Самое существительное – конечно, «подписчик».

Прилагательное, а настоящее время почти необходимое, – премия, обращающая священный храм литературы в торговый рынок.

Из числительных замечательны особенно первое, второе и третье предостережения.

Неопределенное наклонение – «с одной стороны нельзя не признаться, но с другой стороны нельзя не сознаться…» Обстоятельства образа действия – «не зависящие от редакции обстоятельства».

Местоимение – «и нашим, и вашим».

Повелительное наклонение – «молчи и вянь» (из басен Крылова).

Литературная география

Литераторы различают места не столь отдаленные и места более или менее отдаленные. Из городов замечательны особенно: Пинега и Архангельск.

Литературная метеорология и физика

Погода постоянно пасмурная, воздух тяжелый, дышать трудно, сильное давление атмосферы.

«Опытные» литераторы всегда могут узнать, откуда ветер дует, и держат нос по ветру.

Литературная фауна и флора

Процветает скотоводство. Известна особая порода так называемых «ласковых телят». Просим отличать их от «Макаровых телят».

Обрабатываются «бараньи рога». Замечательны «московские раки».

Произрастают, яблоки раздора, фиги (для желающих начать новое издание) и клубника.

Литературные болезни

Сухотка и водянка. Могут быть излечены только при перемене погоды. Некоторые московские публицисты страдают «головными болями».

Литературная война

Называется «полемикой» и заключается в том, что один пошлет другому печалено «дурака» и получит сдачи «болвана». Скоро, удобно и не кровопролитно.

Литературные пути сообщения

Около вопроса и сюжета ходят обыкновенно «окольными путями». На литературном пути много кочек, рытвин и камней преткновения. Он усеян терниями.

По сторонам литературного пути стоят в виде, так сказать, верстовых столбов знаки препинания.

Литературное устройство

Издатель – это министр финансов, редактор – министр внутренних дел.

Корректор – это литературная прачка, наблюдающая за чистотою правописания.

Литературное кладбище

Состоит из красных крестов над статьями, погибшими во цвете лет.

Литературный маскарад

notes

1

Сухотка и водянка. В № 17 «Осколков» за тот же год помещен заглавный рисунок В. П. Порфирьева «На прогулке», со стихотворным диалогом И. Ланского.

«Он [русский журнал, с головой Салтыкова-Щедрина, с надписью на обложке „Отечественные записки“].

Ух, от водянки я толстею
И раз лишь в месяц выхожу.

Она [русская газета, с надписью „Новости“].

Ах, от сухотки все худею,
На лист сухой я похожу.
Одно могу теперь сказать:
Потребен воздух нам… на воздух!
Он. Но как же будем здесь гулять,
Где испаряет лишь навоз дух?»

Г. П. Пирогов. Гончаров // Краткая литературная энциклопедия. М., 1964. Т. 2. Ст. 261-266.

ГОНЧАРÓВ, Иван Александрович - рус. писатель. Род. в купеч. семье. Учился в Моск. коммерч. училище (1822-30). Окончив словесное отделение Моск. ун-та (1831-34), служил при канцелярии

губернатора в Симбирске (1834-35), потом в Петербурге в департаменте внешней торговли Министерства финансов. В этот период Г. сблизился с семьей академика живописи Н. А. Майкова, сыновьям к-рого - Аполлону и Валериану, будущим поэту и критику, преподавал лит-ру. В салоне Майковых при участии Г. составлялись рукописные альманахи «Подснежник» и «Лунные ночи», в к-рых будущий писатель поместил анонимно свои первые соч. К лит. деятельности Г. обратился будучи студентом 1-го курса ун-та: перевел две главы романа Э. Сю «Атар-Гюль» («Телескоп», 1832, № 15). Первые стихотв. опыты Г. были подражанием романтич. поэтам. Более самостоятельными явились его повести «Лихая болесть» («Подснежник», 1838, № 12) и «Счастливая ошибка» («Лунные ночи», 1839). Из ранних произв. наиболее значителен очерк «Иван Саввич Поджабрин» (1842, опубл. в «Современнике», 1848), написанный в духе т. н. физиологич. очерков той поры, характерных для натуральной школы. В 1846 Г. познакомился с В. Г. Белинским, оказавшим значит. влияние на развитие демократич. воззрений и реалистич. эстетики Г. Первый его роман «Обыкновенная история» (1844-46, «Современник», 1847) по характеру критич. изображения действительности, антидворянской направленности, по особенностям реалистич. письма, вниманию к бытовым описаниям, портретным зарисовкам и т. п. тесно примыкает к произв. критич. реализма 40-х гг.- т. н. натуральной школы. В. Г. Белинский видел в нем «...страшный удар романтизму, мечтательности, сентиментальности, провинциализму» (Письмо к В. П. Боткину от 15-17 марта 1847, см. Полн. собр. соч., т. 12, 1956, с. 352). С окт. 1852 по авг. 1854 Г. участвовал в качестве секретаря адмирала Е. В. Путятина в экспедиции на военном фрегате «Паллада». Он побывал в Англии, Южной Африке, Малайе, Китае, Японии. В февр. 1855 вернулся в Петербург сухопутным путем, через Сибирь и Заволжье. Впечатления от путешествия составили цикл очерков «Фрегат Паллада», печатавшихся в журналах (1855-57; отд. изд. 1858). В них с большим худож. мастерством изображены природа, психология, быт и нравы народов Европы и Азии, проникновение капитализма в патриархальный мир Востока.

С 1856 Г. стал цензором, затем гл.редактором официозной газ. «Северная почта» (1862-63), членом совета

В последние годы жизни, оставив службу и выйдя в отставку, Г. написал очерки «Слуги старого века», «Превратность судьбы», рассказ «Литературный вечер», критич. статьи. В лучшей статье - «Мильон терзаний» (1872), свидетельствующей о ярком таланте Г. как лит. критика, дана тонкая оценка содержания и худож. своеобразия «Горя от ума» и его сценич. воплощения. В «Заметках о личности Белинского» (1881) Г. сумел объективно и сочувственно показать ряд важных черт Белинского, его критич. деятельности, отметив в ней сочетание эстетич. анализа и публицистичности. Особое место занимают критич. заметки Г. о собств. соч.: «Предисловие к роману „Обрыв”» (1869, опубл. 1938), «Намерения, задачи и идеи романа „Обрыв”» (1876, опубл. 1895), «Лучше поздно, чем никогда» (опубл. 1879). Лит.-критич. статьи Г. содержат глубокое обоснование принципов критич. реализма.

Г. вошел в историю рус. и мировой лит-ры как мастер реалистич. прозы. Его романы представляют своеобразную трилогию, в к-рой отражены существ, стороны жизни рус. общества 40-60-х гг. 19 в. Три романа Г. объединены между собой не общими персонажами,

Усилиями сов. текстологов были опубл. неизвестные ранее произв. Г.: «Уха» (сб. «И. А. Гончаров и И. С. Тургенев», 1923), «Необыкновенная история» (в кн.: «Сборник Российской публичной б-ки», т. 2, в. 1, П., 1924), «Счастливая ошибка» (сб. «Недра», 1927, кн. 11), «Письма столичного друга к провинциальному жениху» (1930), «Лихая болесть» («Звезда», 1936, № 1), ранние стихи («Звезда», 1938, № 5), критич. статьи. В первые годы развития сов. лит-ведения в работах В. Ф. Переверзева проявилось стремление социологически осмыслить творч. путь писателя в единстве его содержания и формы («К вопросу о социальном генезисе творчества Гончарова», «Печать и революция», 1923, кн. 1, 2). В дальнейшем появились исследования, стремившиеся преодолеть одностороннее социологизирование в понимании творч. пути писателя: работы В. Е. Евгеньева-Максимова, Н. К. Пиксанова, Б. М. Энгельгардта, А. П. Рыбасова, А. Г. Цейтлина и др. Среди заруб, работ о Г. наиболее значительны исследования франц. слависта А. Мазона, насыщенные новым фактич. материалом.

Соч.: Полн. собр. соч., т. 1-9, СПБ, 1886-89; то же, 5 изд., т. 1-9, СПБ, 1916; Полн. собр. соч., т. 1-12, СПБ, 1899; Собр. соч., т. 1-8, [Вступ. ст. С. М. Петрова], М., 1952-55; Собр. соч., т. 1-6, М., 1959-60; Путевые письма И. А. Гончарова..., публ. и коммент. Б. Энгельгардта, в кн.: Лит. наследство, т.22-24, М.-Л., 1935; в кн.: Фельетоны сороковых годов. Журн. и газ. проза И. А. Гончарова, Ф. М. Достоевского, И. С. Тургенева, М.-Л., 1930; Повести и очерки. Ред., предисл. и прим. Б. М. Энгельгардта, Л., 1937; Лит.-критич. статьи и письма. Ред., вступ. ст. и прим. А. П. Рыбасова, Л., 1938.

Лит.: Белинский В. Г., Взгляд на рус. лит-ру 1847 г., Полн. собр. соч., т. 10, М., 1955; Добролюбов Н. А., Что такое обломовщина?. Собр. соч., т. 2, М., 1952; Писарев Д. И., Обломов, Избр. соч., т. 1, М., 1955; его же, Писемский, Тургенев и Гончаров, там же; его же, Женские типы в романах и повестях Писемского, Тургенева и Гончарова, там же; Салтыков-Щедрин М. Е., Уличная философия, Полн. собр. соч., т.8, М., 1937; Шелгунов Н. В., Талантливая бесталанность, в кн.: Избр. лит.-критич. статьи, М.-Л., 1928; Венгеров С. А., Гончаров, Собр. соч., т. 5, СПБ, 1911; Ляцкий Е. А., Гончаров. Жизнь, личность, творчество, СПБ, 1912; Короленко В. Г., И. А. Гончаров и «молодое поколение». Собр. соч., т. 8, М., 1955; Кропоткин П., Идеалы и действительность в рус. лит-ре,

СПБ, 1907 (гл. «Гончаров, Достоевский, Некрасов»); Мазон А., Материалы для биографии и характеристики И. А. Гончарова, СПБ, 1912; Азбукин В., И. А. Гончаров в рус. критике (1847-1912), Орел, 1916; Утевский Л. С., Жизнь Гончарова, М., 1931; Бейсов П., Гончаров и родной край, [Ульяновск], 1951; Добровольский Л. М., Рукописи и переписка И. А. Гончарова в Ин-те рус. лит-ры, «Бюллетени рукописного отдела Пушкинского дома», [т. З], М.-Л., 1952; Лаврецкий А., Лит.-эстетич. идеи Гончарова, «Лит. критик», 1940, № 5-6; Евгеньев-Максимов В. Е. И. А. Гончаров. Жизнь, личность, творчество, М., 1925; Пиксанов Н. К., Белинский в борьбе за Гончарова, «Уч. зап. ЛГУ. Сер. филологич. наук», 1941, в. 11; его же, «Обломов» Гончарова, «Уч. зап. МГУ», 1948, в. 127; его же, Мастер критич. реализма И. А. Гончаров, Л., 1952; Цейтлин А. Г., И. А. Гончаров, М., 1950; Рыбасов А. П., И. А. Гончаров, [М.], 1957; Пруцков Н. И., Мастерство Гончарова - романиста, М.-Л., 1962; И. А. Гончаров в рус. критике. Вступ. ст. М. Я. Полякова, М., 1958; Алексеев А. Д., Летопись жизни и творчества И. А. Гончарова, М.-Л., 1960; История рус. лит-ры XIX в. Библиографич. указатель, под ред. К. Д. Муратовой, М.- Л., 1962; Мazоn A., Un maître du roman russe Ivan Gontcharov. 1812-1891, P., 1914.

Г. П. Пирогов.

Рабле.

Краткая литературная энциклопедия.

http://feb-web.ru/feb/kle/kle-abc/ke6/ke6-0171.htm

РАБЛЕ́ (Rabelais), Франсуа — франц. писатель. Род. в имении своего отца Антуана Рабле, юриста и землевладельца, сына зажиточного крестьянина. В молодости Р. был монахом францисканского монастыря в Пуату, где ревностно изучал латынь и самоучкой др. -греч. яз., тогда еще мало кому доступный во Франции. Эти занятия навлекли на него преследования со стороны невежеств. монастырского начальства, но за Р. заступились друзья, в том числе глава франц. гуманизма и советник короля Г. Бюде, с к-рым Р. переписывался. С разрешения папы Р. в 1525 перешел в монастырь бенедиктинцев, а в 1527 и вовсе покинул монастырские стены. Начались характерные для гуманиста Возрождения годы странствий по университетским городам Франции и ее торговым центрам, обогатившие Р. знанием жизни, культуры, экономики. Он изучал право в Пуатье, медицину в Монпелье, где ему присудили степень бакалавра (1530), позже — д-ра медицины (1537). Большой успех имели здесь его лекции. В должности врача Р. работал в Лионе, Нарбонне, Монпелье и за пределами Франции.

Лит. деятельность Р. начал в Лионе (1532), издав «Афоризмы» («Aphorismes») Гиппократа (с собств. комментариями), собрания юридич. актов, а также альманах и пародийные «Предсказания Пантагрюэля» («Pantagruéline prognostication»). Тогда же в качестве продолжения одного лубочного романа о великанах, имевшего огромный успех, вышло первое недатиров. издание «Пантагрюэля» (2-я часть романа Р.; датиров. 2-е изд. 1533), а затем и «Гаргантюа» (1534) — обе книги под прозрачным псевд. Алькофрибас Назье (анаграмма от Франсуа Рабле). Откровенное и дерзкое свободомыслие романа («Третья книга», 1546, «Четвертая книга», 1552), встреченного современниками с восторгом (11 прижизненных изд. «Гаргантюа», 19 изд. «Пантагрюэля», 10 изд. «Третьей книги»), навлекло на Р. преследования. Каждая книга Р. подвергалась запрещению со стороны Сорбонны, в связи с чем он часто вынужден был скрываться за пределы Франции. Покровителями Р. были просвещенные сановники бр. Дю Белле, личным врачом к-рых он был. Гильом Дю Белле, одно время наместник короля в Пьемонте, послужил как правитель прототипом для «доброго Пантагрюэля» «Третьей книги»; в свите Жана Дю Белле, парижского епископа (позже кардинала), Р. совершил три путешествия (отчасти бегства) в Италию (1533, 1535, 1548), сыгравших важную роль в его духовном развитии. В замке кардинала дописывалась «Четвертая книга». В 1551 кардинал Дю Белле исходатайствовал для Р. два сел. прихода (один из них Медонский), но обязанностей священника Р. не исполнял (трехвековые легенды о шутовских выходках «медонского кюре» развеяны новейшими исследователями). Незадолго до смерти он отказался от обоих приходов. Аутентичность (подлинность) посмертной «Пятой книги Пантагрюэля» (1564) в наше время критикой почти единодушно отвергается; она создана неизв. автором, вероятно, с использованием каких-то материалов, оставшихся после Р.

При всем разнообразии гуманистич. деятельности Р. (медицина, юриспруденция, филология, археология и др.), он как писатель — «муж единой книги». Но эта книга — энциклопедич. памятник культуры франц. Возрождения, религ. и политич. жизни Франции, ее философской, педагогич. и научной мысли, ее духовных устремлений и социального быта; произв., сопоставимое по худож. и историко-культурному значению с «Божественной комедией» Данте и «Человеческой комедией» О. Бальзака. Это произв. (начиная с подзаголовка «книга полная пантагрюэлизма») — насквозь концептуальное, с последовательно выдержанным гуманистич. углом зрения. Универсальный смех над отжившим миром в духе «Похвалы глупости» (сохранилось восторженное письмо Р. к Эразму Роттердамскому) и безграничная вера в обновление жизни, в социальный и технич. прогресс, принимающая форму предсказаний великих открытий и изобретений (панегирик «пантагрэлиону» в конце «Третьей книги») или форму утопии будущего свободного общества (описание Телемского аббатства) сливаются в двузначном смехе Р. За необузданной фантастикой и с виду хаотич. построением книги, «... наиболее причудливой в мировой литературе» (France A., Œuvres complètes, v. 17, P., 1928, p. 45), читатели «Гаргантюа и

Пантагрюэля» во все времена ощущали великую трезвость и стройность мысли. Сам Р. определяет «пантагрюэлизм» как «... глубокую и несокрушимую жизнерадостность, перед которой все преходящее бессильно...» («Гаргантюа и Пантагрюэль», М., 1966, с. 437). Концепцию Р. исторически питает «... величайший прогрессивный переворот из всех, пережитых до того времени человечеством...» (Энгельс Ф., см. Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 20, с. 346). Художественно она воплощена в «пантагрюэльских» («всежаждущих») натурах его героев-великанов и их компании, в параллелизме «вина» и «знания», двух лейтмотивов, означающих телесное и духовное раскрепощение личности, «... ибо между телом и духом существует согласие нерушимое» («Гаргантюа и Пантагрюэль», с. 321). «Пантагрюэлизм» отвергает подавление чувств. потребностей, любой вид аскетизма — религиозного, морального, хозяйственного, политического, — как и ограничение духовной свободы, любой вид догматики. Отсюда и реализованная метафора (материализация духовного, одухотворение материального) — форма комического, — органичная для худож. ви́дения Р., для его стихийного материализма и чувства всеобщей взаимосвязи в жизни природы и общества. Этой концепцией пронизано и образотворчество Р. Все враждебное Природе («порождения Антифизиса», на языке Р.) демонстрируется на эпизодич. образах. Комизм противоестественного — это всякого рода косность, самодовольный обскурантизм, тупая догматика, фанатизм — гротески зашедших в тупик маньяков, застывших односторонностей сознания (утрировка — любимый прием Р.). Р. поэтому осмеивает и обжор (остров Гастер, где поклоняются Желудку), и культ отвлеченного знания (остров Квинтэссенции). Эпизодические («преходящие») персонажи и изолированные «острова» служат для любознат. пантагрюэльцев отрицат. примерами в их «образовательном» путешествии к Истине.

Также, но по-иному, гротескны основные, проходящие через все повествование, герои; в них раскрывается естеств. и всесторонняя человеческая натура. Основа гротеска здесь — динамичность жизни, разрастание (до фантастич. размеров), перерастание (любого данного состояния), парадоксальность (перехода в противоположное), избыточность льющихся через край жизненных сил, способность натуры к неожиданным «мутациям», относительность и зыбкость любых определений (ограничений) человека. Индивидуализация типов у Р. далека и от средневековой (корпоративной), и от позднейшей; «антропологические» характеры Р. (как и у М. Сервантеса, У. Шекспира) отмечены интересом к максимуму, к «потолку» саморазвития натуры, одновременно универсально человеческой и индивидуально характерной. Уже имена двух центральных и противоположных по характеру героев указывают на универсальность (Пантагрюэль — «Всежаждущий», Панург — «Человек Всё могущий», «Ловкач»); Панург — «... это вкратце все человечество» (France A., Œuvres complètes, v. 17, P., 1928, p. 94). Но и Пантагрюэль — не «представитель» гуманизма Возрождения, а как бы само гуманистич. движение или — тоже «вкратце» — все человечество в чаемом близком будущем. Более конкретно — Панург «олицетворяет народ» (см. «Бальзак об искусстве», М. — Л., 1941, с. 383).

Исторически в бродяге Панурге воплощен народ эпохи Возрождения, беспокойный народ на заре капиталистической эры, брожение социальных низов как жизненная основа критического начала в гуманизме Возрождения, на языке Р., — «пантагрюэлизма». Вечными «вопросами» Панурга и сомнениями в данных ему ответах мотивируется в последних трех книгах и сюжет путешествия в поисках Истины, т. е. саморазвитие человеческого духа, развитие жизни. Снисходительность Р. к порокам Панурга, даже откровенное восхищение им («а в сущности чудеснейший из смертных»), гротескное единство Панурга и Пантагрюэля (внутр. родство их как нерасторжимой пары) — полны глубокого смысла: народный писатель Р. — величайший оптимист. Идеальные «добрые короли» Р. далеки от позднейшего идеала «просвещенного абсолютизма»: политич. мысль Р. чужда пафоса регламентации, проникнута верой в разумность стихийного хода вещей. Пантагрюэль противопоставлен «демоворам» («пожирателям народа»), поглощению народа гос-вом, отождествленным с правителем-государем. Характерен для Р. гротеск брата Жана, «самого монашеского монаха»: именно ему в первой книге, где нет еще Панурга, дано основать своего рода «антимонастырь» Телемского аббатства, идеал свободного общества с девизом «Делай что хочешь...». Отрицание Р. всегда относится к учреждениям и нравам, к преходящим обществ. формам, а не к человеческой природе.

Р. прежде всего — гений комического. Источник смеха Р. не только уже отмеченное движение жизни во времени, но и «несокрушимая жизнерадостность» здоровой человеческой натуры, способной возвыситься над временным своим положением, понять его как временное; комизм независимости сознания, несоответствия его обстоятельствам, комизм «спокойствия духа» (скрытая ирония в неизменно положительных сентенциях невозмутимого мудреца Пантагрюэля, открытая ирония трусливого Панурга над самим собой и своими «страхами»). В целом смех Р. — не сатира, к, к-рой он часто близок по материалу (социальные пороки), но не по тону, веселому и веселящему, глумящемуся над злом, но лишенному тревоги, страха перед ним. Он далек и от юмора, витающего между комическим и грустным; смех Р. не претендует на сердечность и не взывает к сочувствию. Это многозначный по оттенкам, но всегда бодрый, радостный, «чисто комический», праздничный смех, как в античном «комосе» («гулящая компания ряженых») на празднествах Диониса; извечно нар. чувство смеха как симптома счастья, довольства жизнью, беспечности, здоровья. Но смех, согласно д-ру медицины Р., обладает и обратной, исцеляющей и возрождающей силой, рассеивая скорбь, чувство разлада с жизнью как упадочное «болезненное» состояние духа (в медицине 16 в. широко распространена теория лечения недугов смехом). Вслед за Аристотелем Р. заявляет, что «смех свойственен человеку». Смех свидетельствует о ясном духовном зрении и дарует его; «освобождая от всяких аффектов», замутняющих сознание, смех играет для познания жизни «терапевтическую» роль.

Слава Р. в потомстве и его «репутация» как мастера комического весьма поучительны: на протяжении четырех столетий постепенно раскрывается величие и многогранность его смеха. Современники свидетельствуют о всенародной популярности Р. в 16 в.: Р. равно ценят гуманисты и простой народ (страницы «Пантагрюэля» читались на площадях во время карнавалов); никому тогда роман Р. не казался загадочным. Но уже для 17 в. с его культом приличий, для классицистов забавный Р. — всего лишь писатель нецивилизованной природы, хотя и безумно смешной (см. М. де Севинье, «Письма», письмо от 4. XI. 1671), или — когда за ним признается и мудрость — в целом «неразрешимая загадка», «химера» (см. Ж. де Лабрюйер, Характеры, или нравы нынешнего века, М., 1964, с. 37); более всего ценили тогда Р. свободомыслящие (Ж. Лафонтен, Мольер, мастера бурлескных жанров). 18 в. открывает критическое, гражд. начало смеха «Гаргантюа и Пантагрюэля» как сатиры на папу, церковь и все события того времени (см. Вольтер, Письмо к Дюдеффан от 12. IV. 1760), шутовством зашифрованной; отсюда и расцвет аллегорич. истолкования Р.; общественность франц. революции видела в нем великого предшественника, родной город Р. в годы революции переименован в Шинон-Рабле.

Подлинный культ Р. утвердился в период романтизма, когда его ставят рядом с Гомером, Данте и Шекспиром, «родоначальными гениями» европ. лит-р (см. F. R. Chateaubriand, в кн.: Boulenger J., Rabelais à travers les âges, P., 1925, p. 76). Органич. сращение в образах Р. противоположных начал — высокого и низменного, оценивается В. Гюго как идеал гротеска, выдвигаемого романтиками в качестве ведущего принципа для совр. иск-ва. Для Бальзака Рабле — величайший ум человечества нового времени («Кузен Понс»).

Со 2-й пол. 19 в. позитивистская критика (П. Стапфер, Э. Жебар, в России Александр Н. Веселовский) стремилась установить историко-культурное значение романа Р. В 1903 было организовано «Общество изучения Рабле» во главе с А. Лефраном, регулярно выпускавшее «Обозрение работ о Рабле» (с 1913 «Обозрение XVI века»). Выходило (1912—31) монументальное, но доведенное только до «Третьей книги» богато комментированное критич. изд. «Гаргантюа и Пантагрюэля». Множество изысканий посвящено текстологии (Ж. Буланже), топографии (А. Клузо), биографич. реалиям фантастики (А. Лефран), языку Р. (Л. Сенеан), его биографии (итоговая работа Ж. Платтара), источникам идей и громадной эрудиции (Платтар), влиянию Р. в веках (Буланже, Сенеан). Меньше внимания уделялось в 20 в. Р. -художнику (за исключением мастерства стиля) и совсем мало — комич. началу. Единомышленники Лефрана не придают большого значения раблезианскому смеху, оценивая его как «маскировку» (см. A. Lefranc, Rabelais, P., 1953, p. 196) или «забаву ученого» (см. J. Plattard, Fr. Rabelais, P., 1932, Conclusion), тем самым возвращаясь к репутации смеха Р. в 17 в. Взятые вне специфически художественной формы, идеи Р. после исследования источников оказываются поэтому «заимствованными», «противоречивыми» и «разочаровывающими читателя».

Во всей глубине кризис совр. раблеведения на Западе обозначился после выхода известной книги историка Л. Февра. Худож. мышление Р., свободное от рассудочности последующего иск-ва, пронизанное стихийной диалектикой, Февр истолковал как родственное «дологическому мышлению», недоступное сознанию нового времени; «донаучные» идеи Р. объявлены духовно «бездетными» (см. L. Febvre, Le problème de l’incroyance au XVI siècle. La réligion de Rabelais, P., 1947, p. 466), не оказавшими влияния на последующую мысль, а смех — «лишенным значения», всего лишь архаическими (до эпохи Реформации!) фамильярными шутками благочестивого католика. Исследователь 20 в. не должен, согласно А. Лефевру, доверять своему чувству комического, читая Р., к-рый тем самым становится «писателем не столько непо́нятым, сколько просто непонятным» (Lefebvre H., Rabelais, P., 1955, p. 10).

В монографии М. М. Бахтина (1965) обоснована новая интерпретация романа Р. как вершины многовековой нелитературной, неофиц. линии нар. творчества, слившейся в эпоху Возрождения с гуманизмом, а в романе Р. единственный раз во всей мощи вошедшей в лит-ру.

Роман раскрывается как образец «празднично карнавального» иск-ва с особым двузначным «амбивалентным» смехом, где хула и хвала, смерть и рождение слиты как две стороны процесса «возрождения через осмеяние», с особым поэтич. языком «гротескного реализма», понимание к-рого позднее было почти утрачено, чем и объясняется парадоксальная история репутации Р. в потомстве. Роман Р., согласно Бахтину, играет поэтому исключительную «освещающую» роль для понимания художественного творчества прошлых эпох мировой литературы, — помимо его значения для фольклорного искусства.

В России популярность Р. начинается по сути только после 1917; единств. дореволюц. перевод «Гаргантюа и Пантагрюэля» А. Н. Энгельгардта (1901) совершенно неудовлетворителен. В 1929 появился сокращенный перевод В. Пяста. Новейший перевод Н. М. Любимова (1961) — одно из высших достижений переводч. иск-ва в рус. лит-ре.

Соч.: Œuvres, éd. critique, publ. par A. Lefranc , v. 1—5, P., 1913—31 (незаконч.); Œuvres complètes, texte établi et annoté par J. Boulenger, ; в рус. пер. — Гаргантюа и Пантагрюэль, пер. Н. Любимова, М., 1966.

Лит.: Веселовский А. Н., Рабле и его роман, в его кн.: Избр. статьи, Л., 1939; Евнина Е. М., Ф. Рабле, М., 1948; Вайман С., Худож. метод Рабле, [Душанбе], 1960; Пинский Л., Смех Рабле, в его кн.: Реализм эпохи Возрождения, М., 1961; Бахтин М., Творчество Ф. Рабле и нар. культура средневековья и Ренессанса, М., 1965; Stapfer P., Rabelais, sa personne, son génie, son œuvre, P., 1889; Schneegans H., Geschichte der grotesken Satire, Stras., 1894; Lefranc A., Les navigations de Pantagruel, P., 1905; Plattard J., L’œuvre de Rabelais. Sources, invention et composition, P., 1910; его же, La vie de F. Rabelais, P., 1929; Sainéan L., La langue de Rabelais, v. 1—2, P., 1922—23; его же, Problèmes littéraires du XVI siècle, P., 1927; его же, L’influence et la réputation de Rabelais, P., 1930; Boulenger J., Rabelais à travers les âges, P., 1925; Lote G., La vie et l’œuvre de F. Rabelais, P., 1938; Febvre L., Le problème de l’incroyance au XVI siècle. La réligion de Rabelais, nouv. éd., P., 1947; F. Rabelais. Ouvrage publié pour le 400 ans de sa mort, Gen., 1953; Tetel M., Rabelais, N. Y., (имеется библ.).

Источник : Лаврецкий А., Гусев В. Белинский В. // Краткая литературная энциклопедия / Гл. ред. А. А. Сурков. — М. : Сов. энцикл., 1962-1978. Т. 1: Аарне — Гаврилов. 1962. Стб. 503-510.

БЕЛИ́НСКИЙ, Виссарион Григорьевич [по новым данным, 30.V(11.VI).1811, г. Свеаборг, — 26.V(7.VI).1848, Петербург] — рус. лит. критик, философ, публицист. Детство провел сначала в Кронштадте, где отец его служил флотским лекарем, затем в г. Чембаре (ныне г. Белинский) Пензенской губ., где отец Б. получил должность уездного врача. Учился в Чембарском уездном

училище (1822—24) и в Пензенской гимназии (1825—1828). В 1829 поступил на словесное отделение Моск. ун-та. В 1832 Б. был исключен из него за несдачу (по болезни) переводных экзаменов с 1-го на 2-й курс, и таким образом начальство избавилось от автора антикрепостнич. драмы «Дмитрий Калинин», написанной Б. во время пребывания в ун-те. В 1831 Б. впервые напечатал рецензию и стихотв. в журн. «Листок». Еще в студенческие годы Б. познакомился с Н. В. Станкевичем , а в 1833 стал посещать его кружок. В том же 1833 Б. начал систематически работать в журн. Н. И. Надеждина «Телескоп». В приложении к «Телескопу» — еженедельнике «Молва», появилась в 1834 первая крупная статья Б. «Литературные мечтания». После закрытия правительством «Телескопа» (1836) Б. в 1838 стал редактором журн. «Московский наблюдатель» (до его закрытия в 1839). В это же время Б. познакомился с М. А. Бакуниным . В 1839 Б. переехал в Петербург, где вел в журн. «Отечественные записки» лит.-критич. отдел и участвовал в «Литературных прибавлениях к „Русскому инвалиду“». В журналах, где работал Б., он вел огромную и напряженную деятельность, печатаясь почти в каждом номере. Он проявил себя во всех жанрах лит. критики — от историко-лит. крупных статей до мелких рецензий, отзываясь почти на все новые явления в различных областях рус. культуры. Всю жизнь Б. испытывал материальную нужду. Эксплуатируемый издателем журнала А. А. Краевским, Б. в 1846 порвал с «Отечественными записками». В 1847, после перехода в руки Н. А. Некрасова и И. И. Панаева журн. «Современник», Б. возглавил в нем критич. отдел и продолжал печататься так же неутомимо, как раньше. Но силы Б. были уже подорваны. Обострение туберкулеза заставило его отправиться для лечения за границу. В начале июля 1847 в Зальцбрунне было написано знаменитое письма к Н. В. Гоголю. Вернувшись осенью в Петербург, Б. успел опубликовать еще неск. замечат. статей в «Современнике», но вскоре болезнь окончательно его сломила. В конце жизни Б. им стало интересоваться 3-е отделение, и лишь смерть спасла его от каземата Петропавловской крепости.

Лит. деятельность Б. продолжалась ок. 15 лет. Эти годы характеризуются, с одной стороны, обострением политич. реакции после разгрома декабристов, усилением самодержавного деспотизма Николая I, с другой стороны — поисками новых путей борьбы с крепостнич. монархией, сумевшей ранее подавить дворянских революционеров, развитием прогрессивной обществ. мысли, в особенности в нач. 40-х гг. По определению В. И. Ленина, Б. явился «предшественником полного вытеснения дворян разночинцами в нашем освободительном движении...» (Соч., т. 20, с. 223). Б. вступил в лит-ру со страстной ненавистью к крепостничеству. Но прежде чем стать основоположником идеологии революц. демократии, выражавшей интересы крестьянских масс, Б. прошел сложный идейный путь — от идеализма к материализму, от просветительских иллюзий к революц. взгляду на действительность. В сер. 30-х гг. он был идеалистом по своим философ. воззрениям, но уже в «Литературных мечтаниях» подчеркивал диалектич. характер развития идеи. Как просветитель, он верил в то, что осн. двигатель истории — просвещение, мысль, пропаганда передовых взглядов. Все это составляло довольно стройную систему, пока ее не разрушила

жестокая николаевская действительность, показав безнадежность осуществления субъективных чаяний отдельных прогрессивно настроенных людей. К 1837—39 относится увлечение Б. философией Гегеля, к-рому он многим обязан в развитии своих взглядов. Разочарование в возможности улучшить жизнь путем духовного воздействия на общество явилось почвой, на к-рой возникло одностороннее понимание Б. одного из положений философии Гегеля «все действительное разумно». Б. признал разумность существующей действительности, а всякие попытки со стороны передовой личности изменить ее считал бессмысленными и беспочвенными. Наступил период т. н. примирения с действительностью, отразившийся в статьях «Бородинская годовщина» (1839), «Менцель, критик Гёте» (1840), «Горе от ума» (1840) и др., вызвавших осуждение А. И. Герцена, Т. Н. Грановского. Однако при всей ошибочности «примирения» в этих умонастроениях Б. было и здоровое зерно: признание необходимости объективного обоснования своих идеалов, стремление обнаружить в самой жизни реальную почву для осуществления своих идей. В конце 1840 Б. понял свою ошибку, заключавшуюся в том, что он не развил «идею отрицания», т. е. увидел в действительности только консервативные, а не революц. силы, к-рые были не менее реальны, чем первые. Вслед за тем Б. со свойственной ему страстностью проникся идеями утопич. социализма, но скоро увидел несостоятельность утопич. стремления добиться социалистич. преобразования общества мирным, а не революц. путем. Относясь отрицательно к капитализму, установившемуся на Западе, Б., однако, был чужд свойственной утопистам идеализации докапиталистич. патриархальных форм жизни. Он признавал прогрессивность капитализма по сравнению с феодализмом, но различал буржуазию, борющуюся против старого режима, и буржуазию торжествующую, для к-рой он находил гневные слова. Для России Б. считал осн. задачей переход от крепостничества к капиталистич. пути развития, к-рый она должна пройти, прежде чем поднимется к более высокой обществ. формации. С конца 1846 Б. особенно сильно критиковал утопистов («верующего друга» М. А. Бакунина, нек-рые романы Жорж Санд). Итогом лит. деятельности Б. явилось в июне 1847 письмо к Гоголю, одно «...из лучших произведений бесцензурной демократической печати...», по словам В. И. Ленина (Соч., т. 20, с. 223—24), направленное против реакц. книги Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями». В письме изложена своего рода программа-минимум рус. революц. демократии, в основе к-рой — задача уничтожения крепостничества. Борясь, как и Герцен, совм. с западниками против славянофилов и правительств. реакции, Б. сформулировал идеи революц. патриотизма, враждебного как нац. исключительности славянофилов (в полемике с К. С. Аксаковым и др.), так и преклонению либералов-западников (В. П. Боткин и др.) перед буржуазной цивилизацией. Деятельность Б. была проникнута верой в историч. роль рус. народа. Однако он не преодолел до конца утопич. взглядов, не имея возможности, в силу историч. условий крепостнич. России, оценить значение объективных социально-экономич. сил в развитии общества, и оставался просветителем, отводя идеям решающую роль в истории общества.

Как философ Б. являлся одним из выдающихся представителей домарксова материализма. Он был знаком с философией Л. Фейербаха и первыми произведениями К. Маркса и Ф. Энгельса (по «Deutschfranzösische Jahrbücher» и, возможно, по нек-рым др. источникам). Он признавал духовный мир человека результатом работы мозга, зависимость человека от внешней среды, от производимого ею воздействия. Б. понял ошибочность идеализма даже в наивысшем его выражении —

в философии Гегеля, но до конца жизни не отказался от гегелевской диалектики. Благодаря этому материализм Б., к-рый вполне определился к сер. 40-х гг., чужд механистич. вульгаризации в вопросе об отношении между духовным и материальным миром, между объективным и субъективным. Признавая их единство, Б. видел качественные различия внутри этого единства. Он был убежден в господстве закономерности как в мире природы, так и общества, в бесконечных возможностях развития реального мира. Роль личности в истории, по Б., всегда обусловлена историч. необходимостью, потребностями и положением нар. масс. Историзм в подходе к явлениям обществ. жизни особенно блестяще проявился в его историко-лит. работах.

Б. — основоположник рус. реалистич. эстетики и реалистич. критики. Природу и сущность иск-ва он видел в воспроизведении действительности в ее типических чертах. Передовая обществ. тенденция, по Б., не только не снижает худож. достоинств произведения, но повышает (при наличии таланта и мастерства писателя) его ценность. Эстетика Б. враждебна теории «чистого искусства». Черпая содержание из одного источника — действительности, наука и иск-во отличаются друг от друга не своим предметом, а формой его восприятия и выражения. Наука мыслит понятиями, иск-во — образами. Художник мыслит предмет в форме отдельно существующих индивидуальностей, ученый — в форме общих свойств естественных и социальных явлений. Общее всегда дается искусством в форме самой жизни — в живом индивидуальном облике. Эстетика Б. исторична. Он стремится объяснить каждую фазу в развитии иск-ва условиями жизни совр. ей общества. Теория реализма Б. обосновывала ту прогрессивную роль, к-рую сыграла рус. лит-ра в освободит. движении. Концепция реализма неотделима у Б. от идеи народности лит-ры, проявлявшейся в ее нац. самобытности, в защите ею интересов народа, в ее демократич. характере. Свои эстетич. идеи Б. выразил в таких статьях, как «Идея искусства» (1841), «Разделение поэзии на роды и виды» (1841), «Речь о критике» (1842), в статьях «Сочинения Александра Пушкина» (1843—46), в обзорах лит-ры, из к-рых наиболее важны «Взгляд на русскую литературу 1846 года» (1847), «Взгляд на русскую литературу 1847 года» (1848) и др. работах. Эстетика Б. создавалась в процессе его критич. деятельности, подсказывалась практикой, необходимостью решить задачи, к-рые ставила рус. жизнь и рус. лит-ра. Уже в 30-е гг. он выступил против реакц. романтизма, романтич. эпигонства, дидактич. беллетристики. Б. был первым рус. критиком, который понял и оценил подлинный смысл новых явлений в лит-ре: переход от романтизма к реализму, от преобладания стихов к прозе, обществ.-эстетич. значение творчества Пушкина, Гоголя, Лермонтова. Жгучая ненависть к крепостничеству, борьба за освобождение личности и ее человеч. достоинство были лейтмотивом всей деятельности Б.

Еще в «Литературных мечтаниях» Б. установил зависимость нац. самобытности рус. лит-ры от ее демократизации. Историю рус. лит-ры он рассматривает в единстве с развитием всей рус. культуры. В статье «О русской повести и повестях г. Гоголя» (1835) Б. первый признал Гоголя, оценив его как гениального писателя, умеющего извлекать поэзию из прозы жизни. Б. определил место Гоголя в процессе развития рус. прозы. В статье «О критике и литературных мнениях „Московского наблюдателя“» Б. выступил против «светской» эстетики С. П. Шевырева, стремившейся подчинить лит-ру интересам привилегированных читателей. В оценке поэзии В. Г. Бенедиктова, в статье о соч. А. Марлинского (1840) Б. критиковал иск-во, поражающее читателя лишь внешними эффектами и звонкими фразами. В годы «примирения с действительностью» Б. не

избежал серьезных ошибок в критич. оценках. Так, в статье о «Горе от ума» критик осудил комедию якобы за недостаток объективности и за полные протеста речи Чацкого. Позже Б. горько раскаивался в своей ошибке; но и в этой статье он дал замечательный разбор «Ревизора» Гоголя.

Переход Б. к решит. борьбе с крепостнич. действительностью означал новый этап в его деятельности. Глубокое идейное содержание, активное отношение писателя к важнейшим проблемам эпохи становятся в глазах Б. необходимыми признаками худож. полноценности лит. произведения. В статьях 40-х гг., особенно в статье «Стихотворения М. Лермонтова» (1841), Б. требует от художника «субъективности», то есть отражения потребностей общества в сознании передовой личности, «сочувствия современности»; узко личные переживания — удел поэтов низшего ранга. В обширном цикле статей о Пушкине (одиннадцать статей, 1843—46) сделан обзор рус. лит-ры от Ломоносова до Пушкина, определены закономерности ее развития. Б. устанавливает в прошлом два осн. направления: идеальное и сатирическое. Уже в сатире Кантемира Б. видел элементы нац. содержания и одновременно сближения с действительностью. «Идеальному» направлению, отражавшему высокие идеи патриотизма, мешало, по мнению критика, увлечение зап.-европ. формами. Этим объяснял Б. ту «риторичность», к-рая составляла отрицат. сторону «идеального» направления. Поэзию Пушкина Б. рассматривал как грандиозное явление рус. культуры, в к-ром самобытно-нац. элементы органически срослись с новыми формами, привитыми в результате петровских преобразований. Основу пушкинского творчества Б. видел в том обществ. движении, к-рое неразрывно связано с Отечеств. войной 1812 и привело к декабристскому движению. Рассматривая худож. особенности пушкинской поэзии, Б. раскрыл осн. черты ее реализма, мужественный оптимизм и «лелеющую душу гуманность». В поэзии Лермонтова Б. остро ощутил горечь разочарования, тоску по деятельной жизни. Рефлексия Печорина и пафос протеста, пронизывающий все творчество Лермонтова, были для Б. свидетельством переходного характера эпохи, возникновения в обществ. жизни новых явлений, идей борьбы. В творчестве Гоголя Б. видел наиболее полное воплощение принципов реализма и народности. Последовательность и глубину реализма Гоголя и «гоголевского направления» Б. усматривал в обращении к жизни «массы», к «обыкновенному человеку». Б. раскрыл прогрессивный и демократич. смысл гоголевского творчества, его обличит. и антикрепостнич. характер. Борясь за Гоголя и его школу, Б. указал рус. лит-ре путь реалистич. социальной сатиры. Критик блестяще отразил нападки славянофилов на натуральную школу , вождем и теоретиком к-рой он являлся. В ряде статей 40-х гг., особенно в годичных обзорах рус. лит-ры за 1846 и 1847 годы, он показал, что новое критич. направление глубоко патриотично, связано с народом и лучшими традициями рус. лит-ры. Эти мысли он отстаивал в статьях «Несколько слов о поэме Гоголя „Похождения Чичикова, или Мертвые души“» (1842), «Объяснение на объяснение...» (1842), «Ответ „Москвитянину“» (1847) и др.

Б. был выдающимся критиком зап.-европ. лит-ры. Его суждения о ней полны глубокого уважения к другим народам и их культуре. Статья «„Гамлет“. Драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета» (1838) внесла большой вклад в изучение трагедии Шекспира. В статье о «Парижских тайнах» Э. Сю (1844) Б. подверг критике литературу франц. торжествующей буржуазии. Он отмечал с глубоким сочувствием явления демократич. культуры на Западе: произв. П. Беранже, Ж. Санд, Г. Гейне. Глубоки его суждения о И. В. Гёте, Ч. Диккенсе, Э. А. Т. Гофмане, Вальтере Скотте и др.

Отношение Б. к фольклору определялось общим характером и эволюцией его мировоззрения. В статьях и рецензиях 30-х гг. («Литературные мечтания» и др.) Б. оценивал нар. поэзию как единственно самобытное иск-во и как высшее выражение народности. Однако его идеалистич. взгляды тех лет отражались и на понимании фольклора; Б. рассматривал его как бессознательное творчество, в ряде случаев противопоставляя фольклор лит-ре. Требуя от писателей творческого усвоения нар. поэзии, Б. ошибочно считал псевдонародными «Сказки» А. С. Пушкина, «Конька-Горбунка» П. Ершова и др. На рубеже 30—40-х гг. в связи с переломом в мировоззрении Б. меняется и его отношение к фольклору. В статьях «Идея искусства», «Общее значение слова литература», «Разделение поэзии на роды и виды» и особенно в цикле из четырех статей о народной поэзии (1841), написанных в виде обобщающих рецензий на «Древние российские стихотворения» Кирши Данилова и др. фольклорные сборники, Б. дал глубокую характеристику нар. поэзии. Он исходил прежде всего из того, что создателем фольклора является народ. В отличие от мифологов, Б. понимал коллективность не как безличное творчество, а как сложный, длительный процесс соавторства личности и коллектива. Б. раскрыл противоречивую природу фольклора эпохи феодализма, увидел в нем отражение свободолюбия, несокрушимой мощи народа, с одной стороны, и консервативных элементов — с другой. Б. пришел к выводу, что подлинная народность состоит не в самом факте обращения писателей к фольклору, а в передовой идейности и сочетании нац. и общечеловеч. идеалов. В последний период Б. сосредоточил свою критику на недостатках нар. поэзии («Амарантос, или Розы возрожденной Эллады», 1844, и др.). Вместе с тем в «Письме к Гоголю» и в «Литературных и журнальных заметках» (1843) он отметил отражение в фольклоре атеистич. и антиклерикальных настроений масс. На протяжении всей деятельности Б. боролся как с реакционно-романтич. взглядами на нар. творчество, так и с нигилистич. отношением к нему, ратовал за его подлинно научное собирание и изучение.

Критич. статьи Б. воспитывали не только читателей, но и писателей. С глубокой заинтересованностью присматривался он ко всему талантливому в литературе: Гоголь, Лермонтов, Кольцов, Гончаров, Тургенев, Достоевский, Герцен, Некрасов и др. были признаны им как большие художники по первым же их произведениям. Характерной особенностью Б.-критика была его высокая принципиальность, непримиримость к компромиссам, отрицание всякой непоследовательности. Он противопоставлял критике уклончивой и робкой ту безграничную любовь к истине, которая не знает никаких прикрас и умолчаний. Творческий гений Б. соединял в себе обществ. пафос и философ. мышление, эстетич. чувство и лит. талант, дар научного обобщения и поэтич. фантазию. Критик и нар. трибун, революц. мыслитель и воинствующий публицист, Б. вывел лит. критику на широкую арену обществ. жизни и борьбы.

Вокруг имени Б. вплоть до Октябрьской революции шла ожесточенная идейная борьба. И либералы, и революц. демократы, и народники оспаривали право на наследие Белинского. Еще в 50-х гг. 19 в. либералы К. Д. Кавелин, В. П. Боткин изображали его учеником зап. мыслителей, отрицали самостоятельность мысли Б., сводя его роль к талантливой популяризации чужих идей. Оригинальность и величие личности и интеллекта Б. раскрыл А. И. Герцен в «Былом и думах». Н. Г. Чернышевский в «Очерках гоголевского периода» в подцензурной форме давал понять читателям, что он развивает идеи Б., значение к-рых сохранило свою силу. В 1859—62 было осуществлено первое издание соч. Б. (чч. 1—12) под ред. Н. Х. Кетчера, к-рое в течение десятилетий

являлось осн. источником изучения Б. Много неизвестного материала (особенно письма) ввела в научный оборот книга А. Н. Пыпина «Белинский, его жизнь и переписка» (1876), хотя она и была написана с позиций бурж. просветительства. Т. о. определились либеральная и революц.-демократич. точки зрения на Б. В конце 19 и нач. 20 вв. реакц. точка зрения получила отражение в выступлениях А. Л. Волынского и Ю. И. Айхенвальда. Для представителей народнич. критики (напр., статья Н. К. Михайловского «Прудон и Белинский») характерно признание благородства и чистоты натуры Б. и недооценка его как самостоят. мыслителя. Большое значение имела деятельность С. А. Венгерова, редактировавшего второе собр. соч. Б. (законч. в 1948 В. С. Спиридоновым) и написавшего работу о молодом Белинском — «Великое сердце» (1898). В дореволюц. годы известностью пользовались статьи о Б. либерального народника Р. И. Иванова-Разумника (см. Соч., т. 5, 1916). Либерально-народнич. концепция была блестяще опровергнута Г. В. Плехановым, написавшим ряд замечат. работ о Б. («Белинский и разумная действительность», «Литературные взгляды В. Г. Белинского», «В. Г. Белинский» и др.). В них впервые нашел справедливую оценку период «примирения с действительностью» и увлечение Гегелем, как результат поисков закономерностей в обществ. действительности. Плеханов называл Б. «гениальным социологом», развивавшимся в направлении марксизма. Но при всех крупных достоинствах в работах Плеханова были и серьезные недостатки: развитие мировоззрения Б. он объяснял не влиянием рус. действительности и лит-ры, а гл. обр. воздействием зарубежной философии, преим. немецкой; оставалась невыясненной социальная природа взглядов великого критика-мыслителя.

Подлинно классовую, социальную характеристику значения Б. дал еще в 1914 В. И. Ленин, увидевший в нем выразителя протеста крест. масс против крепостного права. Ленинская точка зрения требовала критич. пересмотра предыдущих исследований, не исключая и работ Плеханова. В сов. время появились книги литературоведов Н. Л. Бродского, А. Лаврецкого, П. И. Лебедева-Полянского, Н. И. Мордовченко, статьи М. П. Алексеева , М. К. Азадовского, В. Г. Березиной и др. Особое оживление в науке о Б. возникло в связи со столетием со дня его смерти (1948). Ценный исследовательский и фактический материал содержат посвященные Б. тома «Литературного наследства» (т. 55—57, 1948—51); сб. под редакцией Н. Л. Бродского «В. Г. Белинский и его корреспонденты» (1948). Философ. взглядам Б. посвящены работы М. Т. Иовчука, З. В. Смирновой и др.; был издан сб. «Белинский — историк и теоретик литературы» (1949). Текстологич. работу по изучению наследия Б. продолжали Ю. Г. Оксман, В. С. Спиридонов, Л. Р. Ланской, В. И. Кулешов, Ф. Я. Прийма. В 1953—59 было выпущено «Полное собр. соч.» (изд. АН СССР). Много нового в изучение Б. внесли сб-ки статей, издаваемые Ленинградским и Саратовским университетами, два тома

биографии Б., написанные В. С. Нечаевой (1949—1954), «Летопись жизни и творчества В. Г. Белинского», сост. Ю. Г. Оксманом (1958). Сов. литературоведы раскрыли огромное значение Б. для развития сов. эстетики и совр. лит. критики.

«Слово о полку Игореве» - памятник древнерус. лит-ры конца 12 в. Написан неизвестным автором вскоре после похода Игоря Святославича, князя Новгород-Северского, на половцев в 1185 под свежим впечатлением от событий. В числе живых в «Слове» упоминается галицкий князь Ярослав Владимирович (Осмомысл), умерший 1 окт. 1187. Поход, о к-ром рассказывает «Слово», начался в конце апр. 1185. В нем приняли участие двоюродные братья киевского князя Святослава Всеволодовича - Игорь Святославич с сыном и племянником, князь трубчевский и курский Всеволод Святославич («Буй Тур»). Тяжелое поражение, к-рым закончился поход, послужило автору поводом для горьких раздумий о судьбах Русской земли и для страстного призыва к князьям прекратить раздоры и объединиться для отпора кочевникам.

О патриотической идее «Слова» писал К. Маркс: «Суть поэмы - призыв русских князей к единению как раз перед нашествием собственно монгольских полчищ» (Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 29, с. 16). Об идейно-худож. содержании «Слова» накопилась огромная исследоват. лит-ра. Это произведение лирическое и эпическое одновременно. Мн. образы (картины битвы, бегство Игоря из плена) восходят к фольклорной символике; плач Ярославны - к нар. причитаниям. Стихийная связь человека с природой, упоминание языческих богов - свидетельство поэтических воззрений народа той эпохи. В нем соединились традиции устного и письменного творчества, придавшие памятнику ту неопределенность в жанре, к-рая была типична для 11-12 вв., когда жанровая система русской литературы еще не успела достаточно определиться. Вместе с произв. Кирилла Туровского, «Словом о погибели Русской Земли», «Киево-печерским патериком» и мн. страницами Ипатьевской летописи «Слово» свидетельствует о высокой лит. культуре Руси 11-12 вв. Худож. высота «Слова» соответствует худож. уровню рус. живописи того же времени (иконы, фрески в храмах Киева, Новгорода, Пскова, Владимиро-Суздальской Руси и пр.), зодчества (церковь Покрова на Нерли, Георгиевский собор Юрьева монастыря в Новгороде, собор в Юрьеве-Польском и пр.). «Слово» в сильнейшей степени повлияло на памятник нач. 15 в. - «Задонщину», а через нее и на нек-рые другие памятники 15-17 вв., но к этому времени само «Слово» уже было слишком трудным для понимания и сравнительно мало интересовало своей темой; поэтому оно сохранилось в одном только списке, к-рый находился в др.-рус. сб-ке, открывавшемся обширным Хронографом. Сборник был приобретен в нач. 90-х гг. 18 в. собирателем рус. древностей графом А. И. Мусиным-Пушкиным у б. архимандрита упраздненного к тому времени Спасо-Ярославского монастыря Иоиля. В 1800 вышло первое изд. «Слова», выполненное Мусиным-Пушкиным в сотрудничестве с лучшими археографами того времени H. H. Бантышом-Каменским и А. Ф. Малиновским. Список «Слова», находившийся в доме Мусина-Пушкина в Москве, погиб в пожаре 1812. Сохранилась копия со списка «Слова» и перевод, сделанные для Екатерины II (опубл. в 1864 П. П. Пекарским). Палеографич. анализ данных о погибшем списке позволяет считать, что он относился к 16 в. Список «Слова» видели знатоки др.-рус. рукописей H. M. Карамзин и А. И. Ермолаев. Поскольку список «Слова» был довольно поздним, в нем уже были ошибки и темные места. Количество ошибок возросло в копии и первом издании. Издатели не поняли отд. написания, неправильно разделили текст (в списке текст написан сплошь - без разделения на слова), ошибочно истолковали нек-рые географич. наименования, имена князей. Большая часть ошибок и темных мест была объяснена исследователями 19 и 20 вв.

Вскоре после издания «Слова», но еще до гибели списка, возникли сомнения в древности памятника. Предполагалось, что «Слово» написано позднее 12 в., но не позднее даты списка (т. е. 16 в.). Подобные суждения высказывались и в отношении др. памятников («Повесть временных лет», «Русская Правда») соответственно положениям скептической школы рус. историографии того времени. Гл. скептиками после гибели списка «Слова» выступали О. И. Сенковский и М. Т. Каченовский. После открытия в сер. 19 в. «Задонщины» - памятника нач. 15 в., подражавшего «Слову», сомнения на нек-рое время прекратились. Однако в конце 19 в. франц. славист Л. Леже, а в 30-е гг. 20 в. франц. славист А. Мазон стали утверждать, что не «Задонщина» написана в подражание «Слову», а «Слово» создано в конце 18 в. в подражание «Задонщине», список которой был якобы уничтожен фальсификаторами «Слова». Доказательства, приведенные советскими, зап.-европ. и амер. исследователями в защиту подлинности «Слова», вынудили совр. скептиков усложнить аргументацию и нарисовать запутанную и малоубедительную картину создания «Слова».

Создание «Слова» относится к тому историч. периоду, когда др.-рус. лит-ра еще не разделилась на лит-ру русскую, украинскую и белорусскую. Оно в равной мере принадлежит всем трем братским народам и оказало влияние на все три лит-ры. Мотивы и образы «Слова» отразились в творчестве А. Н. Радищева, В. А. Жуковского, А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, К. Ф. Рылеева, Н. М. Языкова, А. Н. Островского, А. А. Блока, И. А. Бунина, Б. А. Лавренева, в поэзии Т. Шевченко, И. Франко, П. Тычины, М. Рыльского, Я. Коласа и др. Поэтич. переложения слова принадлежат В. А. Жуковскому, А. Н. Майкову, К. Д. Бальмонту, Н. А. Заболоцкому, Л. И. Тимофееву, В. И. Стеллецкому, А. Степанэ, А. К. Югову и др.

Издания: Слово о полку Игореве, изд. Н. Тихонравовым, 2 изд., М., 1868; Слово о полку Игореве, под ред. В. П. Адриановой-Перетц, М. - Л., 1950; Дмитриев Л. А., История первого издания «Слова о полку Игореве». Материалы и исследования, М. - Л., 1960; Слово о полку Игореве. Др.-рус. текст и переводы., М., 1965; Слово о полку Игореве. Сост. и подгот. текстов Л. А. Дмитриева и Д. С. Лихачева, 2 изд., Л., 1967.

Лит.: Миллер Вс., Взгляд на Слово о полку Игореве, М., 1877; Потебня А., Слово о полку Игореве, 2 изд., X., 1914; Смирнов А., О Слове о полку Игореве, 1-2, Воронеж, 1877-79; Барсов Е. В., Слово о полку Игореве как худож. памятник Киевской дружинной Руси, ч. 1-3, М., 1887-89; Перетц В. М., Слово о полку Ігоревім. Пам’ятка феодальноі України-Руси XII в., К., 1926; Орлов А. С., Слово о полку Игореве, 2 изд., М. - Л., 1946; Лихачев Д. С., Слово о полку Игореве, 2 изд., М. - Л., 1955; «Слово о полку Игореве» - памятник XII века. Сб. ст., М. - Л., 1962; Словарь-справочник «Слова о полку Игореве», в. 1-3, М. - Л., 1965-69; Слово о полку Игореве и памятники Куликовского цикла. К вопросу о времени написания «Слова», М. - Л., 1966; Зимин А. А., Приписка к псковскому Апостолу 1307 года и «Слово о полку Игореве», «Рус. лит-ра», 1966, № 2; его же, Спорные вопросы текстологии «Задонщины», там же, 1967, № 1; Mazon A., Le Slovo d’Igor, P., 1940; Jakobson R., La Geste du Prince Igor’, в его кн.: Selected writings, The Hague - P., 1966; «Слово о полку Игореве». Библиография изданий, переводов и исследований, сост. В. П. Адрианова-Перетц, М. - Л., 1940: ее же, «Слово о полку Игореве» и памятники рус. лит-ры XI-XIII вв., Л., 1968; «Слово о полку Игореве». Библиографич. указатель, под ред. С. К. Шамбинаго, М., 1940; «Слово о полку Игореве». Библиография изданий, переводов и исследований. 1938-1954, сост. Л. А. Дмитриев, М. - Л., 1955.