горизонта. Если Ольге приходилось иногда раздумываться над Обломовым, над своей любовью к нему, если от этой любви оставалось праздное время и праздное место в сердце, если вопросы ее не все находили полный и всегда готовый ответ в его голове и воля его молчала на призыв ее воли, и на ее бодрость и трепетанье жизни он отвечал только неподвижно-страстным взглядом, - она впадала в тягостную задумчивость; что-то холодное, как змея, вползало в сердце, отрезвляло ее от мечты, и теплый, сказочный мир любви превращался в какой-то осенний день, когда все предметы кажутся в сером цвете.

Она искала, отчего происходит эта неполнота, неудовлетворенность счастья? Чего недостает ей? Что еще нужно? Ведь это судьба - назначение любить Обломова? Любовь эта оправдывается его кротостью, чистой верой в добро, а пуще всего нежностью, нежностью, какой она не видала никогда в глазах мужчины.

Что ж за дело, что не на всякий взгляд ее он отвечает понятным взглядом, что не то звучит иногда в его голосе, что ей как будто уже звучало однажды, не то во сне, не то наяву... Это воображение, нервы: что слушать их и мудрить?

Да наконец, если б она хотела уйти от этой любви - как уйти? Дело сделано: она уже любила, и скинуть с себя любовь по произволу, как платье, нельзя. «Не любят два раза в жизни, - думала она, - это, говорят, безнравственно...»

Так училась она любви, пытала ее и всякий новый шаг встречала слезой или улыбкой, вдумывалась в него. Потом уже являлось то сосредоточенное выражение, под которым крылись и слезы и улыбка и которое так пугало Обломова.

Но об этих думах, об этой борьбе она и не намекала Обломову.

Обломов не учился любви, он засыпал в своей сладостной дремоте, о которой некогда мечтал вслух при Штольце. По временам он начинал веровать в постоянную безоблачность жизни, и опять ему снилась Обломовка, населенная добрыми, дружескими и беззаботными лицами, сиденье на террасе, раздумье от полноты удовлетворенного счастья.

Он и теперь иногда поддавался этому раздумью и даже, тайком от Ольги, раза два соснул в лесу, ожидая ее замедленного прихода... как вдруг неожиданно налетело облако.

Однажды они вдвоем откуда-то возвращались лениво, молча, и только стали переходить большую дорогу, навстречу им бежало облако пыли, и в облаке мчалась коляска, в коляске сидела Сонечка с мужем, еще какой-то господин, еще какая-то госпожа...

Ольга! Ольга! Ольга Сергеевна! - раздались крики.

Коляска остановилась. Все эти господа и госпожи вышли из нее, окружили Ольгу, начали здороваться, чмокаться, все вдруг заговорили, долго не замечая Обломова. Потом вдруг все взглянули на него, один господин в лорнет.

Кто это? - тихо спросила Сонечка.

Илья Ильич Обломов! - представила его Ольга.

Все пошли до дома пешком. Обломов был не в своей тарелке; он отстал от общества и занес было ногу через плетень, чтоб ускользнуть через рожь домой. Ольга взглядом воротила его.

Оно бы ничего, но все эти господа и госпожи смотрели на него так странно; и это, пожалуй, ничего. Прежде, бывало, иначе на него и не смотрели благодаря его сонному, скучающему взгляду, небрежности в одежде.

Но тот же странный взгляд с него переносили господа и госпожи и на Ольгу. От этого сомнительного взгляда на нее у него вдруг похолодело сердце; что-то стало угрызать его, но так больно, мучительно, что он не вынес и ушел домой, и был задумчив, угрюм.

На другой день милая болтовня и ласковая шаловливость Ольги не могли развеселить его. На ее настойчивые вопросы он должен был отозваться головною болью и терпеливо позволил себе вылить на семьдесят пять копеек одеколону на голову.

Потом, на третий день, после того, когда они поздно воротились домой, тетка как-то чересчур умно поглядела на них, особенно на него, потом потупила свои большие, немного припухшие веки, а глаза всё будто смотрят и сквозь веки, и с минуту задумчиво нюхала спирт.

Обломов мучился, но молчал. Ольге поверять своих сомнений он не решался, боясь встревожить ее, испугать, и, надо правду сказать, боялся также и за себя, боялся возмутить этот невозмутимый, безоблачный мир вопросом такой строгой важности.

Это уже не вопрос о том, ошибкой или нет полюбила она его, Обломова, а не ошибка ли вся их любовь, эти свидания в лесу, наедине, иногда поздно вечером?

«Я посягал на поцелуй, - с ужасом думал он, - а ведь это уголовное преступление в кодексе нравственности, и не первое, не маловажное! Еще до него есть много степеней: пожатие руки, признание, письмо... Это мы всё прошли. Однако ж, - думал он дальше, выпрямляя голову, - мои намерения честны, я...»

И вдруг облако исчезло, перед ним распахнулась светлая, как праздник, Обломовка, вся в блеске, в солнечных лучах, с зелеными холмами, с серебряной речкой; он идет с Ольгой задумчиво по длинной аллее, держа ее за талию, сидит в беседке, на террасе...

Около нее все склоняют голову с обожанием - словом, все то, что он говорил Штольцу.

«Да, да; но ведь этим надо было начать! - думал он опять в страхе. - Троекратное „люблю”, ветка сирени, признание - все это должно быть залогом счастья всей жизни и не повторяться у чистой женщины. Что ж я? Кто я?» - стучало, как молотком, ему в голову.

«Я соблазнитель, волокита! Недостает только, чтоб я, как этот скверный старый селадон, с маслеными глазами и красным носом, воткнул украденный у женщины розан в петлицу и шептал на ухо приятелю о своей победе, чтоб... чтоб... Ах, Боже мой, куда я зашел! Вот где пропасть! И Ольга не летает высоко над ней, она на дне ее... за что, за что...»

Он выбивался из сил, плакал, как ребенок, о том, что вдруг побледнели радужные краски его жизни, о том, что Ольга будет жертвой. Вся любовь его была преступление, пятно на совести.

Потом на минуту встревоженный ум прояснялся, когда Обломов сознавал, что всему этому есть законный исход: протянуть Ольге руку с кольцом...

Да, да, - в радостном трепете говорил он, - и ответом будет взгляд стыдливого согласия... Она не скажет ни слова, она вспыхнет, улыбнется до дна души, потом взгляд ее наполнится слезами...

Слезы и улыбка, молча протянутая рука, потом живая резвая радость, счастливая торопливость в движениях, потом долгий, долгий разговор, шепот наедине, этот доверчивый шепот душ, таинственный уговор слить две жизни в одну!

В пустяках, в разговорах о будничных вещах будет сквозить никому, кроме их, не видимая любовь. И никто не посмеет оскорбить их взглядом...

Вдруг лицо его стало так строго, важно.

«Да, - говорил он с собой, - вот он где, мир прямого, благородного и прочного счастья! Стыдно мне было до сих пор срывать эти цветы, носиться в аромате любви, точно мальчику, искать свиданий, ходить при луне, подслушивать биение девического сердца, ловить трепет ее мечты... Боже!»

Он покраснел до ушей.

«Сегодня же вечером Ольга узнает, какие строгие обязанности налагает любовь; сегодня будет последнее свидание наедине, сегодня...»

Он приложил руку к сердцу: оно бьется сильно, но ровно, как должно биться у честных людей. Опять он волнуется мыслию, как Ольга сначала опечалится, когда он скажет, что не надо видеться; потом он робко объявит о своем намерении, но прежде выпытает ее образ мыслей, упьется ее смущением, а там...

XII

Он побежал отыскивать Ольгу. Дома сказали, что она ушла; он в деревню - нет. Видит, вдали она, как ангел восходит на небеса, идет на гору, так легко опирается ногой, так колеблется ее стан.

Он за ней, но она едва касается травы и в самом деле как будто улетает. Он с полугоры начал звать ее.

Она подождет его, и только он подойдет сажени на две, она двинется вперед и опять оставит большое пространство между ним и собой, остановится и смеется.

Он, наконец, остановился, уверенный, что она не уйдет от него. И она сбежала к нему несколько шагов, подала руку и, смеясь, потащила за собой.

Они вошли в рощу: он снял шляпу, а она платком отерла ему лоб и начала махать зонтиком в лицо.

Ольга была особенно жива, болтлива, резва или вдруг увлекалась нежным порывом, потом впадала внезапно в задумчивость.

Угадай, что я делала вчера? - спросила она, когда они сели в тени.

Читала?

Она потрясла головой.

Писала?

Нет. Гадала! - сказала она. - Графинина экономка была вчера; она умеет гадать на картах, и я попросила.

Ну, что ж?

Ничего. Вышла дорога, потом какая-то толпа, и везде блондин, везде... Я вся покраснела, когда она при Кате вдруг сказала, что обо мне думает бубновый король. Когда она хотела говорить, о ком я думаю, я смешала карты и убежала. Ты думаешь обо мне? - вдруг спросила она.

Ах, - сказал он. - Если б можно было поменьше думать!

А я-то! - задумчиво говорила она. - Я уж и забыла, как живут иначе. Когда ты на той неделе надулся и не был два дня - помнишь, рассердился! - я вдруг переменилась, стала злая. Бранюсь с Катей, как ты с Захаром; вижу, как она потихоньку плачет, и мне вовсе не жаль ее. Не отвечаю ma tante, не слышу, что она говорит, ничего не делаю, никуда не хочу. А только ты пришел, вдруг совсем другая стала. Кате подарила лиловое платье...

Это любовь! - патетически произнес он.

Что? Лиловое платье?

Все! я узнаю из твоих слов себя: и мне без тебя нет дня и жизни, ночью снятся все какие-то цветущие долины... Увижу тебя - я добр, деятелен; нет - скучно, лень, хочется лечь и ни о чем не думать... Люби, не стыдись своей любви...

Вдруг он замолчал. «Что это я говорю? ведь я не за тем пришел!» - подумал он и стал откашливаться; нахмурил было брови.

А если я вдруг умру? - спросила она.

Какая мысль! - небрежно сказал он.

Да, - говорила она, - я простужусь, сделается горячка; ты придешь сюда - меня нет, пойдешь к нам - скажут: больна; завтра то же; ставни у меня закрыты; доктор качает головой; Катя выйдет к тебе в слезах, на цыпочках и шепчет: больна, умирает...

Ах!.. - вдруг сказал Обломов.

Она засмеялась.

Что с тобой будет тогда? - спросила она, глядя ему в лицо.

Что? С ума сойду или застрелюсь, а ты вдруг выздоровеешь!

Нет, нет, перестань! - говорила она боязливо. - До чего мы договорились! Только ты не приходи ко мне мертвый: я боюсь покойников...

Он засмеялся, и она тоже.

Боже мой, какие мы дети! - сказала она, отрезвляясь от этой болтовни.

Он опять откашлянулся.

Послушай... я хотел сказать.

Что? - спросила она, живо обернувшись к нему.

Он боязливо молчал.

Ну, говори же, - спрашивала она, слегка дергая его за рукав.

Ничего, так... - проговорил он, оробев.

Нет, у тебя что-то есть на уме?

Он молчал.

Если что-нибудь страшное, так лучше не говори, - сказала она. - Нет, скажи! - вдруг прибавила опять.

Да ничего нет, вздор.

Нет, нет, что-то есть, говори! - приставала она, крепко держа за оба борта сюртука, и держала так близко, что ему надо было ворочать лицо то вправо, то влево, чтоб не поцеловать ее.

Он бы не ворочал, но у него в ушах гремело ее грозное «никогда».

Скажи же!.. - приставала она.

Не могу, не нужно... - отговаривался он.

Как же ты проповедовал, что «доверенность есть основа взаимного счастья», что «не должно быть ни одного изгиба в сердце, где бы не читал глаз друга». Чьи это слова?

Я хотел только сказать, - начал он медленно, - что я так люблю тебя, так люблю, что если б...

Он медлил.

Ну? - нетерпеливо спросила она.

Что, если б ты полюбила теперь другого и он был бы способнее сделать тебя счастливой, я бы... молча проглотил свое горе и уступил ему место.

Она вдруг выпустила из рук его сюртук.

Зачем? - с удивлением спросила сна. - Я не понимаю этого. Я не уступила бы тебя никому; я не хочу, чтоб ты был счастлив с другой. Это что-то мудрено, я не понимаю.

Взгляд ее задумчиво блуждал по деревьям.

Значит, ты не любишь меня? - спросила она потом.

Напротив, я люблю тебя до самоотвержения, если готов жертвовать собой.

Да зачем? Кто тебя просит?

Я говорю, в таком случае, если б ты полюбила другого.

Другого! Ты с ума сошел? Зачем, если я люблю тебя? Разве ты полюбишь другую?

Что ты слушаешь меня? Я бог знает что говорю, а ты веришь! Я не то и сказать-то хотел совсем...

Что ж ты хотел сказать?

Я хотел сказать, что виноват перед тобой, давно виноват...

В чем? Как? - спрашивала она. - Не любишь? Пошутил, может быть? Говори скорей!

Нет, нет, все не то! - говорил он с тоской. - Вот видишь ли что... - нерешительно начал он, - мы видимся с тобой... тихонько...

Тихонько? Отчего тихонько? Я почти всякий раз говорю ma tante, что видела тебя...

Ужели всякий раз? - с беспокойством спросил он.

Что ж тут дурного?

Я виноват: мне давно бы следовало сказать тебе, что это... не делается...

Ты говорил, - сказала она.

Говорил? А! Ведь в самом деле я... намекал. Так, значит, я сделал свое дело.

Он ободрился и рад был, что Ольга так легко снимала с него бремя ответственности.

Еще что? - спросила она.

Еще... да только, - ответил он.

Неправда, - положительно заметила Ольга, - есть что-то; ты не все сказал.

Да я думал... - начал он, желая дать небрежный тон словам, - что...

Он остановился; она ждала.

Что нам надо видеться реже... - Он робко взглянул на нее.

Она молчала.

Почему? - спросила она потом, подумав.

Меня грызет змея: это - совесть... Мы так долго остаемся наедине: я волнуюсь, сердце замирает у меня; ты тоже непокойна... я боюсь... - с трудом договорил он.

Ты молода и не знаешь всех опасностей, Ольга. Иногда человек не властен в себе; в него вселяется какая-то адская сила, на сердце падает мрак, а в глазах блещут молнии. Ясность ума меркнет: уважение к чистоте, к невинности - все уносит вихрь; человек не помнит себя; на него дышит страсть; он перестает владеть собой - и тогда под ногами открывается бездна.

Он даже вздрогнул.

Ну, что ж? Пусть открывается! - сказала она, глядя на него во все глаза.

Она глядела на него долго, как будто читала в складках на лбу, как в писаных строках, и сама вспоминала каждое его слово, взгляд, мысленно пробегала всю историю своей любви, дошла до темного вечера в саду и вдруг покраснела.

Ты все глупости говоришь! - скороговоркой заметила она, глядя в сторону. - Никаких я молний не видала у тебя в глазах... ты смотришь на меня большею частью, как... моя няня Кузьминична! - прибавила она и засмеялась.

Ты шутишь, Ольга, а я не шутя говорю... и не все еще сказал.

Что еще? - спросила она. - Какая там бездна?

Он вздохнул.

А то, что не надо нам видеться... наедине...

Почему?

Нехорошо...

Она задумалась.

Да, говорят, это нехорошо, - сказала она в раздумье, - да почему?

Что скажут, когда узнают, когда разнесется...

Кто ж скажет? У меня нет матери: она одна могла бы спросить меня, зачем я вижусь с тобой, и перед ней одной я заплакала бы в ответ и сказала бы, что я дурного ничего не делаю, и ты тоже. Она бы поверила. Кто ж другой? - спросила она.

Тетка, - сказал Обломов.

Ольга печально и отрицательно покачала головой.

Она никогда не спросит. Если б я ушла совсем, она бы не пошла искать и спрашивать меня, а я не пришла бы больше сказать ей, где была и что делала. Кто ж еще?

Другие, все... Намедни Сонечка смотрела на тебя и на меня, улыбалась, и эти все господа и госпожи, что были с ней, тоже.

Он рассказал ей всю тревогу, в какой он жил с тех пор.

Пока она смотрела только на меня, - прибавил он, - я ничего, но когда этот же взгляд упал на тебя, у меня руки и ноги похолодели...

Ну?.. - спросила она холодно.

Ну, вот я и мучусь с тех пор день и ночь, ломаю голову, как предупредить огласку; заботился, чтоб не напугать тебя... Я давно хотел поговорить с тобой...

Напрасная забота! - возразила она. - Я знала и без тебя...

Как знала? - спросил он с удивлением.

Так, Сонечка говорила со мной, выпытывала из меня, язвила, даже учила, как мне вести себя с тобой...

И ты мне ни слова, Ольга! - упрекнул он.

Ты мне тоже до сих пор не сказал ничего о своей заботе!

Что ж ты отвечала ей? - спросил он.

Ничего! Что было отвечать на это? Покраснела только.

Боже мой! До чего дошло: ты краснеешь! - с ужасом сказал он. - Как мы неосторожны! Что выйдет из этого?

Он вопросительно глядел на нее.

Не знаю, - кротко сказала она.

Обломов думал успокоиться, разделив заботу с Ольгой, почерпнуть в ее глазах и ясной речи силу воли и вдруг, не найдя живого и решительного ответа, упал духом.

Лицо у него подернулось нерешительностью, взгляд уныло блуждал вокруг. Внутри его уж разыгрывалась легкая лихорадка. Он почти забыл про Ольгу; перед ним толпились: Сонечка с мужем, гости; слышались их толки, смех.

Ольга вместо обыкновенной своей находчивости молчит, холодно смотрит на него и еще холоднее говорит свое «не знаю». А он не потрудился или не умел вникнуть в сокровенный смысл этого «не знаю».

И он молчал: без чужой помощи мысль или намерение у него не созрело бы и, как спелое яблоко, не упало бы никогда само собою: надо его сорвать.

Ольга поглядела несколько минут на него, потом надела мантилью, достала с ветки косынку, не торопясь надела на голову и взяла зонтик.

Куда? Так рано! - вдруг, очнувшись, спросил он.

Нет, поздно. Ты правду сказал, - с задумчивым унынием говорила она, - мы зашли далеко, а выхода нет: надо скорей расстаться и замести след прошлого. Прощай! - сухо, с горечью, прибавила она и, склонив голову, пошла было по дорожке.

Ольга, помилуй, бог с тобой! Как не видаться! Да я... Ольга!

Она не слушала и пошла скорее; песок сухо трещал под ее ботинками.

Ольга Сергеевна! - крикнул он.

Не слышит, идет.

Он сел и закрыл обеими руками глаза. Шагов не стало слышно.

Ушла! - сказал он почти в ужасе и поднял голову.

Ольга перед ним.

Он радостно схватил ее руку.

Ты не ушла, не уйдешь?.. - говорил он. - Не уходи: помни, что если ты уйдешь - я мертвый человек!

А если не уйду, я преступница и ты тоже: помни это, Илья.

Ах, нет...

Как нет? Если Сонечка с мужем застанет нас еще раз вместе, - я погибла.

Он вздрогнул.

Послушай, - торопливо и запинаясь начал он, - я не все сказал... - и остановился.

То, что дома казалось ему так просто, естественно, необходимо, так улыбалось ему, что было его счастьем, вдруг стало какой-то бездной. У него захватывало дух перешагнуть через нее. Шаг предстоял решительный, смелый.

Кто-то идет! - сказала Ольга.

В боковой дорожке послышались шаги.

Уж не Сонечка ли? - спросил Обломов, с неподвижными от ужаса глазами.

Прошло двое мужчин с дамой, незнакомые. У Обломова отлегло от сердца.

Ольга, - торопливо начал он и взял ее за руку, - пойдем отсюда вон туда, где никого нет. Сядем здесь.

Он посадил ее на скамью, а сам сел на траве, подле нее.

Ты вспыхнула, ушла, а я не все сказал, Ольга, - проговорил он.

И опять уйду и не ворочусь более, если ты будешь играть мной, - заговорила она. - Тебе понравились однажды мои слезы, теперь, может быть, ты захотел бы видеть меня у ног своих и так, мало-помалу, сделать своей рабой, капризничать, читать мораль, потом плакать, пугаться, пугать меня, а после спрашивать, что нам делать? Помните, Илья Ильич, - вдруг гордо прибавила она, встав со скамьи, - что я много выросла с тех пор, как узнала вас, и знаю, как называется игра, в которую вы играете... но слез моих вы больше не увидите...

Ах, ей-богу, я не играю! - сказал он убедительно.

Тем хуже для вас, - сухо заметила она. - На все ваши опасения, предостережения и загадки я скажу одно: до нынешнего свидания я вас любила и не знала, что мне делать; теперь знаю, - решительно заключила она, готовясь уйти, - и с вами советоваться не стану.

И я знаю, - сказал он, удерживая ее за руку и усаживая на скамью, и на минуту замолчал, собираясь с духом.

Представь, - начал он, - сердце у меня переполнено одним желанием, голова - одной мыслью, но воля, язык не повинуются мне: хочу говорить, и слова нейдут с языка. А ведь как просто, как... Помоги мне, Ольга.

Я не знаю, что у вас на уме...

О, ради бога, без этого вы: твой гордый взгляд убивает меня, каждое слово, как мороз, леденит...

Она засмеялась.

Ты сумасшедший! - сказала она, положив ему руку на голову.

Вот так, вот я получил дар мысли и слова! Ольга, - сказал он, став перед ней на колени, - будь моей женой!

Она молчала и отвернулась от него в противоположную сторону.

Ольга, дай мне руку! - продолжал он.

Она не давала. Он взял сам и приложил к губам. Она не отнимала. Рука была тепла, мягка и чуть-чуть влажна. Он старался заглянуть ей в лицо - она отворачивалась все больше.

Молчание? - сказал он тревожно и вопросительно, целуя ей руку.

Знак согласия! - договорила она тихо, все еще не глядя на него.

Что ты теперь чувствуешь? Что думаешь? - спросил он, вспоминая мечту свою о стыдливом согласии, о слезах.

То же, что ты, - отвечала она, продолжая глядеть куда-то в лес; только волнение груди показывало, что она сдерживает себя.

«Есть ли у ней слезы на глазах?» - думал Обломов, но она упорно смотрела вниз.

Ты равнодушна, ты покойна? - говорил он, стараясь притянуть ее за руку к себе.

Не равнодушна, но покойна.

Отчего ж?

Оттого, что давно предвидела это и привыкла к мысли.

Давно! - с изумлением повторил он.

Да, с той минуты, как дала тебе ветку сирени... я мысленно назвала тебя...

Она не договорила.

С той минуты!

Он распахнул было широко объятия и хотел заключить ее в них.

Бездна разверзается, молнии блещут... осторожнее! - лукаво сказала она, ловко ускользая от объятий и устраняя руки его зонтиком.

Он вспомнил грозное «никогда» и присмирел.

Но ты никогда не говорила, даже ничем не выразила... - говорил он.

Мы не выходим замуж, нас выдают или берут.

С той минуты... ужели?.. - задумчиво повторил он.

Ты думал, что я, не поняв тебя, была бы здесь с тобою одна, сидела бы по вечерам в беседке, слушала и доверялась тебе? - гордо сказала она.

Так это... - начал он, меняясь в лице и выпуская ее руку.

У него шевельнулась странная мысль. Она смотрела на него с спокойной гордостью и твердо ждала; а ему хотелось бы в эту минуту не гордости и твердости, а слез, страсти, охмеляющего счастья, хоть на одну минуту, а потом уж пусть потекла бы жизнь невозмутимого покоя!

И вдруг ни порывистых слез от неожиданного счастья, ни стыдливого согласия! Как это понять!

В сердце у него проснулась и завозилась змея сомнения... Любит она или только выходит замуж?

Но есть другой путь к счастью, - сказал он.

Какой? - спросила она.

Иногда любовь не ждет, не терпит, не рассчитывает. Женщина вся в огне, в трепете, испытывает разом муку и такие радости, каких...

Я не знаю, какой это путь.

Путь, где женщина жертвует всем: спокойствием, молвой, уважением и находит награду в любви... она заменяет ей все.

Разве нам нужен этот путь?

Ты хотел бы этим путем искать счастья, на счет моего спокойствия, потери уважения?

О нет, нет! Клянусь Богом, ни за что, - горячо сказал он.

Зачем же ты заговорил о нем?

Право, и сам не знаю...

А я знаю: тебе хотелось бы узнать, пожертвовала ли бы я тебе своим спокойствием, пошла ли бы я с тобой по этому пути? Не правда ли?

Да, кажется, ты угадала... Что ж?

Никогда, ни за что! - твердо сказала она.

Он задумался, потом вздохнул.

Да, то ужасный путь, и много надо любви, чтоб женщине пойти по нем вслед за мужчиной, гибнуть - и все любить.

Он вопросительно взглянул ей в лицо: она ничего; только складка над бровью шевельнулась, а лицо покойно.

Представь, - говорил он, - что Сонечка, которая не стоит твоего мизинца, вдруг не узнала бы тебя при встрече!

Ольга улыбнулась, и взгляд ее был так же ясен. А Обломов увлекался потребностью самолюбия допроситься жертв у сердца Ольги и упиться этим.

Представь, что мужчины, подходя к тебе, не опускали бы с робким уважением глаз, а смотрели бы на тебя с смелой и лукавой улыбкой...

Он поглядел на нее: она прилежно двигает зонтиком камешек по песку.

Ты вошла бы в залу, и несколько чепцов пошевелилось бы от негодования; какой-нибудь один из них пересел бы от тебя... а гордость бы у тебя была все та же, а ты бы сознавала ясно, что ты выше и лучше их.

К чему ты говоришь мне эти ужасы? - сказала она покойно. - Я не пойду никогда этим путем.

Никогда? - уныло спросил Обломов.

Никогда! - повторила она.

Да, - говорил он задумчиво, - у тебя недостало бы силы взглянуть стыду в глаза. Может быть, ты не испугалась бы смерти: не казнь страшна, но приготовления к ней, ежечасные пытки, ты бы не выдержала и зачахла - да?

Он все заглядывал ей в глаза, что она.

Она смотрит весело; картина ужаса не смутила ее; на губах ее играла легкая улыбка.

Я не хочу ни чахнуть, ни умирать! Все не то, - сказала она, - можно нейти тем путем и любить еще сильнее...

Отчего же бы ты не пошла по этому пути, - спросил он настойчиво, почти с досадой, - если тебе не страшно?..

Оттого, что на нем... впоследствии всегда... расстаются, - сказала она, - а я... расстаться с тобой!..

Она остановилась, положила ему руку на плечо, долго глядела на него и вдруг, отбросив зонтик в сторону, быстро и жарко обвила его шею руками, поцеловала, потом вся вспыхнула, прижала лицо к его груди и прибавила тихо:

Никогда!

Он испустил радостный вопль и упал на траву к ее ногам.

Штольц был немец только по отцу, мать его была рус-ской. Вырос и воспитывался Штольц в селе Верхлеве, где его отец был управляющим. С детства Штольц был приучен к наукам. Но Андрей любил и пошалить, так что ему неред-ко разбивали то нос, то глаз. Отец никогда не ругал его за это, даже говорил, что так и должен расти мальчик.

Мать очень переживала за сына. Она боялась, что Штольц вырастет таким же, как его отец — настоящим не-мецким бюргером. В сыне ей мерещился идеал барина. И она стригла ему ногти, завивала локоны, читала ему стихи, пела песни, играла произведения великих композиторов. И Андрей вырос на почве русской культуры, хоть и с немец-кими задатками. Ведь рядом были Обломовка и княжеский замок, куда нередко наведывались хозяева, которые ничего не имели против дружбы со Штольцем.

Отец мальчика даже и не подозревал, что все это окруже-ние обратит «узенькую немецкую колею в такую широкую дорогу, какая не снилась ни деду, ни отцу, ни ему самому».

Когда мальчик вырос, отец отпустил сына из дома, что-бы дальше он строил свою жизнь сам. Отец хочет дать сыну «нужные адреса» нужных людей, но Андрей отказывает-ся, говоря, что пойдет к ним лишь тогда, когда у него бу-дет свой дом. Мать плачет, провожая сына. Андрей обнял ее и тоже расплакался, но взял себя в руки и уехал.

Штольц — ровесник Обломову. Он всегда в движении. По жизни шел твердо и бодро, воспринимая все ясно и пря-мо. Больше всего он боялся воображения, мечты, все у него подвергалось анализу, пропускалось через ум. И он все шел и шел прямо по избранной раз им дороге, отважно шагая че-рез все преграды.

С Обломовым его связывали детство и школа. Он выпол-нял при Илье Ильиче роль сильного. Кроме того, Штольца привлекала та светлая и детская душа, которая была у Об-ломова.

Штольц и Обломов здороваются. Штольц советует Об-ломову встряхнуться, поехать куда-нибудь. Обломов жа-луется на свои несчастья. Штольц советует снять старо-сту, завести школу в деревне. А с квартирой обещает все уладить. Штольц интересуется, ходит ли Обломов куда- нибудь, бывает ли где? Обломов говорит, что нет. Штольц возмущен, он говорит, что пора давно выйти из этого сон-ного состояния.

Штольц решил встряхнуть Обломова, он зовет Захара, чтобы тот одел барина. Чрез десять минут Штольц и Обло-мов выходят из дома.

Обломов из уединения вдруг очутился в толпе людей. Так прошла неделя, другая. Обломов восставал, жаловался, ему не нравилась вся эта суета, вечная беготня, игра стра-стей. Где же здесь человек? Он говорит, что свет, общество, в сущности, тоже спят, это все сон. Ни на ком нет свежего лица, ни у кого нет спокойного, ясного взгляда. Штольц на-зывает Обломова философом. Обломов говорит, что его план жизни — это деревня, спокойствие, жена, дети. Штольц спрашивает, кто таков Илья Ильич, к какому разряду он себя причисляет? Обломов говорит, что пусть Захара спро-сит. Захар отвечает, что это — барин. Штольц смеется. Об-ломов продолжает рисовать Штольцу свой идеальный мир, в котором царят покой и тишина. Штольц говорит, что Илья Ильич выбрал для себя то, что было у дедов и отцов. Штольц предлагает познакомить Обломова с Ольгой Ильин-ской, а также говорит, что нарисованный ему Обломовым мир — это не жизнь, это обломовщина. Штольц напоми-нает Илье Ильичу, что когда-то тот хотел путешествовать, увидеть мир. Куда все это делось? Обломов просит Штоль-ца не бранить его, а лучше помочь, потому что сам он не справится. Ведь он просто гаснет, никто не указал ему, как жить. «Или я не понял этой жизни, или она никуда не го-дится», — заключает Обломов. Штольц спрашивает, поче-му же Илья не бежал прочь от этой жизни? Обломов гово-рит, что не он один таков: «Да я ли один? Смотри: Михай-лов, Петров, Семенов, Алексеев, Степанов… не пересчита-ешь: наше имя — легион!» Штольц решает, не медля ни ми-нуты, собираться к отъезду за границу.

После ухода Штольца Обломов размышляет, что за та-кое ядовитое слово «обломовщина». Что ему теперь делать: идти вперед или остаться там, где он сейчас?

Через две недели Штольц уехал в Англию, взяв с Об-ломова слово, что тот приедет в Париж. Но Обломов не сдви-нулся с места ни через месяц, ни через три. Что же стало причиной? Обломов более не лежит на диване, он пишет, читает, переехал жить на дачу. Все дело в Ольге Ильинской.

Штольц познакомил Обломова с ней перед отъездом. Оль-га — это чудесное создание «с благоухающей свежестью ума и чувств». Она была проста и естественна, не было в ней ни жеманства, ни кокетства, ни доли лжи. Она любила музыку и прекрасно пела. Она не была в строгом смысле слова краса-вица, но всем казалось таковой. Ее взгляд смущал Обломова.

Тарантьев в один день перевез весь дом Обломова к сво-ей куме на Выборгскую сторону, и Обломов жил теперь на даче по соседству с дачей Ильинских. Обломов заключил с кумой Тарантьева контракт. Штольц рассказал Ольге все об Обломове и попросил приглядывать за ним. Ольга и Илья Ильич проводят все дни вместе.

Обломову Ольга стала сниться по ночам. Он думает, что это и есть тот идеал спокойной любви, к которому он стре-мился.

Ольга же воспринимала их знакомство как урок, кото-рый она преподаст Обломову. Она уже составила план, как отучит его от лежания, заставит читать книги и полюбить вновь все то, что он любил раньше. Так что Штольц не узна-ет своего друга, когда вернется.

После встречи с Обломовым Ольга сильно изменилась, осунулась, боялись, что она даже заболела.

Во время очередной встречи Обломов и Ольга разгова-ривают о предполагаемой поездке Ильи Ильича. Обломов не решается признаться Ильинской в любви. Ольга протяги-вает ему руку, которую тот целует, и Ольга уходит домой.

Обломов вернулся к себе и отругал Захара за мусор, ко-торый повсюду в доме. Захар к тому времени успел женить-ся на Анисье, и теперь она заправляла всем хозяйством Об-ломова. Она быстро прибрала в доме.

Обломов же опять лег на диван и все думал о том, что, возможно, Ольга тоже любит его, только боится признаться в этом. Но в то же время он не может поверить, что его мож-но полюбить. Пришел человек от тетки Ольги звать Обломо-ва в гости. И Обломов вновь уверяется в том, что Ольга лю-бит его. Он опять хочет признаться Ильинской в любви, но так и не может перебороть себя.

Весь этот день Обломову пришлось провести с компа-нии тетки Ольги и барона, опекуна небольшого имения Оль-ги. Появление в доме Ильинских Обломова не взволновало тетку, она никак не смотрела на постоянные прогулки Оль-ги и Ильи Ильича, тем более, что слышала о просьбе Штоль-ца не спускать с Обломова глаз, раскачать его.

Обломову скучно сидеть с теткой и бароном, он стра-дает оттого, что дал понять Ольге, что знает о ее чувствах к нему. Когда Ольга наконец появилась, Обломов не узнал ее, это был другой человек. Видно было, что она заставила себя спуститься.

Ольгу просят спеть. Она поет так, как поют все, ничего за-вораживающего Обломов в ее голосе не услышал. Обломов не может понять, что же случилось. Он раскланивается и уходит.

Ольга переменилась за это время, она как будто «слу-шала курс жизни не по дням, а по часам». Она теперь всту-пила «в сферу сознания».

Обломов решает переехать либо в город, либо за грани-цу, но подальше от Ольги, ему невыносимы перемены, про-изошедшие в ней.

На следующий день Захар сообщил Обломову, что видел Ольгу, рассказал ей, как живет барин и что хочет переехать в город. Обломов очень разозлился на болтливого Захара и прогнал его. Но Захар вернулся и сказал, что барышня просила Обломова прийти в парк. Обломов одевается и бе-жит к Ольге. Ольга спрашивает Обломова, почему он так давно у них не появлялся. Обломов понимает, что она вы-росла, стала выше его духовно, и ему становится страшно. Разговор идет о том о сем: о здоровье, книгах, о работе Оль-ги. Затем он решили пройтись. Обломов намеками говорит о своих чувствах. Ольга дает ему понять, что есть надежда. Обломов обрадовался своему счастью. Так они и расстались.

С тех пор уже не было внезапных перемен в Ольге. Она была ровна. Иногда она вспоминала слова Штольца, что она еще не начинала жить. И теперь она поняла, что Штольц был прав.

Для Обломова теперь Ольга была «первым человеком», он мысленно разговаривал с ней, продолжал разговор при встрече, а потом опять в мыслях дома. Он уже не жил преж-ней жизнью и соизмерял свою жизнь с тем, что скажет Оль-га. Они везде бывают, ни дня Обломов не провел дома, не прилег. И Ольга расцвела, в глазах ее прибавился свет, в движениях — грация. В то же время она гордилась и лю-бовалась Обломовым, поверженным к ее ногам.

Любовь обоих героев стала тяготить их, появились обя-занности и какие-то права. Но все же жизнь Обломова оста-валась в планах, не была реализована. Обломов больше всего боялся, что однажды Ольга потребует от него реши-тельных действий.

Ольга с Обломовым много разговаривают, гуляют. Оль-га говорит, что любовь — это долг, и ей хватит сил прожить всю жизнь и пролюбить. Обломов говорит, что когда Ольга рядом, ему все ясно, но когда ее нет, начинается игра в во-просы, в сомнения. И ни Обломов, ни Ольга не лгали в сво-их чувствах.

На следующее утро Обломов проснулся в плохом на-строении. Дело в том, что вечером он углубился в самоана-лиз и пришел к выводу, что не могла Ольга полюбить его, это не любовь, а лишь предчувствие ее. А он — тот, кто пер-вым подвернулся под руку. Он решил писать к Ольге. Илья Ильич пишет, что шалости прошли, и любовь стала для него болезнью. А с ее стороны это не любовь, это всего лишь бессознательная потребность любить. И когда придет тот, другой, она очнется. Больше не надо видеться.

Обломову стало легко на душе, после того как он «сбыл груз души с письмом». Запечатав письмо, Илья Ильич при-казывает Захару отнести его Ольге. Но Захар не отнес, а все перепутал. Тогда Обломов передал письмо Кате — горнич-ной Ольги, а сам пошел в деревню.

По дороге он увидел вдалеке Ольгу, увидел, как она прочла письмо. Он пошел в парк и встретил там Ольгу, она плакала.

Обломов спросил, что он может сделать, чтобы она не плакала, но Ольга просит лишь уйти и взять письмо с со-бой. Обломов говорит, что у него тоже болит душа, но он отказывается от Ольги ради ее же счастья. Но Ольга гово-рит, что он страдает оттого, что когда-нибудь она разлюбит его, а ей страшно, что когда-нибудь он может разлюбить ее. Это не любовь была, а эгоизм. Обломов был поражен тем, что говорила Ольга, тем более, что это была правда, которой он так избегал. Ольга желает Обломову быть спокойным, ведь его счастье в этом. Обломов говорит, что Ольга умнее его. Она отвечает, что проще и смелее. Ведь он всего боится, считает, что можно вот так взять и разлюбить. Она говорит, что письмо было нужно, ведь в нем вся нежность и забота Ильи Ильича о ней, его пламенное сердце — все то, за что она его и полюбила. Ольга уходит домой, садится за пиа-нино и поет, как еще не пела никогда.

XI Материал с сайта

Дома Обломов нашел письмо от Штольца с требованием приехать в Швейцарию. Обломов думает, что Андрей не зна-ет, какая трагедия здесь разыгрывается. Много дней кря-ду Обломов не отвечает Штольцу. Он опять с Ольгой. Меж-ду ними установились какие-то другие отношения: все было намеком на любовь. Они стали чутки и осторожны. Однаж-ды Ольге стало плохо. Она сказала, что у нее жар в сердце. Но потом все прошло. Ее мучило то, что Обломов стал для нее ближе, дороже, роднее. Он был не испорчен светом, не-винен. И это Ольга угадала в нем.

Время шло, а Обломов так и не сдвинулся с места. Вся его жизнь теперь крутилась вокруг Ольги и ее дома, «все остальное утопало в сфере чистой любви». Ольга чувствует, что чего-то ей недостает в это любви, но чего, не может по-нять.

Однажды они шли вместе откуда-то, вдруг останови-лась коляска, и оттуда выглянула Сонечка — давняя зна-комая Ольги, светская львица, и ее сопровождающие. Все как-то странно взглянули на Обломова, он не мог вынести этого взгляда и быстро ушел. Это обстоятельство застави-ло его еще раз подумать об их любви. И Илья Ильич реша-ет, что вечером он расскажет Ольге, какие строгие обязан-ности налагает любовь.

Обломов нашел Ольгу в роще и сказал, что так любит ее, что если бы она полюбила другого, он бы молча проглотил свое горе и уступил бы ее другому. Ольга говорит, что она бы не уступила его другой, она хочет быть счастлива только с ним. Тогда Обломов говорит, что нехорошо, что они видят-ся всегда тихонько, ведь на свете столько соблазнов. Оль-га говорит, что она всегда сообщает тетушке, когда видится с ним. Но Обломов настаивает на том, что видеться наеди-не плохо. Что скажут, когда узнают? Например, Сонечка, она так странно смотрела на него. Ольга говорит, что Сонеч-ка давно все знает. Обломов не ожидал такого поворота. Пе-ред его глазами стояли теперь Сонечка, ее муж, тетка Ольги и все смеялись над ним. Ольга хочет уйти, но Обломов оста-навливает ее. Он просит Ольгу быть его женой. Она согла-шается. Обломов спрашивает Ольгу, смогла бы она, как не-которые женщины, пожертвовать всем ради него, бросить вызов свету. Ольга говорит, что никогда не пошла бы таким путем, потому что он ведет в итоге к расставанию. А она рас-ставаться с Обломовым не хочет. «Он испустил радостный вопль и упал на траву к ее ногам».

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском

На этой странице материал по темам:

• почему штольц и обломов расстались
• страдает ли ольга после расставания с обломовым
• краткое содержание обломов 2 часть по главам
• краткое описание 2 части романа обломов
• краткое содержание 2 и 3 главы обломова

Во второй главе (часть 1) романа говорится о том, как к Обломову приходили разные посетители.

Сначала вошел молодой человек лет двадцати пяти, блещущий здоровьем, безукоризненно причесан и одет. Это был Волков. Пристыдив Обломова за столь позднее нахождение в кровати и обозвав его персидский халат шлафроком, Волков похвастался новым фраком и пригласил Илью Ильича поехать в Екатерингоф, где по поводу первого мая намечались увеселения.

Обломов наотрез отказался, объяснив отказ своим нездоровьем и скукою, которую наводят на него подобные праздники. Вместо поездки в Екатерингоф он пригласил молодого человека к себе на обед — ему так хотелось пожаловаться на два свои несчастья, на что тот ответил отказом, ибо обедает у князя Тюменева. Отказавшись и от вечернего чая и озабоченный тем, что ему сегодня надо успеть еще в десять мест, Волков оставил Обломова. Когда он ушел, Илья Ильич подумал, какой же Волков несчастный человек, ведь у него столько дел.

Затем в комнату вошел Судьбинский, бывший сослуживец Обломова. За то время, как Илья Ильич ушел в отставку, коллега стал начальником отдела, о чем не без удовольствия и сообщил. Предложение Судьбинского заехать за ним на гулянье в Екатерингоф Илья Ильич отклонил, сославшись на то, что ему нездоровится и много дел. Завели разговор о сослуживцах, после чего, как бы невзначай, Судьбинский сообщил о своей предстоящей женитьбе и пригласил Обломова быть шафером.

— Как же, непременно! — сказал Обломов, обрадовавшись, что свадьба состоится только на следующей неделе.

Раздался звонок. Судьбинский, попрощавшись и пообещав еще зайти, ушел. За раздумьем о том, что карьера не делает людей счастливыми, Обломов и не заметил, что у кровати его стоит работающий в газете литератор Пенкин. Назвав Илью Ильича «неисправимым, беззаботным ленивцем», Пенкин стал рассказывать о последней своей статье и написанном им рассказе. Кроме того, порекомендовал Обломову прочесть поэму «Любовь взяточника к падшей женщине», автор которой несказанно талантлив: в нем слышится то Дант, то Шекспир... Читать шедевр Илья Ильич отказался напрочь, объяснив это тем, что в таких книгах нет понимания жизни и сочувствия, одно самолюбие только. Пенкин не соглашался с Обломовым, и они едва не поссорились, но вовремя остановились. Пенкин стал собираться уходить и вспомнил, что приходил-то с целью пригласить Обломова на гулянье в Екатерингоф. Илья Ильич вновь сослался на нездоровье, и пригласил Пенкина к себе обедать. Пенкин отказался, так как их редакция сегодня собирается в ресторане, а оттуда едут на гулянье. «Ночью писать, — думал Обломов, — когда же спать-то?.. <…>Несчастный!»

В дверь снова позвонили. Вошел Алексеев (так по крайней мере приветствовал его Обломов, хотя точно его фамилии никто не знал: одни говорили, что Иванов, другие — Васильев, третьи — Андреев). Это был человек неопределенных лет и неопределенной внешности. Остроумия, оригинальности и других особенностей в его уме тоже не было.

Алексеев пришел пригласить Илью Ильича к Овчинину на обед, а оттуда поехать в Екатерингоф на праздник. Обломов все лежал, а Алексеев ходил по комнате из угла в угол, ожидая, пока тот станет умываться. Наконец не выдержал, спросил, почему Илья Ильич не собирается. Обломов ответил, что на дворе пасмурно, ему не хочется ехать. Алексеев заметил, что у него оттого пасмурно, что окна давно не мыты.

В конце концов Обломов уговорил Алексеева остаться у него на обед (была суббота, и он вспомнил, что на обед приглашен Тарантьев) и стал жаловаться на два несчастья, которые с ним приключились. Состоялось чтение наконец-то найденного письма старосты. Советов Алексеева переехать на другую квартиру и съездить самому в Обломовку разобраться с делами Илья Ильич не принял. Алексеев сказал, что скорее бы Штольц приезжал, он бы все уладил. Илья Ильич пригорюнился, долго молчал, а потом спохватился:

— Вот тут что надо делать! — сказал он решительно и чуть было не встал с постели. — И делать как можно скорее, мешкать нечего... Во-первых...

Но тут в передней раздался звонок.

Краткое содержание глав романа "Обломов"

Часть 1	Часть 2	Часть 3	Часть 4

Роман «Обломов» — это одно из величайших произведений русской литературы 19 века.

Вместе с двумя другими романами Ивана Александровича Гончарова — «Обыкновенной историей» и «Обрывом» — он составляет трилогию , посвященную переходу от одного этапа развития русского общества к другому.

Вконтакте

История создания «Обломова»

Часть произведения — глава «Сон Обломова» — была опубликована в 1849 году как отдельное произведение (самим автором оно было отмечено, как незаконченная работа). Весь роман целиком был написан и издан только через десять лет.

«Сон Обломова» был тепло встречен публикой, но путешествие и работа над другими произведениями не позволили Гончарову дописать «Обломова» в короткий срок. После издания роман принес славу своему создателю.

По сути, он стал той работой, благодаря которой мы сегодня знаем об Иване Александровиче Гончарове.

Композиция романа

Произведение разбито на четыре части:

• в первой части описан один день из жизни Ильи Обломова, который он целиком проводит на диване. Гончаров рассказывает читателю об условиях, в которых рос и развивался протагонист романа;
• во второй части раскрыта история любви Ильи и Ольги, показаны попытки Андрея Штольца вернуть своего друга к жизни;
• в третьей части автор отмечает, что Обломов не способен изменить привычный ему уклад жизни. В повествование вводится еще один знаковый персонаж — Агафья Пшеницына;
• в четвертой части показаны возвращение Ильи Ильича к привычной жизни и его угасание.

Композиция романа является кольцевой : сначала читатель наблюдает сон Обломова, затем — его пробуждение, а затем — вновь погружение в сон.

Ниже можно ознакомиться онлайн с кратким содержанием глав в составе каждой из четырех частей романа.

Краткое содержание романа И. А. Гончарова «Обломов»

Часть первая

Глава 1 . Автор знакомит читателя с Ильей Ильичем Обломовым — дворянином 32-33 лет, который вместе со своим слугой Захаром живет в Петербурге на улице Гороховой. Обломов целыми днями только и делает, что лежит на диване в своем любимом халате.

Илья Ильич живет на средства, которые ему приносит его поместье Обломовка. Автор описывает его как человека одновременно:

• добродушного;
• ленивого;
• безынициативного.

Его лени Гончаров дает такую характеристику: она у Обломова совсем не такая, как у больного или уставшего человека, и даже не такая, как у лентяя — Илья Ильич пребывает в этом состоянии все время. Оно уже стало для него нормальным.

У протагониста романа возникает ряд серьезных проблем: поместье стало приносить ему меньше денег, чем раньше, урожайность снизилась, да еще и хозяин квартиры выселяет Обломова. Ему бы заняться решением этих вопросов, но одна только мысль об этом пугает героя. Он надеется, что в его жизни появятся люди, которые все сделают за него.

Глава 2 . К Обломову по очереди приходят четыре человека: Волков, Судьбинский, Пенкин и Алексеев.

Волков бодр, заряжен энергией, он рассказывает Обломову о светских мероприятиях, которые он недавно посещал, о купленных на днях перчатках. Судьбинский в ближайшее время он женится на дочери обеспеченного человека. Пенкин предлагает главному герою ознакомиться со своими статьями, а Алексеев характеризуется как человек, без которого общество ничего бы не потеряло.

Обломов надеется, что кто-нибудь из них возьмется за решение его проблем, но они не интересны никому из его посетителей.

Главы 3 и 4 . К Обломову также приходит Тарантьев. Он считался человеком, который может разрешить даже самую запутанную ситуацию, хотя сам пробыл 25 лет в канцелярии на должности писца: он умел лишь красиво говорить, но не более того.

Алексеев и Тарантьев постоянно навещают Обломова, хотя они его раздражают. Илья Ильич надеется, что скоро приедет Штольц — единственный человек, который его понимает — и решит все его проблемы.

Тарантьев предлагает Обломову переехать к его куме и заставляет его отправиться в свое поместье. Главному герою этот план действий не по душе.

Главы 5 и 6 . Когда Илья Ильич только устроился на службу в канцелярию, у него было желание построить карьеру, получить высокий статус в обществе, обзавестись семьей.

Проблема в том, что представления Обломова о жизни не соответствовали действительности. Это причиняло ему страдания, и в таком состоянии он проработал в канцелярии два года. Главный герой уволился оттуда вскоре после того, как допустил серьезную ошибку при выполнении своих обязанностей.

После отставки Обломов закрылся в себе, стал реже выходить из дома и общаться с другими людьми. Иногда вытащить его из этого состояния удавалось Андрею Штольцу — да и то лишь ненадолго.

Глава 7 . Здесь описываются отношения Обломова с Захаром, его слугой. Захар постоянно препирается со своим хозяином, а тот обвиняет его в нежелании работать и неопрятности. Несмотря на это, они не могут друг без друга.

Глава 8 . К протагонисту романа приходит врач и предупреждает его, что если тот не пересмотрит образ жизни, его скоро хватит удар.

Обломов задумывается о том, что, возможно, в нем есть нечто светлое, но не знает, как активировать этот ресурс.

Глава 9 . Протагонисту романа снится сон о детстве в Обломовке. Когда маленький Илья просыпается, все в семье его ласкают, говорят ему добрые слова, кормят сливочками, булочками и сухариками. Потом няня идет гулять с мальчиком, но при этом не оставляет его без присмотра ни на секунду.

День в поместье проходит неторопливо. После обеда все ложатся спать. Няня читает Илье сказки о медовых и молочных реках и добрых волшебницах, но со временем уже взрослый Обломов понимает, что на самом деле нет ни первых, ни вторых.

Главный герой осознает, что содержание сказок расходится с реальностью, но в жизни его все равно тянет в этот вымышленный мир, где нет ни горя, ни зла, а добрые волшебницы решают все проблемы героев.

Главы 10 и 11 . Захар обсуждает своего хозяина с прислугой, пока тот спит, а потом пытается разбудить его. Илье Ильичу нанес визит Андрей Штольц, друг детства. По приезде Штольц наблюдает за тем, как Захар пререкается с Обломовым, и не может сдержать смех.

Часть вторая

Главы 1 и 2 . По происхождению Андрей Штольц — наполовину немец, наполовину русский. От отца ему перешло немецкое воспитание и трудолюбие, а от матери — доброта и мягкость.

Отец Андрея не хотел, чтобы по окончании университета тот находился у него на содержании, и отправил его в Петербург. Там Штольц сделал карьеру, сам заработал на дом, а сейчас он занят в компании, которая занимается отправлением товаров за рубеж.

Штольц прибыл к главному герою, чтобы перевести дух и успокоить нервы в душевной дружеской беседе. Он был человеком деятельным, но в его движениях не было ничего лишнего.

Главы 3 и 4 . Андрей пытается убедить своего друга изменить образ жизни. Всю неделю Обломов и Штольц наносят визиты разным людям, но потом первый жалуется на то, что не может постоянно жить в таком ритме.

Когда Андрей спрашивает Илью Ильича, как бы он хотел жить, тот приводит ему краткий пересказ своего сна. Обломов мечтает размеренно жить в деревне с женой, наслаждаться природой, а по вечерам слушать арию «Casta Diva». Штольцу не по нраву идеи своего друга.

Через две недели Штольц обещает вывезти Обломова за границу, а до того хочет познакомить его с Ольгой Ильинской — тем более что она прекрасно исполняет его любимую арию.

Глава 5 . После знакомства с Ольгой Илья Ильич преображается. У него возникает желание «прочитать, написать и сделать за один час то, что ему не удалось за десять лет». Во всяком случае, Обломов проявляет готовность к кардинальным изменениям в своей жизни.

Главный герой пообещал Штольцу приехать к нему в Париж. Пальто было куплено, документы, необходимые для поездки, были оформлены — но у Обломова распухла губа после укуса мухи, и это разрушило его планы. В столицу Франции он так и не поехал: ни через месяц, ни через три.

После этого Илья Ильич жил на даче, много читал, стал энергичнее. Влюбленность в Ольгу дала о себе знать.

Главы 6, 7 и 8 . Протагонист и Ольга встречаются в парке и объясняются в своих чувствах.

Далее следует краткий рассказ о доме Ольги. Она живет с теткой. Нравы в ее семье достаточно строгие: в гостях у Ильинских постоянно нужно помнить о том, как себя нужно вести, о чем говорить, о своем внешнем виде и т. д. Штольц полагает, что общение с молодой, живой и вместе с тем немного насмешливой женщиной пробудит в Обломове интерес к жизни.

В определенный момент Илья начинает думать, что Ольга к нему охладела. Вскоре Захар сообщает ей о желании Обломова уехать в город и о его намерениях касательно нее. После этого Ольга встречается с Ильей в парке и дает понять, что отношения с ним ей действительно очень дороги.

Главы 9, 10, 11 и 12 . Ольга и Обломов продолжают встречаться. Возлюбленная Ильи пытается вернуть его к жизни: заставляет его читать, ходить в театр, общаться с другими людьми. Чтобы угодить ей, Обломов меняет старосту в своем поместье, устанавливает контакт с одним из соседей (пусть даже через Штольца).

Протагонист романа снова начинает думать, что Ольга на самом деле его не любит: по его мнению, любить таких, как он, нельзя в принципе. Письмом он уведомляет ее о разрыве отношений, а потом прячется и наблюдает за ее реакцией на послание. Увидев ее слезы, он просит у нее прощения — после этого отношения становятся такими же, как и раньше. Более того, Обломов предлагает Ольге руку и сердце, и она соглашается стать его женой.

Часть третья

Главы 1, 2 и 3 . До переезда на дачу Илья Ильич подписал соглашение об аренде квартиры на Выборгской — Тарантьев приезжает к нему и требует, чтобы он заплатил за жилье. Сначала он хочет поехать к родне Ольге и объявить о свадьбе, но возлюбленная Обломова настаивает на том, чтобы он сначала решил все свои проблемы.

Обломову не хочется иметь на содержании еще одну квартиру, но в итоге ему ничего не остается, кроме как переехать на Выборгскую. Ему не удается договориться о расторжении контракта ни с Агафьей Пшеницыной, владелицей квартиры, ни Мухояровым, ее братом, который ведет дела от ее лица.

Илья Ильич живет в городе, а Ольга — на даче. Они встречаются все реже.

Главы 5 и 6 . Все уже давно знают о том, что Илья сделал предложение Ольге, но тот даже ни разу не был дома у своей избранницы. Ольга просит Обломова нанести к ним визит, но тот ссылается на загруженность проблемами. Уже зима, но главный герой так ни разу и не посетил дом Ильинской.

Глава 7 . Илья проводит все время на квартире Пшеницыной с ее детьми — Машей и Ваней. Ольга сама приезжает к нему, после чего Обломов вновь расцветает.

Главы 8, 9 и 10 . Обломов хочет по доверенности передать управление имением своему соседу, но тот отказывается, вдобавок предупреждая Илью, что Обломовка принесет большие убытки.

Брат Пшеницыной советует Обломову нанять управляющего, чтобы не приходилось ехать в имение (ведь в этом случае расстраивалась бы свадьба Ильи с Ольгой) и советует ему нанять на эту должность своего сослуживца Затертого. Илья Ильич следует этому совету, но даже не подозревает, что его подчиненный просто вытягивает деньги из Обломовки и кладет их в свой карман.

Главы 11 и 12 . Ольга и Илья все же расстались. Ольга не может смириться с тем, что Обломов доверил управление своим имением незнакомому человеку. Кроме того, ее не устраивает то, что она эмоционально вкладывается в отношения с Ильей, но ничего не получает от него взамен.

Часть четвертая

Глава 1 . Илья приходит в себя только через год после расставания с Ольгой.

Все это время он живет с Агафьей. Эти два человека духовно сближаются друг с другом: Пшеницына видит смысл своей жизни в уходе за Обломовым, и ему тоже очень комфортно с ней.

Затертый присылает меньше денег, чем планировал получить Илья (без оброка), но выговор за это не получает.

Глава 2 . Штольц приехал к Илье на именины и сообщил ему, что Ольга отбыла в Швейцарию, но в то же время просила не оставлять его одного. Андрей также видит, что Затертый внаглую обманывает Обломова и сам вступает в должность управляющего деревней, стремясь навести там порядок.

Глава 3 . На самом деле оброк был собран, просто он был разделен между Затертым, Мухояровым и Тарантьевым. Последние двое встречаются и выражают недовольство тем, что их преступный замысел был раскрыт. Теперь Мухояров хочет путем шантажа получить от Обломова расписку на десять тысяч рублей на имя своей сестры.

Глава 4 . В Париже — еще до встречи с Ильей — Штольц встретился с Ольгой и сблизился с ней. Ольга кратко пересказала Андрею историю любви с Обломовым. Андрей сделал ей предложение.

Главы 5, 6 и 7 . Мухоярову удалось осуществить задуманное на практике, после чего Обломов и Пшеницына остались совсем без денег. Илья начал пить, а его халат износился еще больше.

Штольц узнал о том, по какой причине ухудшилось положение его друга, и решил проблему:

• сначала он потребовал от Агафьи Пшеницыной составить расписку о том, что Обломов ей ничего не должен;
• потом он пожаловался на Мухоярова его начальству, в результате чего тот лишился работы.

Илья разорвал отношения с Тарантьевым. Штольц хочет увезти своего друга, но тот просит дать ему еще месяц.

Глава 9 . Обломов по-прежнему остается с Агафьей. Он очень доволен укладом своей жизни, поскольку все у него было, как в Обломовке:

• он мог подолгу и аппетитно есть;
• у него была возможность мало и неторопливо работать;
• рядом с ним была жена, которая полностью его обслуживала;
• он мог беспечно пить смородиновую водку и вино;
• никто не мешал ему подолгу спать после обеда;
• еще у них с Агафьей был сын — его Обломов назвал Андреем, в честь Штольца.

Только однажды размеренная жизнь Обломова была омрачена апоплексическим ударом — но ему удалось вернуться к жизни благодаря заботе и поддержке Агафьи.

Андрей Штольц и Ольга Ильинская навещают Илью Ильича в Петербурге. Андрей не может поверить в то, что его друг снова увяз в лени и праздности. Он в последний раз пытается вернуть Обломова к жизни, но его попытка заканчивается провалом. Ольга хотела увидеться с Ильей, но тот наотрез отказался общаться с ней.

Глава 10 . Через три года Обломова не стало: после второго апоплексического удара состояние его здоровья стало ухудшаться, он существенно ослаб. Он умер без боли и мучений (последние минуты своей жизни он провел в одиночестве).

Агафья жила ради близких и заботы о них, но после смерти Ильи смысл жизни для нее был утрачен: ее сын от первого брака поступил на учебу, дочь вышла замуж, а маленького Андрея забрали на воспитание Штольцы.

Она разве что иногда навещает своего сына — а сама живет с семьей брата.

От денег, которые приносит Обломовка, Пшеницына отказывается: она хочет, чтобы эти средства достались маленькому Андрею.

Глава 11 . Однажды Андрей Штольц с другом-литератором проходили мимо церкви. По окончании службы первыми из нее выходили нищие, и в одном из них Андрей узнал Захара, бывшего слугу Обломова. Оказалось, что тот пытался трудоустроиться в нескольких семьях, но нигде надолго не задерживался. В итоге благосостояние Захара существенно ухудшилось.

Штольц предложил Захару переехать в Обломовку, которой он продолжал управлять, но тот отказался. Бывший лакей Обломова хотел остаться рядом с могилой своего барина.

Когда литератор поинтересовался судьбой Ильи Обломова, Штольц пересказал ему историю, изложенную на страницах романа.