На сцене пространства NOL Project, что на Дубровке, Родион Барышев выпустил премьеру по роману Набокова «Приглашение на казнь». Впервые набоковская антиутопия поставлена в жанре физического театра, минимум слов, зато много потной работы атлетичных актеров. Романтика-Цинцинната, приговоренного к смертной казни за «непрозрачность» и «гносеологическую гнусность», аккуратно, но сильно «ломают» в большом сером кубе-камере, мигающим яркой карнавальной иллюминацией, что подчеркивает фальшивость и одновременно мрачность происходящего. А вокруг куба-камеры в белых комбинезонах мирно живет город обезличенных людей. Напряженное и плотное повествование (будто Набокова запустили на скорости 2х) не дает заскучать, ломая стереотипы о зевотном physical theater.
Кто читал набоковский роман, понимает, что поставить его без слов – сложная задача. Ставить в жанре пластического театра можно сцены с понятной мотивацией, общечеловеческой. Тогда они читаются даже теми, кто не знаком с романом. А как поставить абстрактную антиутопию, в которой, например, по правилам тюрьмы, охранники танцуют вальс с заключенными, чтобы пластическая метафора считывалась? К тому же, часто кажется, что самого Набокова не очень интересовала проработка идейной стороны своих текстов, его больше занимало плетение словес. Кажется, что посреди романа, забыв про сюжет, завороженный Набоков сидит над строчкой, как над бабочкой, и гори все огнем. Но Родиону Барышеву (и в этом его большая заслуга) удалось перевести художественную пластику Набокова в пластику телесную и сделать историю понятной.
У Барышева на главные роли (их шесть) есть два состава актеров. И эти два состава делают два разных спектакля. Точнее спектакль один, одна партитура, все одинаковое, кроме маленького смыслового оттенка. Первый состав играет больше про внешнее насилие, второй – про внутреннее. Дело в том, что Набоков написал нетипичную антиутопию. Жестокой диктатуре замятинско-оруэловского типа он противопоставил нежную диктатуру. В тюрьме Цинцинната не мучают, а угощают, предлагают игры и развлечения. А неблагодарный Цинциннат упрямиться и делает козью морду. Но это радушие обманчиво, потому что за кажущимся гуманизмом тюремного персонала скрывается бесчеловечность. И это страшнее.
Первый состав «Приглашения на казнь» подобран таким образом, что за их сценическим существованием считывается больше внешнего насилия. Чуть больше Оруэлла. Адвокат и тюремщик – физически сильные и безошибочные автоматы, Цинциннат – маленький и интеллигентный поэт с кучерявыми волосами – Пушкин лицейской поры. Когда адвокат в одной из первых сцен закапывает новичка-заключенного в бумаги, иллюстрируя ад бюрократической казуистики, кажется, что Цинцинната случайно задушат.
Во втором составе Цинциннат – крепкий парень, больше похожий на революционера-нацбола, чем на поэта, и адвокат с тюремщиком явно уступают ему в массе и мышечной силе. Заключенный при желании мог бы размножить им головы, но улыбки на их резиновых лицах, улыбки маньяков, останавливают и смущают революционера. Мучают больше его душу, чем на тело. В этом прочтении, кажется, чуть больше изначального Набокова.
Обе версии спектакля хороши и точны. Первая вызывает больше ассоциаций с сегодняшним днем. Она более актуальная, узнаваемая, социальная. Она откликнется у неравнодушных к общественным проблемам людей. Во второй больше безумия и метафизики, она будто иллюстрирует работу Мишеля Фуко «Надзирать и наказывать»: с развитием прогресса и гуманизма насилия не становится меньше, просто с кровавых средневековых площадей оно уходит в уютные одиночные камеры, где истязается теперь не тело, а душа. А палачи натягивают улыбки и казнят исключительно ради блага самого заключенного. Кстати, в первом и втором составе палача, Месье Пьера, играет один актер, совершенно не заменимый в своей наивности и демонии.
Но не только анатомированием насилия хорош спектакль Родиона Барышева. История Цинцинната Ц. можно прочитать как крах иллюзий. Единственный поэт, единственный непрозрачный, обладающий внутренним я, член прозрачного общества, Цинициннат, все-таки до конца надеется на правду и справедливость в своем пластмассовом мире. Над ним смеются, как над зевакой, попавшим на сцену варьете, а он продолжает верить, что бутафорский лаз выведет его на волю, что ряженая девочка-Эммочка окажется его настоящей спасительницей, что этот мир – не фальшивка. Вера Цинцинната добавляет спектаклю пронзительную ноту, поднимает историю мрачного цирка на уровень драмы.
Спектакль, на который я не собиралась идти, потому что думала, что получила от него всё, что могла.
Но билет взялся как-то сам собой, даже два билета; само собой, второй оказался для cat_tie
, которую я уже года полтора собиралась пригласить на "Казнь".
А спектакль, конечно, был удивительный. Это, наверное, была лучшая "Казнь" из мною виденных - ну да, из всего-навсего трёх пока, но всё же.
Поразителен был Евгений Редько - в этот раз это был замечательно цельный
Цинциннат, про которого очень трудно писать, потому что как расскажешь - это надо пересказывать весь спектакль... Смертный страх, тяга к творчеству, любовь к Марфиньке, совершенно удивительная на этот раз сцена с матерью; не возникало сомнений, что и Марфинька, и Цецилия не просто в полушаге - на волосок от того, чтобы понять Цинцинната, но страшно, страшно - действительно страшно стать иным в этом мире, оказаться по ту сторону от этих уродливых кукол, страшно даже подумать об ином - лучше уподобиться им, и тогда всё устроится само собой.
Марфинька была совсем человек. Конечно, только её он и мог полюбить, кого же ещё.
Впервые увидела Дарью Семёнову в роли Эммочки, предыдущие два раза попадала на Рыщенкову; Семёнова совсем другая, если Эммочка Рыщенковой - эдакая Лолита, то у Семёновой это умственно отсталый ребёнок неопределённого возраста.
Не имеющий представления о добре и зле.
Про неё мне ещё подумать надо.
А каков был библиотекарь-Блохин!
А Гришин, Исаев и все остальные!
Как мудро заметила cat_tie
, они же половину Цинцинната играют, когда мы не видим его лица.
Потрясающая взаимосвязь всего и вся на сцене.
Ох, да, от меня же ещё рассказа о Красилове ждут.
А Пьер у него в этот раз был какой-то другой как минимум в первом действии.
То есть всегда все отмечали, что у него образ, далёкий от книги, а в этот раз Пьер был существенно ближе к тому, что написано у Набокова.
Поубавилось обаяния, но зато такой гадливости давно не испытывала, наверное.
То же, впрочем, относится и ко второму действию, где Пьер в первую очередь страшен и только во вторую - притягателен.
Интересно, я как-то не ждала, что в этом отношении что-то меняться будет.
Но финал, какой в этот раз был финал.
Когда под закрывающийся занавес ты закрываешь глаза и какое-то время сидишь так - принимая.
А потом был разобранный букет - один на двоих - и сутолока на поклонах (меня немножко затоптали) - и долгий разговор в ближайшей кафешке, потому что было о чём поговорить.
Кажется, я привела в РАМТ нового человека.
Кажется, когда появляются новые любимые спектакли, о старых любимцах тоже забывать не следует.
Кто знает, что они тебе преподнесут.
После прочтения книги меня охватывало два противоречивых чувства: любопытства (как же все это поставили на сцене РАМТа) и страх, наверное, он всегда присутствует, страх, что не понравится.
Но к счастью, мне все понравилось: сама постановка, декорации, и игра актеров!
Было ощущение, что спектакль даже лучше, чем книга, он воспринимался легче, уж не знаю из-за того ли, что я знала сюжет, или из-за того, что слегка убрали монологи Цинцината, которых в книги предостаточно и которые (лично мне) было читать очень тяжело. И я, наконец, разобралась в том, что же хотел сказать автор!
Очень хороший получился контраст с костюмами: все приходящие в темницу к Цинцинату были такие яркие и жизнерадостные, а его обитель и наряд - такие серые и печальный.
Казнь была словно шоу какое-то, а не смерть человека, да и отношение людей к узнику было такое, словно он не смерти ожидает. А обращение к этой маленькой девочки очень трогательно прозвучало: «Тебе ведь меня жалко?» сколько надежды в этих словах, надежды на то, что может хоть она не похоже на этот жестокий мир вокруг него.
Евгений Редько играл просто блестящи!!! Как он от начала спектакля и до его конца проживал своего героя. Его муки в заточения, и мольба всего лишь знать, когда состоится казнь, чтобы иметь возможность оставить свои труды потомкам. И как его герой начинает сходить с ума в этих стенах! Браво!
А этот лучик надежды, который появился, когда Пьер рассказал, за что его арестовали (за то что он якобы хотел его спасти) надежда на то что не все в этом мире бессердечные бездушные и жестокие. А когда капали туннель, у него тоже возникла надежда на спасение. Правда оказалась ложной. Еще в конце его герой шипел в ответ Пьеру – «Я сам». Это просто прекрасно было придумано и сыграно!
Хочется крикнуть «Браво!» за такую игру!
А вот Илью Исаева и правда не узнать, в антракте заглянула в программку, чтобы посмотреть, кого он играет. Какой неузнаваемый и такой противный смех, таким тоненьким голоском, какая легкость в движениях!
Не могу не отметить прекрасную игру Петра Красилова! Вот иногда думаешь, что удивить уже трудно столько всего видела, а вот вновь удивил.
Как он фокусы показывал! Особенно трюк с табуреткой в зубах, стоя на одной ноге на другой табуретке! И как после этого (когда понял что, потерял челюсть) пытался что-то сказать, но ничего не выходила. Вместо слов были звуки – он шепелявил. Браво!
Еще отмечу, как он сыграл, именно сыграл, анекдот, ведь он был в книге Набокова, но восприятие совсем иное, как говорил голосом старушки, просто классно!
Понравилось, как Цинцинат и Пьер играли в шахматы. Как Пьер в ожидание хода Цинцината рассказывал ему что-то, а потом (когда видел очередной ход своего противника) как он реагировал на то, что ему поставили мат или то что он-то проигрывает.
А как обнимал топор, с каким трепетом и в тоже время волнением оттого, что казнь все ближе и ближе!
Понравилось, как он пел! И поражает не то, что он хорошо поет, а то, что он это делает по-разному в образе того героя, которого играет (и в роли Пьера это было так необычно и в тоже время так классно)!
Был замечательный и постепенный переход от «узника» Пьера этакого весельчака и хитрюги до Пьера палача такого глазурного и может даже изысканного. Он и ходил совсем по-иному.
Танец у Пьера и Цинцината очень красивый получился!
Понравился Пьер в финале, как он умоляет Цинцината остаться и вернуться обратно!
Я увидела в палаче Пьере фанатика своей работы - для него важна каждая деталь, каждая мелочь, потому что он любит свою работу, и как мне показалась, в свою работу он вкладывает душу.
С некоторой настороженностью шла я на этот спектакль, потому что в принципе было сложно представить, как можно перенести на сцену прозу Владимира Набокова, вся прелесть которой в словесной ворожбе, кружевной пене слов, отголосках и аллитерациях внутри предложений, создающих легкие, текучие образы.
Не уменьшила опасений и программка, оформленная, как пригласительный билет на «поучительное зрелище», казнь господина Цинцинната Ц., где еще до спектакля режиссер попытался сразу продиктовать зрителям свое восприятие романа Набокова, как «коллизии духовно одаренного одиночки с тоскливо-примитивным «среднечеловеческим» миром - «мещанской цивилизацией», или миром «пошлости», где властвуют мнимости, иллюзии, фикции». Уж кому такая однобокость истолкования точно не пришлась бы по вкусу, так самому автору, неоднократно подчеркивавшему: «Я никогда не отрицал нравственное воздействие искусства, безусловно заложенное в каждом подлинном произведении. Но что я действительно отрицаю и против чего готов биться до последней капли чернил, так это нарочитое морализаторство, которое для меня убивает все следы искусства в произведении, каким бы искусным оно не было».
Опасения, к счастью, не сбылись, хотя, конечно, говорить об адекватном отражении набоковской прозы я бы не стала, скорее о реализации отдельных мотивов Набокова, о сценических вариациях на тему набоковского романа.
Павел Сафонов обострил конфликтную ситуацию, превратив Цинцинната из скромного учителя в детском саду для детей с ограниченными возможностями в человека неординарного, писателя, творца, пытающегося перед смертью уяснить для самого себя нечто важное, сформулировать неясные ощущения на бумаге, а всех остальных горожан - в клоунов, грубо или талантливо кривляющихся на арене.
«Гносеологическая гнусность», «непрозрачность», отличающая Цинцинната от других жителей городка, представлена в спектакле как многоплановость жизни, наличие за маской, за предписанной изначально в этом иерархичном городском балагане ролью той единственной неделимой частицы, равной, может быть, атому, которая позволяет ощутить свою уникальность, неповторимость среди других человеческих существ, и заявить: «Я есмь». Именно Цинциннату дано почувствовать существование иного мира, «образца» за «корявой копией».
Другие герои спектакля - маски, глупые и злобные куклы, которых легко спутать друг с другом в их неостановимом сумасшедшем хороводе, как путаются в сознании Цинцинната многочисленные любовники Марфиньки. А директор тюрьмы Родриг Иванович и адвокат Роман Виссарионович сосуществуют изначально в состоянии некого симбиоза, даже двойничества, напоминая порой сиамских близнецов. Горожане давно превратили свою жизнь в спектакль с множеством условностей, ритуалов и обрядов, которые необходимо неукоснительно соблюдать, но при этом их жизнь однопланова, исчерпывается исключительно физиологическими потребностями. Эти лихорадочно говорящие и безостановочно двигающиеся куклы как бы пытаются замаскировать ярким гримом и многословием собственную прозрачность, воспринимаемую режиссером как душевную пустоту. Их речи гладки, неостановимы, льются, как из рога изобилия, в то время как писатель Цинциннат мучится от своего косноязычия, пытаясь ухватить ускользающую мысль, ведь его «лучшая часть слов в бегах», слова - «судороги, слипшиеся комом».
Маски и роли сменяют одна другую в пестром танце: то палач прикинется узником, то закружатся они вместе с приговоренным к смерти в вальсе, одетые в черный и белый фраки, будто новобрачные (жертва и ее «суженый»), то предстанут на помосте в день казни, как извечные протагонисты из комедии дель арте - Пьеро и Арлекин, и удачливый любовник уступит своему неудачливому сопернику право первым познакомиться с невестой - смертью.
Кажется, нет спасения от этого морока, из бешеного дьявольского карнавала, но стоит лишь отстраниться, предпочесть выпуклой реальности кошмарного бреда почти хрустальную хрупкость своего внутреннего голоса, и наваждение рассеивается, как туман, ветер разметает по сторонам всех горожан, словно старых ненужных кукол, разваливается плаха, отрывая путь в тот мир, где, «судя по голосам, стояли существа, подобные Цинциннату».
Мир Набокова и Сафонова рассыплется на помостках РАМТа, но в памяти останутся герои спектакля и воплотившие их актеры. И тонкий, напряженный, как струна, Цинциннат Евгения Редько с глазами, повернутыми зрачками в душу и хрупкими руками пианиста, для которых невозможно само прикосновение к окружающей грязи. И омерзительный в своей наглой витальности, почти стоеросовой простодушности м-сье Пьер Петра Красилова. И хорошенькая дурочка Марфинька Янины Соколовской, чье глупое щебетание и неуемная животная похотливость так противоречат осанке и стати царицы. И не знающие границ в своей клоунаде два шумных громкоголосых существа с опилками в голове - Родриг Александра Гришина и Роман Виссарионович Ильи Исаева. И напоминающая галку Цецилия Татьяны Матюховой, смешная, нелепая и одновременно страшная в своем бесчувственном эгоизме. И все жители городка, который, хочется верить, никогда не перейдет со страниц книги в реальную жизнь, а будет по-прежнему «неутомимо плыть ручьями строк», обволакивая волшебной красотой набоковского слога.
P
. S
. Для меня это был уже второй просмотр спектакля.
После первого, состоявшегося почти два года назад, пришло в голову сделать что-то вроде видеоколлажа на тему песни "Forog a kerék" из венгерской версии мюзикла «Шахматы». Мне кажется, что непривычность для слуха, некоторая "экзотичность" венгерского языка только подчеркивает фантасмагоричность мира, воссозданного на сцене РАМТа, а чудесный голос Гезы Эдьхази напоминает об утерянной в этом мире красоте.
Последнее время стала посещать РАМТ. И все было удачно, интересно, включая чтения в фойе. Театр достаточно много выпускает премьер в год, актеры талантливые, в меру популярные, но всегда играющие на сцене интересно, не халтуря. Но тут пошла я на Набокова «Приглашение на казнь». Хорошие и известные мне артисты заявлены в программке. Кто заявлен, тот и появился на сцене: Редько и Красилов. Но что предстало моему взору! Сначала судилище, потом тюремная камера, а в центре всего этого действа «страдает» и «мучается» господин Цинциннат в исполнении Евгения Редько. Какие-то комикующие идиоты Родриг (Гришин А.) и Родион (Исаев И.) в безумном неистовстве скакали по сцене, не соразмеряя свои физические габариты и физкультурные возможности с возрастом здания. Эти два чудика, обряженные во фраки, устроили такую «веселуху», что порой неловко было смотреть на сцену и слушать тот бред, который они выдавали за текст роли. Понимаю, что это не их вина, а постановщик намудрил, а постановщик у нас кто? Павел Сафонов. Вроде, молодой, обещающий, даже очень себе талантливый. Видела его постановки: «Чайка» и «Глубокое синее море» в театре им.Вахтангова. Но в РАМТе он что-то слишком «заталантливил», что простому смертному зрителю, время от времени увлекающемуся Мельпоменой, не удалось переварить его сценическую фантазию, проникнуть в суть его замысла и окончательно насладиться выданным на суд публики шедевром. Я смотрела на сцену, прислушивалась и приглядывалась к Редько и Красилову (мне очень интересны эти актеры), оглядывала публику и понимала, что народ пребывает в ужасе и шоке то ли от идиотства на сцене, то ли от осознания того, что им, простым смертным, не понять такой тончайшей философской работы ума и сердца постановщика и, конечно же, автора. А автор-то у нас во какой! Для меня Набоков начался «Лолитой» и закончился «Лолитой» же. Что-то еще мой глаз зацепил из творчества писателя, но мозг не понял, а душа не приняла, так сильно оказалось воздействие мерзопакостного рассказика о похотливом фавне и нимфетки. Интересно оформлена программка спектакля. В ней же и указано, что «Приглашение на казнь» - одно из самых загадочных произведений автора. Даже сам автор (!), что неудивительно, зная какого мнения был сам о себе Набоков, считал свое произведение «сказочным». В этой же программке в 14 строках уложилась вся биография Владимира Набокова, а в 17 строках нам поведали содержание, суть и мысли режиссера к этому произведению. Во как! Я перед спектаклем прочитала каждую буковку, после еще раз перечитала и убедилась в том, что большая часть публики оказалась права, когда сбегала в антракте, оставляя в зале восхищенных девушек с огромными букетами цветов для своих кумиров-любимчиков - Красилова в первую очередь. Я близко сидела к сцене. Видно было хорошо, слышно еще лучше. Спасала эту галиматью классическая музыка. Что и подтвердило мое давнишнее желание: надо ходить на концерты в Консерваторию, а высокое искусство искать в Третьяковке по совету Фаины Георгиевны Раневской. Зачем всё это ставилось и ставится? Уважаю художественного руководителя этого театра Алексея Бородина, лауреата всевозможных премий под разными известными именами и городами, за то, что работает активно. Но зачем вот такую нелепицу и несуразицу с хорошими актерами в главных ролях надо выставлять на обозрение средне-статистического зрителя? Я слышала смех соседей, но больше я заметила недоумение публики, чем интерес к происходящему на сцене. Но, что самое забавное, актеры были в ужасе от такой белиберды. Редько изображал какое-то страдающее, никем непонятое создание, «уходил в себя», забывая возвращаться обратно. Красилов играл какого-то чудика, произносящего нелепые фразы, демонстрирующего стройные эпилированные ножки. Про других персонажей даже и сказать-то нечего хорошего, только неудобство и стыд за них. Молодые режиссеры, не дают Вам покоя лавры Кирилла Серебренникова. Вам хочется также сделать «выстрел во французской опере», т.е. поставить что-то эдакое выпендрежное и сразу вальяжно выйти на авансцену, гордо раскланиваясь перед публикой, ощущая на своей голове лавровый венец и соглашаясь с мнением окружающих, что вы не просто талант, а талантище, которому руку протянул Станиславский, сходя в гроб.