В литературоведении воспринимается как персонаж, воплотивший в себе характерный образ русского офицера .
Роман «Белая гвардия» был написан Булгаковым в 1922-1924 годах. В конце 1920-х годов автор, делясь своими мыслями с литературоведом Павлом Поповым , так описал причину появления Най-Турса в этом своём произведении:
Най-Турс - образ отдалённый, отвлечённый. Идеал русского офицерства. Каким бы должен был быть в моем представлении русский офицер.
В среде литературоведов ведётся дискуссия на тему, кто является реальным прототипом полковника Най-Турса. Ряд исследователей (Всеволод Сахаров , Ярослав Тинченко и другие) склоняется к мысли, что прототипом с высокой вероятностью мог являться генерал от кавалерии граф Фёдор Келлер . В пользу этой версии указывается иностранное происхождение фамилии Най-Турса, совпадение описанных в романе ранений реальным ранениям Келлера, полученным в 1905 и 1916 годах, совпадение даты и времени смерти Най-Турса в романе (14 декабря 1918 года, 4 часа дня) и смерти Келлера, а также возможность личного знакомства Булгакова с Келлером во время работы автора в Каменец-Подольском военном госпитале во время Первой мировой войны .
По мнению критика, историка и литературоведа Бориса Соколова , прототипом Най-Турса мог быть Николай Шинкаренко , русский офицер, участник Белого движения (в Добровольческой армии), в эмиграции - литератор (псевдоним Николай Белогорский). Исследователь воспринимает установленным факт, что прототипом авторского «Белградского гусарского полка» (в реальности не существовавшего), в котором Най-Турс командовал эскадроном и получил орден Святого Георгия , у Булгакова являлся 12-й уланский Белгородский полк , в котором служил Шинкаренко. Также Соколов отмечает совпадение обстоятельств гибели Най-Турса и ранения Шинкаренко: оба с пулемётом прикрывали отступление своих сил .
Булгаковым использована несуществующая в реальности фамилия «Най-Турс». Соколов выдвигает гипотезу, что фамилия может быть прочитана как «найт Урс» (англ. knight - рыцарь, лат. urs(us) - медведь), то есть «рыцарь Урс». «Урс - пишет Соколов - имя одного из героев романа Генрика Сенкевича „Камо грядеши“ , раба , действующего как настоящий рыцарь. У Най-Турса распространенное польское имя Феликс (на латыни - „счастливый“), а сам Сенкевич упоминается в „Белой гвардии“, которая даже начинается парафразом начала романа Сенкевича 1926 года , при обработке первой редакции пьесы, которая в то время ещё носила название «Белая гвардия», Най-Турс брал на себя командование, прикрывал не желающего бежать Николку и погибал: сцена соответствовала роману, то в более поздних версиях Булгаков передавал реплики Най-Турса Малышеву, сохраняя в них характерную только для Най-Турса картавость. В заключительной реплике Малышев говорил: «Я умигаю», после чего произносил: «У меня сестга» (в итоге эти слова были Булгаковым вычеркнуты). Но, второй редакции пьесы произошло уже «соединение» Малышева и Турбина. О причинах такого соединения говорил сам Булгаков: «Это произошло опять-таки по чисто театральным и глубоко драматическим соображениям, два или три лица, в том числе и полковник, были соединены в одно…»
Действие романа М. Булгакова "Белая гвардия" разворачивается в Киеве и охватывает период с середины 1918 года до 2 февраля 1919 года (ночь на третье число). Историческая система отсчета ориентирована на момент взятия Киева Петлюрой (4 декабря 1918 года) и его изгнания из города (5 февраля 1919 года). Но собственно романная хронология по сравнению с исторической смещена: роман Булгакова начинается ожиданием предстоящего Рождества, а момент изгнания Петлюры передвинут с 5 февраля (реальная дата) на 2 февраля, то есть на Сретение. Для действующих лиц романа изгнание петлюровцев также стало своего рода Сретением - моментом встречи со своим будущим, моментом призвания к подвигу, жертве.
Г. Адамович отмечал, что в "Белой гвардии" Булгаков показал своих героев в основном "в несчастьях и поражениях". Таких эпизодов в романе немало. Нельзя не сказать о гибели полковника Най-Турса и "чудесном" спасении Николки Турбина, который активно ищет свое место в исторических событиях и стремится к самостоятельным действиям.
Полковник Най-Турс, как и полковник Малышев и Алексей Турбин, был человеком чести и долга, таким он оставался до конца. В страшный мороз сорок человек ждали сутки в снегу, без костров, смену, которая так бы и не пришла, если бы полковник Най-Турс не смог, вопреки безобразию, творящемуся в штабе, привести двести юнкеров, его же стараниями обмундированных и вооруженных.
Най-Туро со своими юнкерами пытается организовать защиту города от петлюровцев. Поняв, что он и его юнкера предательски брошены командованием, что его ребятам уготована судьба пушечного мяса, Най-Турс ценой собственной жизни спасает своих мальчиков. Он приказывает юнкерам срывать погоны, кокарды и уходить, а сам погибает за пулеметом, прикрывая их отход.
Писатель подробно, стремительно и ярко рисует эту необычную и сначала непонятную картину.
"В поперечном переулке, ведущем с перекрестка на Брест-Литовскую стрелку, неожиданно загремели выстрелы и посыпались по переулку серые фигуры в бешеном беге... винтовки торчали у них в разные стороны". Через мгновение Николка "разглядел золотые пятна у некоторых бегущих на плечах и понял, что это свои". По дороге они срывали с себя погоны и бросали их на снег и кричали: "Бегите, бегите с нами! Спасайся, кто может!" "Николка совершенно одурел ", в мозгу его промелькнула мысль, что сейчас можно стать героем, и он выкрикнул: "Не сметь вставать! Слушать команду!!", а про себя подумал: "Что они делают?"
Но константиновцы выскочили "с перекрестка без оружия, рассыпались в поперечном же Фонарном переулке", бросились "в первые громадные ворота", "ускоряя бег, понеслись прямо по Фонарному и исчезли вдали". В последнем бежавшем Николка узнал "командира второго отделения первой дружины, полковника Най-Турса":, крикнул ему, что его юнкера в панике бегут. "И тут произошло чудовищное", стремительное и непонятное: "Най-Турс подскочил к Николке вплотную, взмахнул левой свободной рукой и оборвал с Николки сначала левый, а затем правый погон.
Вощеные лучшие, нитки лопнули с треском, причем правый погон отлетел с шинельным мясом... Не сошел Николка с ума в этот момент лишь потому, что у него на это не было времени, так стремительны были поступки полковника Най-Турса. Обернувшись к разбитому взводу лицом, он взвыл команду необычным, неслыханным картавым голосом": "Юнкегга! Слушай мою команду: сгывай погоны, кокагды, подсумки, бгосай огужие! По Фонагному пегеул-ку сквозными двогами на Газъезжую, на Подол! На Подол!! Гвите документы по догоге, пгячьтесь, гассыпьтесь, всех по догоге гоните с собой-о-ой!"
"Через полминуты на перекрестке валялись патронные сумки, пояса и чья-то растрепанная фуражка. По Фонарному, переулку, влетая во дворы, ведущие на Разъезжую улицу, убегали юнкера". Полковник повернулся к Николке и "бешено загремел": "Оглох? Беги!" Ничего не понимая, Николка упрямо ответил: "Не желаю, господин полковник". Пальба пулемета, конные фигуры в темноте. Най-Туре повернулся "к Николке и выкрикнул голосом, который показался Николке звуком нежной кавалерийской трубы: "Удигай, гвупый малый! Говогю - удигай!"
Дальше для младшего Турбина начало происходить совсем непонятное, и "Николка вопросительно вперил взор в полковника Най-Турса, желая узнать, как нужно понимать... дальние шеренги и штукатурку". Но полковник Най-Турс отнесся к ним странно: он "подпрыгнул на одной ноге, взмахнул другой, как будто в вальсе, и по-бальному оскалился неуместной улыбкой". Николка увидел полковника лежащим у его ног. Он "сел на корточки и неожиданно для себя, сухо, без слез всхлипнувши, стал тянуть полковника за плечи, пытаясь его поднять. Тут он увидел, что из полковника через левый рукав стала вытекать кровь, а глаза у него зашли к небу". Голосом, который "начал вытекать по капле, слабея на каждом слове", умирая, Най-Турс продолжал говорить Николке, желая его спасти: "... бгосьте гегойствовать к чегтям, я умигаю..."
"Больше он ничего не пожелал объяснить. Нижняя его челюсть стала двигаться. Ровно три раза и судорожно, словно Най давился, потом перестала, и полковник стал тяжелый, как большой мешок с мукой".
Потрясенный, Николка не мог поверить происшедшему. "Так умирают? - подумал он. - Не может быть. Только что был живой. В бою не страшно, как видно. В меня же почему-то не попадают..." "Может быть, он просто в обмороке?" - в смятении вздорно подумал Николка... и почувствовал, что ему безумно страшно". Он "сейчас же понял, что страшно от тоски и одиночества, что, если бы был сейчас на ногах полковник Най-Турс, никакого бы страха не было..." Оттого, что он совершенно один, Николке стало страшно. " Никакие конные не наскакивали сбоку, но очевидно, все были против Николки, а он последний, он совершенно один... И одиночество погнало Николку с перекрестка".
Одиночество и страх его и спасли: "Он полз на животе, перебирая руками, причем правым локтем, потому что в ладони он зажимал най-турсов кольт. Самый страх наступает уже в двух шагах от угла. Вот сейчас попадут в ногу, и тогда не уползешь, наедут петлюровцы и изрубят шашками. Ужасно, когда бежишь, а тебя рубят... Я буду стрелять, если в кольте есть патроны... И всего-то полтора шага... подтянуться, подтянуться... раз... и Николка за стеной в Фонарном переулке". Николка удивился и одновременно обрадовался, что остался жив: "Удивительно, страшно удивительно, что не попали. Прямо чудо. Это уж чудо Господа Бога... вот так чудо. Теперь сам видал - чудо..."
В судьбе Николки, ставшего свидетелем последних героических минут жизни полковника, переплетаются линии Турбиных и Най-Турса. Восхищенный подвигом и гуманизмом полковника, Николка совершает невозможное: преодолевает, казалось бы, непреодолимое, чтобы отдать Най-Турсу последний долг - похоронить его достойно и стать родным человеком для матери и сестры человека, спасшего его от неминуемой смерти. Николка не может допустить, чтобы Най-Турс остался непогребенным. Он отыскивает в морге его тело, находит его сестру и мать и полковника хоронят по христианскому обряду.
"Най - обмытый сторожами, довольными и словоохотливыми, Най с венцом на лбу и тремя огнями, и, главное, Най с аршином пестрой георгиевской ленты, собственноручно Николкой уложенной под рубаху на холодную его вязкую грудь... Старуха-мать от трех огней повернула к Николке трясущуюся голову и сказала ему:
Сын мой. Ну, спасибо тебе.
И от этого Николка опять заплакал и ушел из часовни на снег. Кругом, над двором анатомического театра, была ночь, снег и звезды крестами, и Млечный Путь"...
Полемизируя с распространенной в литературе 20-х годов тенденцией изображения гражданской войны как столкновения масс, Булгаков, по словам Максимилиана Волошина, стал одним из первых писателей, "кто запечатлел душу русской усобицы". События гражданской войны в романе, по словам В. Муромского, "максимально очеловечены": "Это было особенно заметно на фоне примелькавшегося образа "революционной массы" в произведениях А. Серафимовича, Б. Пильняка, А. Белого..."
В своем романе Булгаков сознательно отошел от подчеркнуто Отрицательного изображения белогвардейцев. Такая позиция писателя навлекла на него обвинения в оправдании Белого движения: его герои стали жертвами переломного момента истории, трагической коллизии, из которой нет выхода.
По выражению самого писателя, "Белая гвардия" - "это упорное изображение русской интеллигенции как лучшего слоя в нашей стране...". Эпизод героической гибели полковника Най-Турса и спасения им Николки служит тому убедительным доказательством.
«Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй» , - так неторопливо и торжественно, словно древняя хроника, начинается роман «Белая гвардия» М. А. Булгакова.
Роман был написан Михаилом Афанасьевичем в 1923-1924 гг., частично опубликован за границей в 1925-м.
«Год писал роман „Белая гвардия“, - признавался в октябре 1924 г. писатель. - Роман этот я люблю больше всех других моих вещей» .
М. А. Булгаков (1891†1940) был уроженцем города Киева. Родился он в семье профессора богословия Киевской духовной академии. Дед его был священником в Орловской губернии. 6 апреля 1916 г. будущий писатель окончил медицинский факультет Императорского университета св. Владимiра в Киеве и был «утвержден в степени лекаря с отличием», отправившись осенью к месту назначения - в Смоленскую губернию.
М. А. Булгаков вернулся в Киев в феврале 1918 г. «..По счету киевлян, - писал он в одном из первых своих имевших успех фельетонов, - у них было 18 переворотов. Некоторые из теплушечных мемуаристов насчитали их 12; я точно могу сообщить, что их было 14, причем 10 из них я лично пережил» .
Будучи врачом, он дважды мобилизовывался: сначала в армию гетмана Скоропадского, потом - петлюровцами. Отсюда весьма точно описанные в романе известные нам исторические эпизоды: взрывы в гетманском Киеве, покушение на генерал-фельдмаршала Эйхгорна, зверское убийство русских офицеров на позициях. По свидетельству ученых, постоянно появляющиеся мемуары и документы лишь подтверждают удивительную достоверность художественных образов булгаковской прозы [..] Наверно, это происходит потому, что автор книги - очевидец, участник событий, позднее собравший множество фактов и устных рассказов, целую библиотеку книг, вырезок, полевых карт" .
О графе Ф. А. Келлере как одном из прототипов полковника Най-Турса в романе стали писать в последнее время, в том числе и после публикаций новых документов. Печатая отрывок из цитировавшихся нами воспоминаний юнкера Михайловского артиллерийского училища В. В. Киселевского, доктор филологических наук В. Сахаров отмечает: «Его самого и его историю Булгаков не знал, но личность студента-юнкера из хорошей семьи угадал замечательно. А тот не остался в долгу и как-то весело и безшабашно, с милыми интонациями „золотой“ дворянской молодежи рассказал свою версию описанных в „Белой гвардии“ событий, особенно историю последнего боя горстки добровольцев, возглавляемых выдающимся кавалерийским командиром Ф. А. Келлером, столь многое передавшим героическому булгаковскому Най-Турсу, печальному рыцарю безнадежного „белого дела“» .
Графа Ф. А. Келлера М. А. Булгаков, по всей вероятности, знал еще до Киевских событий. После окончания университета все лето 1916 г., вплоть до сентября, когда М. А. Булгаков получил назначение в деревню Никольское Смоленской губернии, молодой врач проработал в киевских больницах, а затем в качестве добровольца Красного Креста во фронтовых госпиталях Каменец-Подольска и Черновиц.
Но именно в июне 1916 г. Федор Артурович, как известно, был ранен. «Генерала сразу же доставили в Каменец-Подольский военный госпиталь, - пишет современный украинский исследователь Ярослав Тинченко, - где оказали медицинскую помощь. Именно в это время в госпитале работал не кто иной, как Михаил Афанасьевич Булгаков. Генерал Келлер был настолько известной и выдающейся личностью, что у нас не остается сомнений в том, что будущий писатель мог его видеть или же даже с ним встречаться» .
Позднее, в 1919 г. в качестве «армейского хирурга в резерве» Михаил Афанасьевич был направлен в распоряжение штаба Терского казачьего войска в Пятигорск, где находился его брат. Туда же как раз в это время был переброшен 5-й гусарский Александрийский полк, входивший в состав Войск Северного Кавказа . Окончательно сформированный в июле 1919 г. в Грозном, он принимал участие в усмирении Чечни, описанной впоследствии М. А. Булгаковым в «Необыкновенных приключениях доктора».
«С 24 октября 1919 по 9 января 1920 года, - писал уже известный нам сослуживец гр. Келлера полк. С. А. Топорков, - Александрийский гусарский полк, шестиэскадронного состава, с конно-пулеметной командой и при трех штаб-офицерах, шести ротмистрах и 21 обер-офицере, победоносно прошел Чечню и половину Дагестана, не зная ни одного неудачного боя» . Память о бывшем своем славном командире среди офицеров «безсмертных гусар» была жива, а пребывание молодого армейского хирурга в Киеве как раз во время гибели графа Келлера не могло не вызвать ответного интереса.
Целый ряд характеристик полковника Най-Турса в романе заставляет нас вспомнить о генерале гр. Ф. А. Келлере.
Фамилия, грассирование Най-Турса в романе - все это призвано свидетельствовать о нерусскости его происхождения.
«Гусар» и даже, более того, «боевой армейский гусар» . «Гладко выбритый с траурными глазами кавалерист в полковничьих гусарских погонах», «с вытертой георгиевской ленточкой на плохой солдатской шинели» . Что ж, все это не противоречит облику графа - кареглазому кавалеристу, гусару, Георгиевскому кавалеру, запечатленному на некоторых фотографиях в солдатской кавалерийской шинели.
Най-Турс «прихрамывает», не может поворачивать голову, «потому что после ранения у него была сведена шея, и в случае необходимости посмотреть вбок он поворачивался всем корпусом» . Все это опять-таки точное описание результатов ранений, полученных гр. Келлером во время революции 1905 г. в Царстве Польском и на полях Великой войны. Как работавший в Каменец-Подольском лазарете Булгаков мог знать о них.
Полковник Най-Турс был командиром второго эскадрона Белградского гусарского полка . В том же полку младшим врачом был Алексей Турбин . В романе помянута славная атака второго эскадрона белградских гусар на Виленском направлении в 1916 г. Булгаковедами давно установлено, что ни полка такого, ни такой атаки в 1916 г. на Виленском направлении не было. Исследователи полагают, что эта атака была отзвуком знаменитого боя под Ярославице в августе 1914 г.
Полковник Най-Турс гибнет в день вступления петлюровцев в Киев, прикрывая отход юнкеров. Смерть его в сознании Николки Турбина была исполнена особого значения. Добравшись домой, ночью того же дня он «зажег верхний фонарь в своей угловой комнате и вырезал у себя на двери большой крест и изломанную надпись под ним перочинным ножом: „п. Турс. 14-го дек. 1918 г. 4 ч. дня“» . - Точное время «боя в сумерках» графа Ф. А. Келлера!
Именно Николка Турбин разыщет потом мать и сестру полковника Най-Турса, опознает его в морге среди десятков погибших в эти дни и положит в часовне «с аршином пестрой георгиевской ленты, собственноручно Николкой уложенной под рубаху на холодную его вязкую грудь». «Най стал радостнее и повеселел в гробу» .
Сущность полковника Най-Турса в каком-то смысле раскрывается в сне Алексея Турбина:
«Он был в странной форме: на голове светозарный шлем, а тело в кольчуге и опирался он на меч, длинный, каких уже нет ни в одной армии со времен крестовых походов. Райское сияние ходило за Наем облаком» . Глаза - «чисты, бездонны, освещены изнутри» .
На вопрос Алексея Турбина Най-Турс подтвердил, что он действительно находится в раю. На недоумение по поводу «странной формы» («Вы, позвольте узнать, полковник, остаетесь и в раю офицером?») последовал ответ уже вахмистра Жилина, «заведомо срезанного огнем вместе с эскадроном белградских гусар в 1916 году на Виленском направлении»: «Они в бригаде крестоносцев теперича, господин доктор..»
Знамя, шитое крестами, в саван выцвело.
А и будет ваша память - белы-рыцари.
И никто из вас, сынки! - не воротится.
А ведет ваши полки - Богородица!
Первоначальное авторское название романа М. А. Булгакова было «Белый Крест». При этом нельзя не вспомнить также газету Северной монархической армии гр. Ф. А. Келлера «Белый Крест», издававшуюся Н. Е. Марковым Вторым в Пскове, и, конечно же, белый крест Келлера: и нарукавный православный для монархической Северной армии и мальтийский в Русской Западной Добровольческой армии кн. П. М. Бермонт-Авалова. И тот, и другой - осьмиконечные!
Эта рыцарственность Най-Турса резко выделяет его среди других положительных героев романа, которым, при всей их нравственной безупречности, присуще, все же, повышенное жизнелюбие. Спасая чужие жизни, они не забывали при этом и о своей. «Единственный был..» , - говорит о Най-Турсе капитан Мышлаевский. Именно готовность не на словах, а на деле пожертвовать собой ради других не только - повторимся - выделяет Най-Турса из среды положительных персонажей романа, но и отделяет его от них. И дело тут, понятно, не в одной лишь физической смерти.
Характерно, что сам М. А. Булгаков признавался своему другу П. С. Попову, что Най-Турс в его представлении - это «отдаленный, отвлеченный идеал русского офицерства, каким должен быть в моем представлении русский офицер» .
______________________________
1. Булгаков М. А. Белая гвардия. Театральный роман. Мастер и Маргарита. Романы. С. 13.
2. Булгаков М. А. Письма. Жизнеописание в документах. М. 1989. С. 95.
3. Булгаков М. А. Повести. Рассказы. Фельетоны. С. 78.
4. Сахаров В. Последний бой Най-Турса // Источник. М. 2003. N 1. С. 32.
5. Сахаров В. Последний бой Най-Турса. С. 32.
6. Тинченко Я. Белая Гвардия Михаила Булгакова. С. 148−149.
7. До июля 1919 г. именовались Войсками Терско-Дагестанского края. Входили в состав Вооруженных Сил Юга России.
8. Топорков С. А. Александрийцы у г. Святой Крест 12 января 1920 г. // Военная быль. N 43. Париж. 1960. Июль. С. 15.
9. Булгаков М. А. Белая гвардия. Театральный роман. Мастер и Маргарита. Романы. С. 26.
10. Там же. С. 57.
11. Там же. С. 133.
12. Там же. С. 133, 134.
13. Там же. С. 133.
14. Там же. С. 82.
15. Там же. С. 162.
16. Там же. С. 248.
17. Там же. С. 68.
18. Там же. С. 69.
19. Там же. С. 68.
20. М. И. Цветаева. Лебединый стан.
21. Булгаков М. А. Белая гвардия. Театральный роман. Мастер и Маргарита. Романы. С. 198.
22. Соколов Б. В. Кто вы, полковник Най-Турс?
Странные перетасовки, переброски, то стихийно боевые, то связанные с приездом ординарцев и писком штабных ящиков, трое суток водили часть полковника Най-Турса по снежным сугробам и завалам под Городом, на протяжении от Красного Трактира до Серебрянки на юге и до Поста-Волынского на юго-западе. Вечер же на четырнадцатое декабря привел эту часть обратно в Город, в переулок, в здание заброшенных, с наполовину выбитыми стеклами, казарм. Часть полковника Най-Турса была странная часть. И всех, кто видел ее, она поражала своими валенками. При начале последних трех суток в ней было около ста пятидесяти юнкеров и три прапорщика. К начальнику первой дружины генерал-майору Блохину в первых числах декабря явился среднего роста черный, гладко выбритый, с траурными глазами кавалерист в полковничьих гусарских погонах и отрекомендовался полковником Най-Турсом, бывшим эскадронным командиром второго эскадрона бывшего Белградского гусарского полка. Траурные глаза Най-Турса были устроены таким образом, что каждый, кто ни встречался с прихрамывающим полковником с вытертой георгиевской ленточкой на плохой солдатской шинели, внимательнейшим образом выслушивал Най-Турса. Генерал-майор Блохин после недолгого разговора с Наем поручил ему формирование второго отдела дружины с таким расчетом, чтобы оно было закончено к тринадцатому декабря. Формирование удивительным образом закончилось десятого декабря, и десятого же полковник Най-Турс, необычайно скупой на слова вообще, коротко заявил генерал-майору Блохину, терзаемому со всех сторон штабными птичками, о том, что он, Най-Турс, может выступить уже со своими юнкерами, но при непременном условии, что ему дадут на весь отряд в сто пятьдесят человек папахи и валенки, без чего он, Най-Турс, считает войну совершенно невозможной. Генерал Блохин, выслушав картавого и лаконического полковника, охотно выписал ему бумагу в отдел снабжения, но предупредил полковника, что по этой бумаге он наверняка ничего не получит ранее, чем через неделю, потому что в этих отделах снабжения и в штабах невероятнейшая чепуха, кутерьма и безобразье. Картавый Най-Турс забрал бумагу, по своему обыкновению, дернул левым подстриженным усом и, не поворачивая головы ни вправо, ни влево (он не мог ее поворачивать, потому что после ранения у него была сведена шея, и в случае необходимости посмотреть вбок он поворачивался всем корпусом), отбыл из кабинета генерал-майора Блохина. В помещении дружины на Львовской улице Най-Турс взял с собою десять юнкеров (почему-то с винтовками) и две двуколки и направился с ними в отдел снабжения. В отделе снабжения, помещавшемся в прекраснейшем особнячке на Бульварно-Кудрявской улице, в уютном кабинетике, где висела карта России и со времен Красного Креста оставшийся портрет Александры Федоровны, полковника Най-Турса встретил маленький, румяный странненьким румянцем, одетый в серую тужурку, из-под ворота которой выглядывало чистенькое белье, делавшее его чрезвычайно похожим на министра Александра II, Милютина, генерал-лейтенант Макушин. Оторвавшись от телефона, генерал детским голосом, похожим на голос глиняной свистульки, спросил у Ная: - Что вам угодно, полковник? - Выступаем сейчас, - лаконически ответил Най, - прошу срочно валенки и папахи на двести человек. - Гм, - сказал генерал, пожевав губами и помяв в руках требования Ная, - видите ли, полковник, сегодня дать не можем. Сегодня составим расписание снабжения частей. Дня через три прошу прислать. И такого количества все равно дать не могу. Он положил бумагу Най-Турса на видное место под пресс в виде голой женщины. - Валенки, - монотонно ответил Най и, скосив глаза к носу, посмотрел туда, где находились носки его сапог. - Как? - не понял генерал и удивленно уставился на полковника. - Валенки сию минуту давайте. - Что такое? Как? - генерал выпучил глаза до предела. Най повернулся к двери, приоткрыл ее и крикнул в теплый коридор особняка: - Эй, взвод! Генерал побледнел серенькой бледностью, переметнул взгляд с лица Ная на трубку телефона, оттуда на икону божьей матери в углу, а затем опять на лицо Ная. В коридоре загремело, застучало, и красные околыши алексеевских юнкерских бескозырок и черные штыки замелькали в дверях. Генерал стал приподниматься с пухлого кресла. - Я впервые слышу такую вещь... Это бунт... - Пишите тгебование, ваше пгевосходительство, - сказал Най, - нам некогда, нам чегез час выходить. Непгиятель, говогят, под самым гогодом. - Как?.. Что это?.. - Живей, - сказал Най каким-то похоронным голосом. Генерал, вдавив голову в плечи, выпучив глаза, вытянул из-под женщины бумагу и прыгающей ручкой нацарапал в углу, брызнув чернилами: "Выдать". Най взял бумагу, сунул ее за обшлаг рукава и сказал юнкерам, наследившим на ковре: - Ггузите валенки. Живо. Юнкера, стуча и гремя, стали выходить, а Най задержался. Генерал, багровея, сказал ему: - Я сейчас звоню в штаб командующего и поднимаю дело о предании вас военному суду. Эт-то что-то... - Попгобуйте, - ответил Най и проглотил слюну, - только попгобуйте. Ну, вот попгобуйте гади любопытства. - Он взялся за ручку, выглядывающую из расстегнутой кобуры. Генерал пошел пятнами и онемел. - Звякни, гвупый стагик, - вдруг задушевно сказал Най, - я тебе из кольта звякну в голову, ты ноги пготянешь. Генерал сел в кресло. Шея его полезла багровыми складками, а лицо осталось сереньким. Най повернулся и вышел. Генерал несколько минут сидел в кожаном кресле, потом перекрестился на икону, взялся за трубку телефона, поднес ее к уху, услыхал глухое и интимное "станция"... неожиданно ощутил перед собой траурные глаза картавого гусара, положил трубку и выглянул в окно. Увидал, как на дворе суетились юнкера, вынося из черной двери сарая серые связки валенок. Солдатская рожа каптенармуса, совершенно ошеломленного, виднелась на черном фоне. В руках у него была бумага. Най стоял у двуколки, растопырив ноги, и смотрел на нее. Генерал слабой рукой взял со стола свежую газету, развернул ее и на первой странице прочитал: "У реки Ирпеня столкновения с разъездами противника, пытавшимися проникнуть к Святошину..." Бросил газету и сказал вслух: - Будь проклят день и час, когда я ввязался в это... Дверь открылась, и вошел похожий на бесхвостого хорька капитан - помощник начальника снабжения. Он выразительно посмотрел на багровые генеральские складки над воротничком и молвил: - Разрешите доложить, господин генерал. - Вот что, Владимир Федорович, - перебил генерал, задыхаясь и тоскливо блуждая глазами, - я почувствовал себя плохо... прилив... хем... я сейчас поеду домой, а вы будьте добры без меня здесь распорядитесь. - Слушаю, - любопытно глядя, ответил хорек, - как же прикажете быть? Запрашивают из четвертой дружины и из конно-горной валенки. Вы изволили распорядиться двести пар? - Да. Да! - пронзительно ответил генерал. - Да, я распорядился! Я! Сам! Изволил! У них исключение! Они сейчас выходят. Да. На позиции. Да!! Любопытные огоньки заиграли в глазах хорька. - Четыреста пар всего... - Что ж я сделаю? Что? - сипло вскричал генерал, рожу я, что ли?! Рожу валенки? Рожу? Если будут запрашивать - дайте - дайте - дайте!! Через пять минут на извозчике генерала Макушина отвезли домой. В ночь с тринадцатого на четырнадцатое мертвые казармы в Брест-Литовском переулке ожили. В громадном заслякощенном зале загорелась электрическая лампа на стене между окнами (юнкера днем висели на фонарях и столбах, протягивая какие-то проволоки). Полтораста винтовок стояли в козлах, и на грязных нарах вповалку спали юнкера. Най-Турс сидел у деревянного колченогого стола, заваленного краюхами хлеба, котелками с остатками простывшей жижи, подсумками и обоймами, разложив пестрый план Города. Маленькая кухонная лампочка отбрасывала пучок света на разрисованную бумагу, и Днепр был виден на ней разветвленным, сухим и синим деревом. Около двух часов ночи сон стал морить Ная. Он шмыгал носом, клонился несколько раз к плану, как будто что-то хотел разглядеть в нем. Наконец негромко крикнул: - Юнкег?! - Я, господин полковник, - отозвалось у двери, и юнкер, шурша валенками, подошел к лампе. - Я сейчас лягу, - сказал Най, - а вы меня газбудите чегез тги часа. Если будет телефоног"амма, газбудите пгапогщика Жагова, и в зависимости от ее содегжания он будет меня будить или нет. Никакой телефонограммы не было... Вообще в эту ночь штаб не беспокоил отряд Ная. Вышел отряд на рассвете с тремя пулеметами и тремя двуколками, растянулся по дороге. Окраинные домишки словно вымерли. Но, когда отряд вышел на Политехническую широчайшую улицу, на ней застал движение. В раненьких сумерках мелькали, погромыхивая, фуры, брели серые отдельные папахи. Все это направлялось назад в Город и часть Ная обходило с некоторой пугливостью. Медленно и верно рассветало, и над садами казенных дач над утоптанным и выбитым шоссе вставал и расходился туман. С этого рассвета до трех часов дня Най находился на Политехнической стреле, потому что днем все-таки приехал юнкер из его связи на четвертой двуколке и привез ему записку карандашом из штаба. "Охранять Политехническое шоссе и, в случае появления неприятеля, принять бой". Этого неприятеля Най-Турс увидел впервые в три часа дня, когда на левой руке, вдали, на заснеженном плацу военного ведомства показались многочисленные всадники. Это и был полковник Козырь-Лешко, согласно диспозиции полковника Торопца пытающийся войти на стрелу и по ней проникнуть в сердце Города. Собственно говоря, Козырь-Лешко, не встретивший до самого подхода к Политехнической стреле никакого сопротивления, не нападал на Город, а вступал в него, вступал победно и широко, прекрасно зная, что следом за его полком идет еще курень конных гайдамаков полковника Сосненко, два полка синей дивизии, полк сечевых стрельцов и шесть батарей. Когда на плацу показались конные точки, шрапнели стали рваться высоко, по-журавлиному, в густом, обещающем снег небе. Конные точки собрались в ленту и, захватив во всю ширину шоссе, стали пухнуть, чернеть, увеличиваться и покатились на Най-Турса. По цепям юнкеров прокатился грохот затворов, Най вынул свисток, пронзительно свистнул и закричал: - Пгямо по кавагегии!.. залпами... о-гонь! Искра прошла по серому строю цепей, и юнкера отправили Козырю первый залп. Три раза после этого рвало штуку полотна от самого неба до стен Политехнического института, и три раза, отражаясь хлещущим громом, стрелял най-турсов батальон. Конные черные ленты вдали сломались, рассыпались и исчезли с шоссе. Вот в это-то время с Наем что-то произошло. Собственно говоря, ни один человек в отряде еще ни разу не видел Ная испуганным, а тут показалось юнкерам, будто Най увидал что-то опасное где-то в небе, не то услыхал вдали... одним словом, Най приказал отходить на Город. Один взвод остался и, перекатывая рокот, бил по стреле, прикрывая отходящие взводы. Затем перебежал и сам. Так две версты бежали, припадая и будя эхом великую дорогу, пока не оказались на скрещении стрелы с тем самым Брест-Литовским переулком, где провели прошлую ночь. Перекресток умер совершенно, и нигде не было ни одной души. Здесь Най отделил трех юнкеров и приказал им: - Бегом на Полевую и на Богщаговскую, узнать, где наши части и что с ними. Если встгетите фугы, двуколки или какие-нибудь сгедства пегедвижения, отступающие неогганизованно, взять их. В случае сопготивления уг"ожать оружием, а затем его и пгименить... Юнкера убежали назад и налево и скрылись, а спереди вдруг откуда-то начали бить в отряд пули. Они застучали по крышам, стали чаще, и в цепи упал юнкер лицом в снег и окрасил его кровью. За ним другой, охнув, отвалился от пулемета. Цепи Ная растянулись и стали гулко рокотать по стреле беглым непрерывным огнем, встречая колдовским образом вырастающие из земли темненькие цепочки неприятеля. Раненых юнкеров подняли, размоталась белая марля. Скулы Ная пошли желваками. Он все чаще и чаще поворачивал туловище, стараясь далеко заглянуть во фланги, и даже по его лицу было видно, что он нетерпеливо ждет посланных юнкеров. И они, наконец, прибежали, пыхтя, как загнанные гончие, со свистом и хрипом. Най насторожился и потемнел лицом. Первый юнкер добежал до Ная, стал перед ним и сказал, задыхаясь: - Господин полковник, никаких наших частей нет не только на Шулявке, но и нигде нет, - он перевел дух. - У нас в тылу пулеметная стрельба, и неприятельская конница сейчас прошла вдали по Шулявке, как будто бы входя в Город... Слова юнкера в ту же секунду покрыл оглушительный свист Ная. Три двуколки с громом выскочили в Брест-Литовский переулок, простучали по нему, а оттуда по Фонарному и покатили по ухабам. В двуколках увезли двух раненых юнкеров, пятнадцать вооруженных и здоровых и все три пулемета. Больше двуколки взять не могли. А Най-Турс повернулся лицом к цепям и зычно и картаво отдал юнкерам никогда ими не слыханную, странную команду... В облупленном и жарко натопленном помещении бывших казарм на Львовской улице томился третий отдел первой пехотной дружины, в составе двадцати восьми человек юнкеров. Самое интересное в этом томлении было то, что командиром этих томящихся оказался своей персоной Николка Турбин. Командир отдела, штабс-капитан Безруков, и двое его помощников - прапорщики, утром уехавши в штаб, не возвращались. Николка - ефрейтор, самый старший, шлялся по казарме, то и дело подходя к телефону и посматривая на него. Так дело тянулось до трех часов дня. Лица у юнкеров, в конце концов, стали тоскливыми... эх... эх... В три часа запищал полевой телефон. - Это третий отдел дружины? - Да. - Командира к телефону. - Кто говорит? - Из штаба... - Командир не вернулся. - Кто говорит? - Унтер-офицер Турбин. - Вы старший? - Так точно. - Немедленно выведите команду по маршруту. И Николка вывел двадцать восемь человек и повел по улице. До двух часов дня Алексей Васильевич спал мертвым сном. Проснулся он словно облитый водой, глянул на часики на стуле, увидел, что на них без десяти минут два, и заметался по комнате. Алексей Васильевич натянул валенки, насовал в карманы, торопясь и забывая то одно, то другое, спички, портсигар, платок, браунинг и две обоймы, затянул потуже шинель, потом припомнил что-то, но поколебался, - это показалось ему позорным и трусливым, но все-таки сделал, - вынул из стола свой гражданский врачебный паспорт. Он повертел его в руках, решил взять с собой, но Елена окликнула его в это время, и он забыл его на столе. - Слушай, Елена, - говорил Турбин, затягивая пояс и нервничая; сердце его сжималось нехорошим предчувствием, и он страдал при мысли, что Елена останется одна с Анютою в пустой большой квартире, - ничего не поделаешь. Не идти нельзя. Ну, со мной, надо полагать, ничего не случится. Дивизион не уйдет дальше окраин Города, а я стану где-нибудь в безопасном месте. Авось бог сохранит и Николку. Сегодня утром я слышал, что положение стало немножко посерьезнее, ну, авось отобьем Петлюру. Ну, прощай, прощай... Елена одна ходила по опустевшей гостиной от пианино, где, по-прежнему не убранный, виднелся разноцветный Валентин, к двери в кабинет Алексея. Паркет поскрипывал у нее под ногами. Лицо у нее было несчастное. На углу своей кривой улицы и улицы Владимирской Турбин стал нанимать извозчика. Тот согласился везти, но, мрачно сопя, назвал чудовищную сумму, и видно было, что он не уступит. Скрипнув зубами, Турбин сел в сани и поехал по направлению к музею. Морозило. На душе у Алексея Васильевича было очень тревожно. Он ехал и прислушивался к отдаленной пулеметной стрельбе, которая взрывами доносилась откуда-то со стороны Политехнического института и как будто бы по направлению к вокзалу. Турбин думал о том, что бы это означало (полуденный визит Болботуна Турбин проспал), и, вертя головой, всматривался в тротуары. На них было хоть и тревожное и сумбурное, но все же большое движение. - Стой... ст... - сказал пьяный голос. - Что это значит? - сердито спросил Турбин. Извозчик так натянул вожжи, что чуть не свалился Турбину на колени. Совершенно красное лицо качалось у оглобли, держась за вожжу и по ней пробираясь к сиденью. На дубленом полушубке поблескивали смятые прапорщичьи погоны. Турбина на расстоянии аршина обдал тяжелый запах перегоревшего спирта и луку. В руках прапорщика покачивалась винтовка. - Пав... пав... паварачивай, - сказал красный пьяный, - выса... высаживай пассажира... - Слово "пассажир" вдруг показалось красному смешным, и он хихикнул. - Что это значит? - сердито повторил Турбин, - вы не видите, кто едет? Я на сборный пункт. Прошу оставить извозчика. Трогай! - Нет, не трогай... - угрожающе сказал красный и только тут, поморгав глазами, заметил погоны Турбина. - А, доктор, ну, вместе... и я сяду... - Нам не по дороге... Трогай! - Па... а-звольте... - Трогай! Извозчик, втянув голову в плечи, хотел дернуть, но потом раздумал; обернувшись, он злобно и боязливо покосился на красного. Но тот вдруг отстал сам, потому что заметил пустого извозчика. Пустой хотел уехать, но не успел. Красный обеими руками поднял винтовку и погрозил ему. Извозчик застыл на месте, и красный, спотыкаясь и икая, поплелся к нему. - Знал бы, за пятьсот не поехал, - злобно бурчал извозчик, нахлестывая круп клячи, - стрельнет в спину, что ж с него возьмешь? Турбин мрачно молчал. "Вот сволочь... такие вот позорят все дело", - злобно думал он. На перекрестке у оперного театра кипела суета и движение. Прямо посредине на трамвайном пути стоял пулемет, охраняемый маленьким иззябшим кадетом, в черной шинели и наушниках, и юнкером в сером. Прохожие, как мухи, кучками лепились по тротуару, любопытно глядя на пулемет. У аптеки, на углу, Турбин уже в виду музея отпустил извозчика. - Прибавить надо, ваше высокоблагородие, - злобно и настойчиво говорил извозчик, - знал бы, не поехал бы. Вишь, что делается! - Будет. - Детей зачем-то ввязали в это... - послышался женский голос. Тут только Турбин увидал толпу вооруженных у музея. Она колыхалась и густела. Смутно мелькнули между полами шинелей пулеметы на тротуаре. И тут кипуче забарабанил пулемет на Печерске. Вра... вра... вра... вра... вра... вра... вра... "Чепуха какая-то уже, кажется, делается", - растерянно думал Турбин и, ускорив шаг, направился к музею через перекресток. "Неужели опоздал?.. Какой скандал... Могут подумать, что я сбежал..." Прапорщики, юнкера, кадеты, очень редкие солдаты волновались, кипели и бегали у гигантского подъезда музея и у боковых разломанных ворот, ведущих на плац Александровской гимназии. Громадные стекла двери дрожали поминутно, двери стонали, и в круглое белое здание музея, на фронтоне которого красовалась золотая надпись: "На благое просвещение русского народа", вбегали вооруженные, смятые и встревоженные юнкера. - Боже! - невольно вскрикнул Турбин, - они уже ушли. Мортиры безмолвно щурились на Турбина и одинокие и брошенные стояли там же, где вчера. "Ничего не понимаю... что это значит?" Сам не зная зачем, Турбин побежал по плацу к пушкам. Они вырастали по мере движения и грозно смотрели на Турбина. И вот крайняя. Турбин остановился и застыл: на ней не было замка. Быстрым бегом он перерезал плац обратно и выскочил вновь на улицу. Здесь еще больше кипела толпа, кричали многие голоса сразу, и торчали и прыгали штыки. - Картузова надо ждать! Вот что! - выкрикивал звонкий встревоженный голос. Какой-то прапорщик пересек Турбину путь, и тот увидел на спине у него желтое седло с болтающимися стременами. - Польскому легиону отдать. - А где он? - А черт его знает! - Все в музей! Все в музей! - На Дон! Прапорщик вдруг остановился, сбросил седло на тротуар. - К чертовой матери! Пусть пропадет все, - яростно завопил он, - ах, штабные!.. Он метнулся в сторону, грозя кому-то кулаками. "Катастрофа... Теперь понимаю... Но вот в чем ужас - они, наверно, ушли в пешем строю. Да, да, да... Несомненно. Вероятно, Петлюра подошел неожиданно. Лошадей нет, и они ушли с винтовками, без пушек... Ах ты, боже мой... к Анжу надо бежать... Может быть, там узнаю... Даже наверно, ведь кто-нибудь же да остался?" Турбин выскочил из вертящейся суеты и, больше ни на что не обращая внимания, побежал назад к оперному театру. Сухой порыв ветра пробежал по асфальтовой дорожке, окаймляющей театр, и пошевелил край полуоборванной афиши на стене театра, у чернооконного бокового подъезда. Кармен. Кармен. И вот Анжу. В окнах нет пушек, в окнах нет золотых погон. В окнах дрожит и переливается огненный, зыбкий отсвет. Пожар? Дверь под руками Турбина звякнула, но не поддалась. Турбин постучал тревожно. Еще раз постучал. Серая фигура, мелькнув за стеклом двери, открыла ее, и Турбин попал в магазин. Турбин, оторопев, всмотрелся в неизвестную фигуру. На ней была студенческая черная шинель, а на голове штатская, молью траченная, шапка с ушами, притянутыми на темя. Лицо странно знакомое, но как будто чем-то обезображенное и искаженное. Печь яростно гудела, пожирая какие-то листки бумаги. Бумагой был усеян весь пол. Фигура, впустив Турбина, ничего не объясняя, тотчас же метнулась от него к печке и села на корточки, причем багровые отблески заиграли на ее лице. "Малышев? Да, полковник Малышев", - узнал Турбин. Усов на полковнике не было. Гладкое синевыбритое место было вместо них. Малышев, широко отмахнув руку, сгреб с полу листы бумаги и сунул их в печку. "Ага...а". - Что это? Кончено? - глухо спросил Турбин. - Кончено, - лаконически ответил полковник, вскочил, рванулся к столу, внимательно обшарил его глазами, несколько раз хлопнул ящиками, выдвигая и задвигая их, быстро согнулся, подобрал последнюю пачку листков на полу и их засунул в печку. Лишь после этого он повернулся к Турбину и прибавил иронически спокойно: - Повоевали - и будет! - Он полез за пазуху, вытащил торопливо бумажник, проверил в нем документы, два каких-то листка надорвал крест-накрест и бросил в печь. Турбин в это время всматривался в него. Ни на какого полковника Малышев больше не походил. Перед Турбиным стоял довольно плотный студент, актер-любитель с припухшими малиновыми губами. - Доктор? Что же вы? - Малышев беспокойно указал на плечи Турбина. - Снимите скорей. Что вы делаете? Откуда вы? Не знаете, что ли, ничего? - Я опоздал, полковник, - начал Турбин. Малышев весело улыбнулся. Потом вдруг улыбка слетела с лица, он виновато и тревожно качнул головой и молвил: - Ах ты, боже мой, ведь это я вас подвел! Назначил вам этот час... Вы, очевидно, днем не выходили из дому? Ну, ладно. Об этом нечего сейчас говорить. Одним словом: снимайте скорее погоны и бегите, прячьтесь. - В чем дело? В чем дело, скажите, ради бога?.. - Дело? - иронически весело переспросил Малышев, - дело в том, что Петлюра в городе. На Печерске, если не на Крещатике уже. Город взят. - Малышев вдруг оскалил зубы, скосил глаза и заговорил опять неожиданно, не как актер-любитель, а как прежний Малышев. - Штабы предали нас. Еще утром надо было разбегаться. Но я, по счастью, благодаря хорошим людям, узнал все еще ночью, и дивизион успел разогнать. Доктор, некогда думать, снимайте погоны! - ...а там, в музее, в музее... Малышев потемнел. - Не касается, - злобно ответил он, - не касается! Теперь меня ничего больше не касается. Я только что был там, кричал, предупреждал, просил разбежаться. Больше сделать ничего не могу-с. Своих я всех спас. На убой не послал! На позор не послал! - Малышев вдруг начал выкрикивать истерически, очевидно что-то нагорело в нем и лопнуло, и больше себя он сдерживать не мог. - Ну, генералы! - Он сжал кулаки и стал грозить кому-то. Лицо его побагровело. В это время с улицы откуда-то в высоте взвыл пулемет, и показалось, что он трясет большой соседний дом. Малышев встрепенулся, сразу стих. - Ну-с, доктор, ходу! Прощайте. Бегите! Только не на улицу, а вот отсюда, через черный ход, а там дворами. Там еще открыто. Скорей. Малышев пожал руку ошеломленному Турбину, круто повернулся и убежал в темное ущелье за перегородкой. И сразу стихло в магазине. А на улице стих пулемет. Наступило одиночество. В печке горела бумага. Турбин, несмотря на окрики Малышева, как-то вяло и медленно подошел к двери. Нашарил крючок, спустил его в петлю и вернулся к печке. Несмотря на окрики, Турбин действовал не спеша, на каких-то вялых ногах, с вялыми, скомканными мыслями. Непрочный огонь пожрал бумагу, устье печки из веселого пламенного превратилось в тихое красноватое, и в магазине сразу потемнело. В сереньких тенях лепились полки по стенам. Турбин обвел их глазами и вяло же подумал, что у мадам Анжу еще до сих пор пахнет духами. Нежно и слабо, но пахнет. Мысли в голове у Турбина сбились в бесформенную кучу, и некоторое время он совершенно бессмысленно смотрел туда, где исчез побритый полковник. Потом, в тишине, ком постепенно размотался. Вылез самый главный и яркий лоскут - Петлюра тут. "Пэтурра, Пэтурра", - слабенько повторил Турбин и усмехнулся, сам не зная чему. Он подошел к зеркалу в простенке, затянутому слоем пыли, как тафтой. Бумага догорела, и последний красный язычок, подразнив немного, угас на полу. Стало сумеречно. - Петлюра, это так дико... В сущности, совершенно пропащая страна, - пробормотал Турбин в сумерках магазина, но потом опомнился: - Что же я мечтаю? Ведь, чего доброго, сюда нагрянут? Тут он заметался, как и Малышев перед уходом, и стал срывать погоны. Нитки затрещали, и в руках остались две серебряных потемневших полоски с гимнастерки и еще две зеленых с шинели. Турбин поглядел на них, повертел в руках, хотел спрятать в карман на память, но подумал и сообразил, что это опасно, решил сжечь. В горючем материале недостатка не было, хоть Малышев и спалил все документы. Турбин нагреб с полу целый ворох шелковых лоскутов, всунул его в печь и поджег. Опять заходили уроды по стенам и по полу, и опять временно ожило помещенье мадам Анжу. В пламени серебряные полоски покоробились, вздулись пузырями, стали смуглыми, потом скорчились... Возник существенно важный вопрос в турбинской голове - как быть с дверью? Оставить на крючке или открыть? Вдруг кто-нибудь из добровольцев, вот так же, как Турбин, отставший, прибежит, - ан укрыться-то и негде будет! Турбин открыл крючок. Потом его обожгла мысль: паспорт? Он ухватился за один карман, другой - нет. Так и есть! Забыл, ах, это уже скандал. Вдруг нарвешься на них? Шинель серая. Спросят - кто? Доктор... а вот докажи-ка! Ах, чертова рассеянность! "Скорее", - шепнул голос внутри. Турбин, больше не раздумывая, бросился в глубь магазина и по пути, по которому ушел Малышев, через маленькую дверь выбежал в темноватый коридор, а оттуда по черному ходу во двор.Характеристика литературного героя Полковник, начальник отряда, в котором воюет Николай Турбин. Н. – один из лучших героев произведения, человек, сохраняющий свою честь и всей душой переживающий за жизнь доверенных ему ребят. Он прихрамывающий, картавый, с негнущейся шеей, но Н. умеет убеждать людей, располагать их к себе. Этот полковник заботится о своих солдатах. Он находит в себе мужество спорить с самим генералом, чтобы добиться теплого обмундирования для своих солдат, а в конце разговора даже угрожает генералу пистолетом.
Он заявляет: “Валенки сию минуту давайте”. И в подтверждение своих слов вызывает взвод солдат в склад, заставляя генерала выдать положенное солдатам имущество. Поведение Н. вводит генерала в замешательство, можно сказать в состояние шока. “Я впервые слышу такую вещь… Это бунт”, – говорит удивленный такой решительностью генерал. Когда Н. понял, что Город не удержать он, стараясь сохранить жизни солдат, отдает приказ уходить, срывает погоны с одного из них и прикрывает их отход, стреляя из пулемета. Ценой своей жизни, возможно, спасая несколько других. Смерть полковника Булгаков сравнивает с танцем: “Он подпрыгнул на одной ноге, взмахнул другой, как будто в вальсе, и по бальному оскалился неуместной улыбкой. Затем полковник оказался лежащим у ног Николки… Тут он увидел, что из полковника через левый рукав стала вытекать кровь, а глаза у него зашли к небу”. Н. умер, спасая своих солдат. После он снится Алексею Турбину. Турбин видит Н. в раю в шлеме и кольчуге. Это видение говорит о рыцарской сущности Н.
(Пока оценок нет)
Другие сочинения:
- Действие романа М. Булгакова “Белая гвардия” происходит в сложную переломную эпоху: только что совершилась революция, идет гражданская война. Судьбы людей на сломе времен – такова главная тема романа. Полковник Най-Турс и Николка Турбин – олицетворение лучших, качеств интеллигенции: мужества, самоотверженности, Read More ......
- Алексей Турбин Характеристика литературного героя Алексей Турбин – самый старший в семье, военный врач, ему 28 лет. Понятие чести для А., как и для всех Турбиных, превыше всего. Это один из лучших представителей белого движения. Он борется с новыми порядками Read More ......
- Белая гвардия Зима 1918/19 г. Некий Город, в котором явно угадывается Киев. Город занят немецкими оккупационными войсками, у власти стоит гетман “всея Украины”. Однако со дня на день в Город может войти армия Петлюры – бои идут уже в двенадцати Read More ......
- Малышев Характеристика литературного героя Полковник, один из лучших представителей белого офицерства. Ему не чуждо понятие о чести и совести, он искренне заботится о солдатах, попавших в его отряд. Именно он первым принимает решение о капитуляции белой гвардии. М. вовремя узнает Read More ......
- Тальберг Характеристика литературного героя Тальберг Сергей Иванович – муж Елены Турбиной, предатель и приспособленец. Видя грядущие перемены, Т. решает бежать за границу, оставив жену и родственников. Елена знала, что он не вернется, что он первым сдастся, испугается и бежит, оставив Read More ......
- Елена Турбина Характеристика литературного героя Сестра Алексея и Николки, хранительница домашнего очага и уюта. Это была приятная нежная женщина двадцати четырех лет. Исследователи говорят, что Булгаков списывал ее образ со своей сестры. Е. заменила Николке мать. Она преданна, но несчастлива Read More ......
- Фамилия героя указывает на автобиографические мотивы, присутствующие в этом образе: Турбины – предки Булгакова по материнской линии. Фамилию Турбина в сочетании с тем же именем-отчеством (Алексей Васильевич) носил персонаж утраченной пьесы Булгакова “Братья Турбины”, сочиненной в 1920-1921 гг. во Владикавказе Read More ......
- Действие романа происходит зимой 1918/19 г. в некоем Городе, в котором явно угадывается Киев. Город занят немецкими оккупационными войсками, у власти стоит гетман “всея Украины”. Однако со дня на день в Город может войти армия Петлюры – бои идут уже Read More ......