Великолепная шестерка
Борис Львович Васильев
Невеселый рассказ о равнодушии и черствости.
Борис Васильев
Великолепная шестерка
Kони мчались в густом сумраке. Ветви хлестали по лицам всадников, с лошадиных морд капала пена, и свежий нешоссейный ветер туго надувал рубашки. И никакие автомашины, никакие скутера, никакие мотоциклы не шли сейчас ни в какое сравнение с этой ночной скачкой без дорог.
Хелло, Вэл!
Хелло, Стас!
Пришпорь, Роки, своего скакуна! Погоня, погоня, погоня! У тебя заряжен винчестер, Дэн? Вперед, вперед, только вперед! Вперед, Вит, вперед, Эдди! Приготовь кольт и вонзи шпоры в бока: мы должны уйти от шерифа!
Что может быть лучше топота копыт и бешеной скачки в никуда? И что из того, что худым мальчишеским задам больно биться о костлявые хребты неоседланных лошадей? Что из того, что лошадиный галоп тяжел и неуверен? Что из того, что лошадиные сердца выламывают ребра, из пересохших глоток рвется надсадный хрип, а пена стала розовой от крови? Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?
Стой! Да стой же, мустанг, тпру!.. Ребята, отсюда - через овраг. Дырка за читалкой, и мы - дома.
Ты молодец, Роки.
Да, клевое дельце.
А что делать с лошадьми?
Завтра еще покатаемся.
Завтра - конец смены, Эдди.
Ну так что? Автобусы наверняка придут после обеда!
Автобусы из города пришли за второй лагерной сменой после завтрака. Водители торопили со сборами, демонстративно сигналя. Вожатые отрядов нервничали, ругались, пересчитывали детей. И с огромным облегчением вздохнули, когда автобусы, рявкнув клаксонами, тронулись в путь.
Прекрасная смена, - отметила начальник лагеря Кира Сергеевна. - Теперь можно и отдохнуть. Как там у нас с шашлыками?
Кира Сергеевна не говорила, а отмечала, не улыбалась, а выражала одобрение, не ругала, а воспитывала. Она была опытным руководителем: умела подбирать работников, сносно кормить детей и избегать неприятностей. И всегда боролась. Боролась за первое место, за лучшую самодеятельность, за наглядную агитацию, за чистоту лагеря, чистоту помыслов и чистоту тел. Она была устремлена на борьбу, как обломок кирпича в нацеленной рогатке, и, кроме борьбы, ни о чем не желала думать: это был смысл всей ее жизни, ее реальный, лично ощутимый вклад в общенародное дело. Она не щадила ни себя, ни людей, требовала и убеждала, настаивала и утверждала и высшей наградой считала право отчитаться на бюро райкома как лучший руководитель пионерского лагеря минувшего сезона. Трижды она добивалась этой чести и не без оснований полагала, что и этот год не обманет ее надежд. И оценка «прекрасная смена» означала, что дети ничего не сломали, ничего не натворили, ничего не испортили, не разбежались и не подцепили заболеваний, из-за которых могли бы снизиться показатели ее лагеря. И она тут же выбросила из головы эту «прекрасную смену», потому что прибыла новая, третья смена и ее лагерь вступил в последний круг испытаний.
Через неделю после начала этого завершающего этапа в лагерь приехала милиция. Кира Сергеевна проверяла пищеблок, когда доложили. И это было настолько невероятно, настолько дико и нелепо применительно к ее лагерю, что Кира Сергеевна рассердилась.
Наверняка из-за каких-то пустяков, - говорила она по пути в собственный кабинет. - А потом будут целый год упоминать, что наш лагерь посещала милиция. Вот так, мимоходом беспокоят людей, сеют слухи, кладут пятно.
Да, да, - преданно поддакивала старшая пионервожатая с бюстом, самой природой предназначенным для наград, а пока носившим алый галстук параллельно земле. - Вы абсолютно правы, абсолютно. Врываться в детское учреждение…
Пригласите физрука, - распорядилась Кира Сергеевна. - На всякий случай.
Покачивая галстуком, «бюст» бросился исполнять, а Кира Сергеевна остановилась перед собственным кабинетом, сочиняя отповедь в адрес бестактных блюстителей порядка. Подготовив тезисы, оправила идеально закрытое, напоминающее форму темное платье и решительно распахнула дверь.
В чем дело, товарищи? - строго начала она. - Без телефонного предупреждения врываетесь в детское учреждение…
Извините.
У окна стоял милицейский лейтенант настолько юного вида, что Кира Сергеевна не удивилась бы, увидев его в составе первого звена старшего отряда. Лейтенант неуверенно поклонился, глянув при этом на диван. Кира Сергеевна посмотрела туда же и с недоумением обнаружила маленького, худого, облезлого старичка в синтетической, застегнутой на все пуговицы рубашке. Тяжелый орден Отечественной войны выглядел на этой рубашке столь нелепо, что Кира Сергеевна зажмурилась и потрясла головой в надежде все же увидеть на старике пиджак, а не только мятые штаны да легкую рубаху с увесистым боевым орденом. Но и при вторичном взгляде ничего в старике не изменилось, и начальник лагеря поспешно уселась в собственное кресло, дабы обрести вдруг утраченное равновесие духа.
Вы - Кира Сергеевна? - спросил лейтенант. - Я участковый инспектор, решил познакомиться. Конечно, раньше следовало, да все откладывал, а теперь…
Лейтенант старательно и негромко излагал причины своего появления, а Кира Сергеевна, слыша его, улавливала лишь отдельные слова: заслуженный фронтовик, списанное имущество, воспитание, лошади, дети. Она смотрела на старого инвалида с орденом на рубашке, не понимая, зачем он тут, и чувствовала, что старик этот, в упор глядя беспрестанно моргающими глазками, не видит ее точно так же, как она сама не слышит милиционера. И это раздражало ее, выбивало из колеи, а потому пугало. И она боялась сейчас не чего-то определенного - не милиции, не старика, не новостей, - а того, что испугалась. Страх нарастал от сознания, что он возник, и Кира Сергеевна растерялась и даже хотела спросить, что это за старик, зачем он здесь и почему так смотрит. Но эти вопросы прозвучали бы слишком по-женски, и Кира Сергеевна тут же задавила робко трепыхнувшиеся в ней слова. И с облегчением расслабилась, когда в кабинет вошли старшая пионервожатая и физрук.
Повторите, - строго сказала она, заставив себя отвести глаза от свисающего с нейлоновой рубашки ордена. - Самую суть, коротко и доступно.
Лейтенант смешался. Достал платок, вытер лоб, повертел форменную фуражку.
Собственно говоря, инвалид войны, - растерянно сказал он.
Кира Сергеевна сразу почувствовала эту растерянность, этот ч у ж о й страх, и ее собственная боязнь, ее собственная растерянность тут же исчезли без следа. Все отныне встало на место, и разговором теперь управляла она.
Скудно выражаете мысли.
Милиционер посмотрел на нее, усмехнулся.
Сейчас богаче изложу. У почетного колхозного пенсионера, героя войны Петра Дементьевича Прокудова угнали шестерых лошадей. И по всем данным, угнали пионеры вашего лагеря.
Он замолчал, и молчали все. Новость была ошарашивающей, грозила нешуточными осложнениями, даже неприятностями, и руководители лагеря думали сейчас, как бы увернуться, отвести обвинение, доказать чужую ошибку.
Конечно, кони теперь без надобности, - вдруг забормотал старик, при каждом слове двигая большими ступнями. - Машины теперь по шаше, по воздуху и по телевизору. Конечно, отвыкли. Раньше вон мальчонка собственный кусок недоедал - коню нес. Он твой хлебушко хрумкает, а у тебя в животе урчит. С голодухи. А как же? Все есть хотят. Это машины не хотят, а кони хотят. А где же возьмут? Что дашь, то и едят.
Лейтенант невозмутимо выслушал это бормотание, но женщинам стало не по себе - даже физрук заметил. А был он человеком веселым, твердо знал, что дважды два - четыре, а потому и сохранял в здоровом теле здоровый дух. И всегда рвался защищать женщин.
Чего мелешь-то, старина? - добродушно улыбнувшись, сказал он. - «Шаше», «шаше»! Говорить бы сперва выучился.
Он контуженый, - глядя в сторону, тихо пояснил лейтенант.
А мы не медкомиссия, товарищ лейтенант. Мы - детский оздоровительный комплекс, - внушительно сказал физрук. - Почему считаете, что наши ребята угнали лошадей? У нас современные дети, интересуются спортом, электроникой, машинами, а совсем не вашими одрами.
Шестеро к деду ходили неоднократно. Называли друг друга иностранными именами, которые я записал со слов колхозных ребят… - Лейтенант достал блокнот, полистал. - Роки, Вел, Эдди, Ден. Есть такие?
В первый раз… - внушительно начал физрук.
Есть, - тихо прервала вожатая, начав буйно краснеть. - Игорек, Валера, Андрей, Дениска. Это же великолепная шестерка наша, Кира Сергеевна.
Этого быть не может, - твердо определила начальница.
Конечно, бред! - тотчас подхватил физрук, адресуясь непосредственно к колхозному пенсионеру. - С похмелюги, отец, поблазилось? Так с нас где сядешь, там и слезешь, понял?
Перестаньте кричать на него, - негромко сказал лейтенант.
Поди, пропил коняг, а на нас отыграться хочешь? Я тебя сразу раскусил!
Старик вдруг затрясся, засучил ногами. Милиционер бросился к нему, не очень вежливо оттолкнув при этом вожатую.
Где у вас уборная? Уборная где, спрашиваю, спазмы у него.
В коридоре, - сказала Кира Сергеевна. - Возьмите ключ, это мой личный туалет.
Лейтенант взял ключ, помог старику подняться.
На диване, где сидел инвалид, осталось мокрое пятно. Старик дрожал, мелко переставлял ноги и повторял:
Дай три рубля на помин, и господь с ними. Дай три рубля на помин…
Не дам! - сурово отрезал милиционер, и оба вышли.
Он алкоголик, - брезгливо сказала вожатая, старательно повернувшись спиной к мокрому пятну на диване. - Конечно, прежде был герой, никто не умаляет, но теперь… - Она сокрушенно вздохнула. - Теперь алкоголик.
А ребята и вправду лошадей брали, - тихо признался физрук. - Мне перед отъездом Валера сообщил. Что-то он еще тогда про лошадей говорил, да отозвали меня. Шашлыки готовить.
Может быть, признаемся? - ледяным тоном поинтересовалась Кира Сергеевна. - Провалим соревнование, потеряем знамя. - Подчиненные примолкли, и она сочла необходимым пояснить: - Поймите, иное дело, если мальчики украли бы общественную собственность, но они же не украли ее, не так ли? Они покатались и отпустили, следовательно, это всего лишь шалость. Обычная мальчишеская шалость, наша общая недоработка, а пятно с коллектива не смоешь. И прощай знамя.
Ясно, Кира Сергеевна, - вздохнул физрук. - И не докажешь, что не верблюд.
Надо объяснить им, что это за ребята, - сказала вожатая. - Вы же недаром называли их великолепной шестеркой, Кира Сергеевна.
Хорошая мысль. Достаньте отзывы, протоколы, Почетные грамоты. Быстренько систематизируйте.
Когда лейтенант вместе с притихшим инвалидом вернулись в кабинет, письменный стол ломился от раскрытых папок, Почетных грамот, графиков и схем.
Извините деда, - виновато сказал лейтенант. - Контузия у него тяжелая.
Ничего, - великодушно улыбнулась Кира Сергеевна. - Мы тут обменялись пока. И считаем, что вы, товарищи, просто не в курсе, какие у нас ребята. Можно смело сказать: они - надежда двадцать первого века. И, в частности, те, которые по абсолютному недоразумению попали в ваш позорный список, товарищ лейтенант.
Кира Сергеевна сделала паузу, дабы работник милиции и непонятно для чего привезенный им инвалид с так раздражающим ее орденом могли полностью уяснить, что главное - в прекрасном будущем, а не в тех досадных исключениях, которые пока еще кое-где встречаются у отдельных граждан. Но лейтенант терпеливо ждал, что последует далее, а старик, усевшись, вновь вперил тоскливый взор свой куда-то сквозь начальницу, сквозь стены и, кажется, сквозь само время. Это было неприятно, и Кира Сергеевна позволила себе пошутить:
Бывают, знаете, пятна и на мраморе. Но ведь благородный мрамор остается благородным мрамором и тогда, когда на него падает тень. Сейчас мы покажем вам, товарищи, на кого пытаются бросить тень. - Она зашуршала бумагами, разложенными на столе. - Вот например… Например, Валера. Прекрасные математические данные, неоднократный победитель математических олимпиад. Здесь копии его Почетных грамот, можете ознакомиться. Далее, скажем, Славик…
Второй Карпов! - решительно перебил физрук. - Блестящая глубина анализа, и в результате - первый разряд. Надежда области, а возможно, и всего Союза - говорю вам как специалист.
А Игорек? - робко вставила вожатая. - Поразительное техническое чутье. Поразительное! Его показывали даже по телевизору.
А наш изумительный полиглот Дениска? - подхватила Кира Сергеевна, невольно заражаясь восторженностью подчиненных. - Он уже овладел тремя языками. Вы сколькими языками владеете, товарищ милиционер?
Лейтенант серьезно поглядел на начальницу, скромно кашлянул в кулак и тихо спросил:
А ты сколькими «языками» овладел, дед? За шестого орден-то дали, так вроде?
Старик задумчиво кивнул, и весомый орден качнулся на впалой груди, отразив позолотой солнечный лучик. И опять наступила неуютная пауза, и Кира Сергеевна уточнила, чтобы прервать ее:
Товарищ фронтовик вам дедом приходится?
Он всем дедом приходится, - как-то нехотя пояснил лейтенант. - Старики да дети - всем родня: этому меня бабка еще в зыбке учила.
Странно вы как-то объясняете, - строго заметила Кира Сергеевна. - Мы понимаем, кто сидит перед нами, не беспокойтесь. Никто не забыт, и ничто не забыто.
Мы каждую смену проводим торжественную линейку у обелиска павшим, - поспешно пояснила вожатая. - Возлагаем цветы.
Мероприятие, значит, такое?
Да, мероприятие! - резко сказал физрук, решив опять защищать женщин. - Не понимаю, почему вы иронизируете над средствами воспитания патриотизма.
Я, это… Я не иронизирую. - Лейтенант говорил негромко и очень спокойно, и поэтому все в комнате злились. Кроме старого фронтовика. - Цветы, салюты - это все правильно, конечно, только я не о том. Вот вы о мраморе говорили. Мрамор - это хорошо. Чисто всегда. И цветы класть удобно. А что вот с таким дедом делать, которого еще в мрамор не одели? Который за собой ухаживать не может, который в штаны, я извиняюсь, конечно… да к водке тянется, хоть ты связывай его! Чем он тех хуже, которые под мрамором? Тем, что помереть не успел?
Простите, товарищ, даже странно слышать. А льготы инвалидам войны? А почет? Государство заботится…
Вы, что ли, государство? Я же не о государстве, я о ваших пионерах говорю. И о вас.
И все-таки! - Кира Сергеевна выразительно постучала по столу карандашом. - И все-таки я настаиваю, чтобы вы изменили формулировку.
Что изменил? - переспросил участковый.
Формулировку. Как неправильную, вредную и даже аполитичную, если смотреть в корень.
Даже? - переспросил милиционер и опять неприятно усмехнулся.
Не понимаю, чего усмехаетесь? - пожал плечами физрук. - Доказательства есть? Нету. А у нас - есть. Получается, что клевету поддерживаете, а это знаете чем пахнет?
Плохо пахнет, - согласился лейтенант. - Скоро почувствуете.
Он говорил с горечью, без всяких угроз и намеков, но тем, кому он это говорил, слышалась не горечь, а скрытые угрозы. Им представлялось, что участковый темнит, что-то сознательно недоговаривает, и поэтому они опять замолчали, лихорадочно соображая, какие козыри выкинет противник и чем эти козыри следует бить.
Конь, он как человек, - неожиданно вклинился старик и опять задвигал ногами. - Он только не говорит, он только понимает. Он меня спас, Кучум звать. Статный такой Кучум, гнедой. Счас, счас.
Инвалид встал и начал суетливо расстегивать пуговицы рубашки. Тяжелый орден, обвиснув, раскачивался на скользкой ткани, а дед, бормоча «счас, счас», все еще возился с пуговицам
/>Конец ознакомительного фрагмента
Полную версию можно скачать по
Невеселый рассказ о равнодушии и черствости.
Kони мчались в густом сумраке. Ветви хлестали по лицам всадников, с лошадиных морд капала пена, и свежий нешоссейный ветер туго надувал рубашки. И никакие автомашины, никакие скутера, никакие мотоциклы не шли сейчас ни в какое сравнение с этой ночной скачкой без дорог.
Хелло, Вэл!
Хелло, Стас!
Пришпорь, Роки, своего скакуна! Погоня, погоня, погоня! У тебя заряжен винчестер, Дэн? Вперед, вперед, только вперед! Вперед, Вит, вперед, Эдди! Приготовь кольт и вонзи шпоры в бока: мы должны уйти от шерифа!
Что может быть лучше топота копыт и бешеной скачки в никуда? И что из того, что худым мальчишеским задам больно биться о костлявые хребты неоседланных лошадей? Что из того, что лошадиный галоп тяжел и неуверен? Что из того, что лошадиные сердца выламывают ребра, из пересохших глоток рвется надсадный хрип, а пена стала розовой от крови? Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?
Стой! Да стой же, мустанг, тпру!.. Ребята, отсюда - через овраг. Дырка за читалкой, и мы - дома.
Ты молодец, Роки.
Да, клевое дельце.
А что делать с лошадьми?
Завтра еще покатаемся.
Завтра - конец смены, Эдди.
Ну так что? Автобусы наверняка придут после обеда!
Автобусы из города пришли за второй лагерной сменой после завтрака. Водители торопили со сборами, демонстративно сигналя. Вожатые отрядов нервничали, ругались, пересчитывали детей. И с огромным облегчением вздохнули, когда автобусы, рявкнув клаксонами, тронулись в путь.
Прекрасная смена, - отметила начальник лагеря Кира Сергеевна. - Теперь можно и отдохнуть. Как там у нас с шашлыками?
Кира Сергеевна не говорила, а отмечала, не улыбалась, а выражала одобрение, не ругала, а воспитывала. Она была опытным руководителем: умела подбирать работников, сносно кормить детей и избегать неприятностей. И всегда боролась. Боролась за первое место, за лучшую самодеятельность, за наглядную агитацию, за чистоту лагеря, чистоту помыслов и чистоту тел. Она была устремлена на борьбу, как обломок кирпича в нацеленной рогатке, и, кроме борьбы, ни о чем не желала думать: это был смысл всей ее жизни, ее реальный, лично ощутимый вклад в общенародное дело. Она не щадила ни себя, ни людей, требовала и убеждала, настаивала и утверждала и высшей наградой считала право отчитаться на бюро райкома как лучший руководитель пионерского лагеря минувшего сезона. Трижды она добивалась этой чести и не без оснований полагала, что и этот год не обманет ее надежд. И оценка «прекрасная смена» означала, что дети ничего не сломали, ничего не натворили, ничего не испортили, не разбежались и не подцепили заболеваний, из-за которых могли бы снизиться показатели ее лагеря. И она тут же выбросила из головы эту «прекрасную смену», потому что прибыла новая, третья смена и ее лагерь вступил в последний круг испытаний.
Через неделю после начала этого завершающего этапа в лагерь приехала милиция. Кира Сергеевна проверяла пищеблок, когда доложили. И это было настолько невероятно, настолько дико и нелепо применительно к ее лагерю, что Кира Сергеевна рассердилась.
Наверняка из-за каких-то пустяков, - говорила она по пути в собственный кабинет. - А потом будут целый год упоминать, что наш лагерь посещала милиция. Вот так, мимоходом беспокоят людей, сеют слухи, кладут пятно.
Да, да, - преданно поддакивала старшая пионервожатая с бюстом, самой природой предназначенным для наград, а пока носившим алый галстук параллельно земле. - Вы абсолютно правы, абсолютно. Врываться в детское учреждение…
Пригласите физрука, - распорядилась Кира Сергеевна. - На всякий случай.
Покачивая галстуком, «бюст» бросился исполнять, а Кира Сергеевна остановилась перед собственным кабинетом, сочиняя отповедь в адрес бестактных блюстителей порядка. Подготовив тезисы, оправила идеально закрытое, напоминающее форму темное платье и решительно распахнула дверь.
В чем дело, товарищи? - строго начала она. - Без телефонного предупреждения врываетесь в детское учреждение…
Извините.
У окна стоял милицейский лейтенант настолько юного вида, что Кира Сергеевна не удивилась бы, увидев его в составе первого звена старшего отряда. Лейтенант неуверенно поклонился, глянув при этом на диван. Кира Сергеевна посмотрела туда же и с недоумением обнаружила маленького, худого, облезлого старичка в синтетической, застегнутой на все пуговицы рубашке. Тяжелый орден Отечественной войны выглядел на этой рубашке столь нелепо, что Кира Сергеевна зажмурилась и потрясла головой в надежде все же увидеть на старике пиджак, а не только мятые штаны да легкую рубаху с увесистым боевым орденом. Но и при вторичном взгляде ничего в старике не изменилось, и начальник лагеря поспешно уселась в собственное кресло, дабы обрести вдруг утраченное равновесие духа.
Вы - Кира Сергеевна? - спросил лейтенант. - Я участковый инспектор, решил познакомиться. Конечно, раньше следовало, да все откладывал, а теперь…
Лейтенант старательно и негромко излагал причины своего появления, а Кира Сергеевна, слыша его, улавливала лишь отдельные слова: заслуженный фронтовик, списанное имущество, воспитание, лошади, дети. Она смотрела на старого инвалида с орденом на рубашке, не понимая, зачем он тут, и чувствовала, что старик этот, в упор глядя беспрестанно моргающими глазками, не видит ее точно так же, как она сама не слышит милиционера. И это раздражало ее, выбивало из колеи, а потому пугало. И она боялась сейчас не чего-то определенного - не милиции, не старика, не новостей, - а того, что испугалась. Страх нарастал от сознания, что он возник, и Кира Сергеевна растерялась и даже хотела спросить, что это за старик, зачем он здесь и почему так смотрит. Но эти вопросы прозвучали бы слишком по-женски, и Кира Сергеевна тут же задавила робко трепыхнувшиеся в ней слова. И с облегчением расслабилась, когда в кабинет вошли старшая пионервожатая и физрук.
Повторите, - строго сказала она, заставив себя отвести глаза от свисающего с нейлоновой рубашки ордена. - Самую суть, коротко и доступно.
Лейтенант смешался. Достал платок, вытер лоб, повертел форменную фуражку.
Собственно говоря, инвалид войны, - растерянно сказал он.
Кира Сергеевна сразу почувствовала эту растерянность, этот ч у ж о й страх, и ее собственная боязнь, ее собственная растерянность тут же исчезли без следа. Все отныне встало на место, и разговором теперь управляла она.
Скудно выражаете мысли.
Милиционер посмотрел на нее, усмехнулся.
Сейчас богаче изложу. У почетного колхозного пенсионера, героя войны Петра Дементьевича Прокудова угнали шестерых лошадей. И по всем данным, угнали пионеры вашего лагеря.
Он замолчал, и молчали все. Новость была ошарашивающей, грозила нешуточными осложнениями, даже неприятностями, и руководители лагеря думали сейчас, как бы увернуться, отвести обвинение, доказать чужую ошибку.
Конечно, кони теперь без надобности, - вдруг забормотал старик, при каждом слове двигая большими ступнями. - Машины теперь по шаше, по воздуху и по телевизору. Конечно, отвыкли. Раньше вон мальчонка собственный кусок недоедал - коню нес. Он твой хлебушко хрумкает, а у тебя в животе урчит. С голодухи. А как же? Все есть хотят. Это машины не хотят, а кони хотят. А где же возьмут? Что дашь, то и едят.
Лейтенант невозмутимо выслушал это бормотание, но женщинам стало не по себе - даже физрук заметил. А был он человеком веселым, твердо знал, что дважды два - четыре, а потому и сохранял в здоровом теле здоровый дух. И всегда рвался защищать женщин.
Чего мелешь-то, старина? - добродушно улыбнувшись, сказал он. - «Шаше», «шаше»! Говорить бы сперва выучился.
Он контуженый, - глядя в сторону, тихо пояснил лейтенант.
А мы не медкомиссия, товарищ лейтенант. Мы - детский оздоровительный комплекс, - внушительно сказал физрук. - Почему считаете, что наши ребята угнали лошадей? У нас современные дети, интересуются спортом, электроникой, машинами, а совсем не вашими одрами.
Шестеро к деду ходили неоднократно. Называли друг друга иностранными именами, которые я записал со слов колхозных ребят… - Лейтенант достал блокнот, полистал. - Роки, Вел, Эдди, Ден. Есть такие?
В первый раз… - внушительно начал физрук.
Есть, - тихо прервала вожатая, начав буйно краснеть. - Игорек, Валера, Андрей, Дениска. Это же великолепная шестерка наша, Кира Сергеевна.
Этого быть не может, - твердо определила начальница.
Конечно, бред! - тотчас подхватил физрук, адресуясь непосредственно к колхозному пенсионеру. - С похмелюги, отец, поблазилось? Так с нас где сядешь, там и слезешь, понял?
Перестаньте кричать на него, - негромко сказал лейтенант.
Поди, пропил коняг, а на нас отыграться хочешь? Я тебя сразу раскусил!
Старик вдруг затрясся, засучил ногами. Милиционер бросился к нему, не очень вежливо оттолкнув при этом вожатую.
Где у вас уборная? Уборная где, спрашиваю, спазмы у него.
В коридоре, - сказала Кира Сергеевна. - Возьмите ключ, это мой личный туалет.
Лейтенант взял ключ, помог старику подняться.
На диване, где сидел инвалид, осталось мокрое пятно. Старик дрожал, мелко переставлял ноги и повторял:
Дай три рубля на помин, и господь с ними. Дай три рубля на помин…
Не дам! - сурово отрезал милиционер, и оба вышли.
Он алкоголик, - брезгливо сказала вожатая, старательно повернувшись спиной к мокрому пятну на диване. - Конечно, прежде был герой, никто не умаляет, но теперь… - Она сокрушенно вздохнула. - Теперь алкоголик.
А ребята и вправду лошадей брали, - тихо признался физрук. - Мне перед отъездом Валера сообщил. Что-то он еще тогда про лошадей говорил, да отозвали меня. Шашлыки готовить.
Может быть, признаемся? - ледяным тоном поинтересовалась Кира Сергеевна. - Провалим соревнование, потеряем знамя. - Подчиненные примолкли, и она сочла необходимым пояснить: - Поймите, иное дело, если мальчики украли бы общественную собственность, но они же не украли ее, не так ли? Они покатались и отпустили, следовательно, это всего лишь шалость. Обычная мальчишеская шалость, наша общая недоработка, а пятно с коллектива не смоешь. И прощай знамя.
Ясно, Кира Сергеевна, - вздохнул физрук. - И не докажешь, что не верблюд.
Надо объяснить им, что это за ребята, - сказала вожатая. - Вы же недаром называли их великолепной шестеркой, Кира Сергеевна.
Хорошая мысль. Достаньте отзывы, протоколы, Почетные грамоты. Быстренько систематизируйте.
Когда лейтенант вместе с притихшим инвалидом вернулись в кабинет, письменный стол ломился от раскрытых папок, Почетных грамот, графиков и схем.
Извините деда, - виновато сказал лейтенант. - Контузия у него тяжелая.
Ничего, - великодушно улыбнулась Кира Сергеевна. - Мы тут обменялись пока. И считаем, что вы, товарищи, просто не в курсе, какие у нас ребята. Можно смело сказать: они - надежда двадцать первого века. И, в частности, те, которые по абсолютному недоразумению попали в ваш позорный список, товарищ лейтенант.
Кира Сергеевна сделала паузу, дабы работник милиции и непонятно для чего привезенный им инвалид с так раздражающим ее орденом могли полностью уяснить, что главное - в прекрасном будущем, а не в тех досадных исключениях, которые пока еще кое-где встречаются у отдельных граждан. Но лейтенант терпеливо ждал, что последует далее, а старик, усевшись, вновь вперил тоскливый взор свой куда-то сквозь начальницу, сквозь стены и, кажется, сквозь само время. Это было неприятно, и Кира Сергеевна позволила себе пошутить:
Бывают, знаете, пятна и на мраморе. Но ведь благородный мрамор остается благородным мрамором и тогда, когда на него падает тень. Сейчас мы покажем вам, товарищи, на кого пытаются бросить тень. - Она зашуршала бумагами, разложенными на столе. - Вот например… Например, Валера. Прекрасные математические данные, неоднократный победитель математических олимпиад. Здесь копии его Почетных грамот, можете ознакомиться. Далее, скажем, Славик…
Второй Карпов! - решительно перебил физрук. - Блестящая глубина анализа, и в результате - первый разряд. Надежда области, а возможно, и всего Союза - говорю вам как специалист.
А Игорек? - робко вставила вожатая. - Поразительное техническое чутье. Поразительное! Его показывали даже по телевизору.
А наш изумительный полиглот Дениска? - подхватила Кира Сергеевна, невольно заражаясь восторженностью подчиненных. - Он уже овладел тремя языками. Вы сколькими языками владеете, товарищ милиционер?
Лейтенант серьезно поглядел на начальницу, скромно кашлянул в кулак и тихо спросил:
А ты сколькими «языками» овладел, дед? За шестого орден-то дали, так вроде?
Старик задумчиво кивнул, и весомый орден качнулся на впалой груди, отразив позолотой солнечный лучик. И опять наступила неуютная пауза, и Кира Сергеевна уточнила, чтобы прервать ее:
Товарищ фронтовик вам дедом приходится?
Он всем дедом приходится, - как-то нехотя пояснил лейтенант. - Старики да дети - всем родня: этому меня бабка еще в зыбке учила.
Странно вы как-то объясняете, - строго заметила Кира Сергеевна. - Мы понимаем, кто сидит перед нами, не беспокойтесь. Никто не забыт, и ничто не забыто.
Мы каждую смену проводим торжественную линейку у обелиска павшим, - поспешно пояснила вожатая. - Возлагаем цветы.
Мероприятие, значит, такое?
Да, мероприятие! - резко сказал физрук, решив опять защищать женщин. - Не понимаю, почему вы иронизируете над средствами воспитания патриотизма.
Я, это… Я не иронизирую. - Лейтенант говорил негромко и очень спокойно, и поэтому все в комнате злились. Кроме старого фронтовика. - Цветы, салюты - это все правильно, конечно, только я не о том. Вот вы о мраморе говорили. Мрамор - это хорошо. Чисто всегда. И цветы класть удобно. А что вот с таким дедом делать, которого еще в мрамор не одели? Который за собой ухаживать не может, который в штаны, я извиняюсь, конечно… да к водке тянется, хоть ты связывай его! Чем он тех хуже, которые под мрамором? Тем, что помереть не успел?
Простите, товарищ, даже странно слышать. А льготы инвалидам войны? А почет? Государство заботится…
Вы, что ли, государство? Я же не о государстве, я о ваших пионерах говорю. И о вас.
И все-таки! - Кира Сергеевна выразительно постучала по столу карандашом. - И все-таки я настаиваю, чтобы вы изменили формулировку.
Что изменил? - переспросил участковый.
Формулировку. Как неправильную, вредную и даже аполитичную, если смотреть в корень.
Даже? - переспросил милиционер и опять неприятно усмехнулся.
Не понимаю, чего усмехаетесь? - пожал плечами физрук. - Доказательства есть? Нету. А у нас - есть. Получается, что клевету поддерживаете, а это знаете чем пахнет?
Плохо пахнет, - согласился лейтенант. - Скоро почувствуете.
Он говорил с горечью, без всяких угроз и намеков, но тем, кому он это говорил, слышалась не горечь, а скрытые угрозы. Им представлялось, что участковый темнит, что-то сознательно недоговаривает, и поэтому они опять замолчали, лихорадочно соображая, какие козыри выкинет противник и чем эти козыри следует бить.
Конь, он как человек, - неожиданно вклинился старик и опять задвигал ногами. - Он только не говорит, он только понимает. Он меня спас, Кучум звать. Статный такой Кучум, гнедой. Счас, счас.
Инвалид встал и начал суетливо расстегивать пуговицы рубашки. Тяжелый орден, обвиснув, раскачивался на скользкой ткани, а дед, бормоча «счас, счас», все еще возился с пуговицами.
Он что, раздевается? - шепотом спросила старшая пионервожатая. - Скажите, чтоб перестал.
Он вам второй орден покажет, - сказал лейтенант. - На спине.
Не совладав со всеми пуговицами, старик стащил рубашку через голову и, не снимая с рук, повернулся. На худой, костлявой спине его под левым плечом был виден бурый полукруглый шрам.
Это зубы его, зубы, - все еще стоя к ним спиной, говорил дед. - Кучума, значит. Контузило меня на переправе, так в воду оба и упали. Я, это, соображения не имел, а Кучум - вот. Зубами за гимнастерку да вместе с мясом, чтоб покрепше. И выволок. И упал сам. Осколком у него ребра выломало, и кишки за ним волочились.
Какая гадость, - сказала вожатая, став пунцовой, как галстук. - Кира Сергеевна, что же это такое? Это же издевательство какое-то, Кира Сергеевна.
Одевайся, дед, - вздохнул лейтенант, и опять никто не почувствовал его боли и заботы: все своей боли боялись. - Простудишься, так тебя никакой Кучум больше не вытащит.
Ах, коник был, ах, коник! - Старик надел рубаху и повернулся, застегиваясь. - Мало живут они, вот беда. Все никак до добра дожить не могут. Не успевают.
Бормоча, он заталкивал рубаху в мятые штаны, улыбался, а по морщинистому, покрытому седой щетиной лицу текли слезы. Желтые, безостановочные, лошадиные какие-то.
Одевайся, дедушка, - тихо сказал милиционер. - Дай я тебе пуговку застегну.
Он стал помогать, а инвалид благодарно уткнулся ему в плечо. Потерся и вздохнул, будто старая, усталая лошадь, так и не дожившая до добра.
Ах, Коля, Коля, дал бы ты мне три рубля…
Родственник! - вдруг торжествующе выкрикнула Кира Сергеевна и резко хлопнула ладонью по столу. - Скрывали, путали, а сами привели юродствующего родственника. С какой целью? Под фонарем ищете, - чтобы виноватого обелить?
Конечно же это ваш собственный дед! - тотчас же подхватил физрук. - Это ж видно. Невооруженным глазом, как говорится.
Мой дед в братской под Харьковом лежит, - сказал участковый. - А это не мой, это колхозный дедушка. А кони, которых ваша великолепная шестерка угнала, то его были кони. Колхоз их, коней этих, ему, Прокудову Петру Дементьевичу, передал.
Насчет «угнали», как вы употребили, доказать еще придется, - внушительно отметила Кира Сергеевна. - Я не позволю чернить вверенный мне детский коллектив. Можете официально заводить «дело», можете, а сейчас немедленно покиньте мой кабинет. Я подчиняюсь непосредственно области и буду разговаривать не с вами и не с этим колхозным дедом, а с соответствующими компетентными товарищами.
Вот, значит, и познакомились, - невесело усмехнулся лейтенант. Надел фуражку, помог старику подняться. - Пойдем, дед, пойдем.
Дал бы три рубля…
Не дам! - отрезал участковый и обернулся к начальнице. - Не беспокойтесь, не будет никакого дела. Кони были списаны с колхозного баланса, и иск предъявлять некому. Ничейные были кони.
Ах, кони, коники, - завздыхал старик. - Теперь машины ласкают, а коней бьют. И никак им теперь не дожить до жизни своей.
Позвольте, - Кира Сергеевна растерялась едва ли не впервые в своей начальнической практике, поскольку поступок собеседника не укладывался ни в какие рамки. - Если нет никакого «дела», так зачем же… - Она медленно встала, вырастая над собственным столом. - Как вы смели? Это недостойное подозрение, это… У меня нет слов, но я так не оставлю. Я немедленно поставлю в известность вашего начальника, слышите? Немедленно.
Ставьте в известность, - согласился лейтенант. - А потом пошлите кого-нибудь конские трупы зарыть. Они за оврагом, в роще.
Ах, кони, коники! - опять заныл старик, и слезы капали на нейлоновую рубашку.
Они, значит, что… умерли? - шепотом спросила вожатая.
Пали, - строго поправил лейтенант, глядя в доселе такие безмятежные глаза. - От голода и жажды. Ваши ребята, накатавшись, их к деревьям привязали, а сами уехали. По домам. Кони все объели, до чего дотянуться смогли: листву, кусты, кору древесную. А привязаны были высоко и коротко, так что и пасть им не удалось: висят там на уздечках. - Он достал из кармана несколько фотографий, положил на стол. - Туристы мне завезли. А я - вам. На память.
Женщины и физрук с ужасом смотрели на оскаленные, задранные к небу мертвые лошадиные морды с застывшими в глазницах слезами. Корявый дрожащий палец влез в поле их зрения, ласково провел по фотографиям.
Вот он, Сивый. Старый меринок был, хворый, а глянь, только справа все обглодал. А почему? А потому, что слева Пулька была привязана, древняя такая кобылка. Так он ей оставлял. Кони, они жалеть умеют…
Хлопнула дверь, затихло старческое бормотанье, скрип милицейских сапог, а они все еще никак не могли оторвать глаз от облепленных мухами лошадиных морд с навеки застывшими глазами. И только когда крупная слеза, сорвавшись с ресниц, ударилась о глянцевую бумагу, Кира Сергеевна очнулась.
Этих, - она потыкала в фотографии, - спрятать… то есть закопать поскорее, нечего зря детей травмировать. - Порылась в сумочке, достала десятку, протянула, не глядя, физруку. - Инвалиду передайте, он помянуть хотел, уважить надо. Только чтоб милиционер не заметил, а то… И намекните помягче, чтоб не болтал понапрасну.
Не беспокойтесь, Кира Сергеевна, - заверил физрук и поспешно вышел.
Я тоже пойду, - не поднимая головы, сказала вожатая. - Можно?
Да, конечно, конечно.
Кира Сергеевна дождалась, когда затихнут шаги, прошла в личный туалет, заперлась там, изорвала фотографии, бросила клочки в унитаз и с огромным облегчением спустила воду.
А почетный пенсионер колхоза Петр Дементьевич Прокудов, бывший разведчик кавкорпуса генерала Белова, тем же вечером умер. Он купил две бутылки водки и выпил их в зимней конюшне, где до сей поры так замечательно пахло лошадьми.
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Шрифт:
100% +
Борис Васильев
Великолепная шестерка
Кони мчались в густом сумраке. Ветви хлестали по лицам всадников, с лошадиных морд капала пена, и свежий нешоссейный ветер туго надувал рубашки. И никакие автомашины, никакие скутера, никакие мотоциклы не шли сейчас ни в какое сравнение с этой ночной скачкой без дорог.
– Хелло, Вэл!
– Хелло, Стас!
Пришпорь, Роки, своего скакуна! Погоня, погоня, погоня! У тебя заряжен винчестер, Дэн? Вперед, вперед, только вперед! Вперед, Вит, вперед, Эдди! Приготовь кольт и вонзи шпоры в бока: мы должны уйти от шерифа!
Что может быть лучше топота копыт и бешеной скачки в никуда? И что из того, что худым мальчишеским задам больно биться о костлявые хребты неоседланных лошадей? Что из того, что лошадиный галоп тяжел и неуверен? Что из того, что лошадиные сердца выламывают ребра, из пересохших глоток рвется надсадный хрип, а пена стала розовой от крови? Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?
– Стой! Да стой же, мустанг, тпру!.. Ребята, отсюда – через овраг. Дырка за читалкой, и мы – дома.
– Ты молодец, Роки.
– Да, клевое дельце.
– А что делать с лошадьми?
– Завтра еще покатаемся.
– Завтра – конец смены, Эдди.
– Ну так что? Автобусы наверняка придут после обеда!
Автобусы из города пришли за второй лагерной сменой после завтрака. Водители торопили со сборами, демонстративно сигналя. Вожатые отрядов нервничали, ругались, пересчитывали детей. И с огромным облегчением вздохнули, когда автобусы, рявкнув клаксонами, тронулись в путь.
– Прекрасная смена, – отметила начальник лагеря Кира Сергеевна. – Теперь можно и отдохнуть. Как там у нас с шашлыками?
Кира Сергеевна не говорила, а отмечала, не улыбалась, а выражала одобрение, не ругала, а воспитывала. Она была опытным руководителем: умела подбирать работников, сносно кормить детей и избегать неприятностей. И всегда боролась. Боролась за первое место, за лучшую самодеятельность, за наглядную агитацию, за чистоту лагеря, чистоту помыслов и чистоту тел. Она была устремлена на борьбу, как обломок кирпича в нацеленной рогатке, и, кроме борьбы, ни о чем не желала думать: это был смысл всей ее жизни, ее реальный, лично ощутимый вклад в общенародное дело. Она не щадила ни себя, ни людей, требовала и убеждала, настаивала и утверждала и высшей наградой считала право отчитаться на бюро райкома как лучший руководитель пионерского лагеря минувшего сезона. Трижды она добивалась этой чести и не без оснований полагала, что и этот год не обманет ее надежд. И оценка «прекрасная смена» означала, что дети ничего не сломали, ничего не натворили, ничего не испортили, не разбежались и не подцепили заболеваний, из-за которых могли бы снизиться показатели ее лагеря. И она тут же выбросила из головы эту «прекрасную смену», потому что прибыла новая, третья смена и ее лагерь вступил в последний круг испытаний.
Через неделю после начала этого завершающего этапа в лагерь приехала милиция. Кира Сергеевна проверяла пищеблок, когда доложили. И это было настолько невероятно, настолько дико и нелепо применительно к ее лагерю, что Кира Сергеевна рассердилась.
– Наверняка из-за каких-то пустяков, – говорила она по пути в собственный кабинет. – А потом будут целый год упоминать, что наш лагерь посещала милиция. Вот так, мимоходом беспокоят людей, сеют слухи, кладут пятно.
– Да, да, – преданно поддакивала старшая пионервожатая с бюстом, самой природой предназначенным для наград, а пока носившим алый галстук параллельно земле. – Вы абсолютно правы, абсолютно. Врываться в детское учреждение…
– Пригласите физрука, – распорядилась Кира Сергеевна. – На всякий случай.
Покачивая галстуком, «бюст» бросился исполнять, а Кира Сергеевна остановилась перед собственным кабинетом, сочиняя отповедь в адрес бестактных блюстителей порядка. Подготовив тезисы, оправила идеально закрытое, напоминающее форму темное платье и решительно распахнула дверь.
– В чем дело, товарищи? – строго начала она. – Без телефонного предупреждения врываетесь в детское учреждение…
– Извините.
У окна стоял милицейский лейтенант настолько юного вида, что Кира Сергеевна не удивилась бы, увидев его в составе первого звена старшего отряда. Лейтенант неуверенно поклонился, глянув при этом на диван. Кира Сергеевна посмотрела туда же и с недоумением обнаружила маленького, худого, облезлого старичка в синтетической, застегнутой на все пуговицы рубашке. Тяжелый орден Отечественной войны выглядел на этой рубашке столь нелепо, что Кира Сергеевна зажмурилась и потрясла головой в надежде все же увидеть на старике пиджак, а не только мятые штаны да легкую рубаху с увесистым боевым орденом. Но и при вторичном взгляде ничего в старике не изменилось, и начальник лагеря поспешно уселась в собственное кресло, дабы обрести вдруг утраченное равновесие духа.
– Вы – Кира Сергеевна? – спросил лейтенант. – Я участковый инспектор, решил познакомиться. Конечно, раньше следовало, да все откладывал, а теперь…
Лейтенант старательно и негромко излагал причины своего появления, а Кира Сергеевна, слыша его, улавливала лишь отдельные слова: заслуженный фронтовик, списанное имущество, воспитание, лошади, дети. Она смотрела на старого инвалида с орденом на рубашке, не понимая, зачем он тут, и чувствовала, что старик этот, в упор глядя беспрестанно моргающими глазками, не видит ее точно так же, как она сама не слышит милиционера. И это раздражало ее, выбивало из колеи, а потому пугало. И она боялась сейчас не чего-то определенного – не милиции, не старика, не новостей, – а того, что испугалась. Страх нарастал от сознания, что он возник, и Кира Сергеевна растерялась и даже хотела спросить, что это за старик, зачем он здесь и почему так смотрит. Но эти вопросы прозвучали бы слишком по-женски, и Кира Сергеевна тут же задавила робко трепыхнувшиеся в ней слова. И с облегчением расслабилась, когда в кабинет вошли старшая пионервожатая и физрук.
– Повторите, – строго сказала она, заставив себя отвести глаза от свисающего с нейлоновой рубашки ордена. – Самую суть, коротко и доступно.
Лейтенант смешался. Достал платок, вытер лоб, повертел форменную фуражку.
– Собственно говоря, инвалид войны, – растерянно сказал он.
Кира Сергеевна сразу почувствовала эту растерянность, этот чужой страх, и ее собственная боязнь, ее собственная растерянность тут же исчезли без следа. Все отныне встало на место, и разговором теперь управляла она.
– Скудно выражаете мысли.
Милиционер посмотрел на нее, усмехнулся.
– Сейчас богаче изложу. У почетного колхозного пенсионера, героя войны Петра Дементьевича Прокудова угнали шестерых лошадей. И по всем данным, угнали пионеры вашего лагеря.
Он замолчал, и молчали все. Новость была ошарашивающей, грозила нешуточными осложнениями, даже неприятностями, и руководители лагеря думали сейчас, как бы увернуться, отвести обвинение, доказать чужую ошибку.
– Конечно, кони теперь без надобности, – вдруг забормотал старик, при каждом слове двигая большими ступнями. – Машины теперь по шаше, по воздуху и по телевизору. Конечно, отвыкли. Раньше вон мальчонка собственный кусок недоедал – коню нес. Он твой хлебушко хрумкает, а у тебя в животе урчит. С голодухи. А как же? Все есть хотят. Это машины не хотят, а кони хотят. А где же возьмут? Что дашь, то и едят.
Лейтенант невозмутимо выслушал это бормотание, но женщинам стало не по себе – даже физрук заметил. А был он человеком веселым, твердо знал, что дважды два – четыре, а потому и сохранял в здоровом теле здоровый дух. И всегда рвался защищать женщин.
– Чего мелешь-то, старина? – добродушно улыбнувшись, сказал он. – «Шаше», «шаше»! Говорить бы сперва выучился.
– Он контуженый, – глядя в сторону, тихо пояснил лейтенант.
– А мы не медкомиссия, товарищ лейтенант. Мы – детский оздоровительный комплекс, – внушительно сказал физрук. – Почему считаете, что наши ребята угнали лошадей? У нас современные дети, интересуются спортом, электроникой, машинами, а совсем не вашими одрами.
– Шестеро к деду ходили неоднократно. Называли друг друга иностранными именами, которые я записал со слов колхозных ребят… – Лейтенант достал блокнот, полистал. – Роки, Вэл, Эдди, Дэн. Есть такие?
– В первый раз… – внушительно начал физрук.
– Есть, – тихо прервала вожатая, начав буйно краснеть. – Игорек, Валера, Андрей, Дениска. Это же великолепная шестерка наша, Кира Сергеевна.
– Этого быть не может, – твердо определила начальница.
– Конечно, бред! – тотчас подхватил физрук, адресуясь непосредственно к колхозному пенсионеру. – С похмелюги, отец, поблазнилось? Так с нас где сядешь, там и слезешь, понял?
– Перестаньте кричать на него, – негромко сказал лейтенант.
– Поди, пропил коняг, а на нас отыграться хочешь? Я тебя сразу раскусил!
Старик вдруг затрясся, засучил ногами. Милиционер бросился к нему, не очень вежливо оттолкнув при этом вожатую.
– Где у вас уборная? Уборная где, спрашиваю, спазмы у него.
– В коридоре, – сказала Кира Сергеевна. – Возьмите ключ, это мой личный туалет.
Лейтенант взял ключ, помог старику подняться. На диване, где сидел инвалид, осталось мокрое пятно. Старик дрожал, мелко переставлял ноги и повторял:
– Дай три рубля на помин, и господь с ними. Дай три рубля на помин…
– Не дам! – сурово отрезал милиционер, и оба вышли.
– Он алкоголик, – брезгливо сказала вожатая, старательно повернувшись спиной к мокрому пятну на диване. – Конечно, прежде был герой, никто не умаляет, но теперь… – Она сокрушенно вздохнула. – Теперь алкоголик.
– А ребята и вправду лошадей брали, – тихо признался физрук. – Мне перед отъездом Валера сообщил. Что-то он еще тогда про лошадей говорил, да отозвали меня. Шашлыки готовить.
– Может быть, признаемся? – ледяным тоном поинтересовалась Кира Сергеевна. – Провалим соревнование, потеряем знамя. – Подчиненные примолкли, и она сочла необходимым пояснить: – Поймите, иное дело, если мальчики украли бы общественную собственность, но они же не украли ее, не так ли? Они покатались и отпустили, следовательно, это всего лишь шалость. Обычная мальчишеская шалость, наша общая недоработка, а пятно с коллектива не смоешь. И прощай, знамя.
– Ясно, Кира Сергеевна, – вздохнул физрук. – И не докажешь, что не верблюд.
– Надо объяснить им, что это за ребята, – сказала вожатая. – Вы же недаром называли их великолепной шестеркой, Кира Сергеевна.
– Хорошая мысль. Достаньте отзывы, протоколы, почетные грамоты. Быстренько систематизируйте.
Когда лейтенант вместе с притихшим инвалидом вернулись в кабинет, письменный стол ломился от раскрытых папок, почетных грамот, графиков и схем.
– Извините деда, – виновато сказал лейтенант. – Контузия у него тяжелая.
– Ничего, – великодушно улыбнулась Кира Сергеевна. – Мы тут обменялись пока. И считаем, что вы, товарищи, просто не в курсе, какие у нас ребята. Можно смело сказать: они – надежда двадцать первого века. И в частности, те, которые по абсолютному недоразумению попали в ваш позорный список, товарищ лейтенант.
Кира Сергеевна сделала паузу, дабы работник милиции и непонятно для чего привезенный им инвалид с так раздражающим ее орденом могли полностью уяснить, что главное – в прекрасном будущем, а не в тех досадных исключениях, которые пока еще кое-где встречаются у отдельных граждан. Но лейтенант терпеливо ждал, что последует далее, а старик, усевшись, вновь вперил тоскливый взор свой куда-то сквозь начальницу, сквозь стены и, кажется, сквозь само время. Это было неприятно, и Кира Сергеевна позволила себе пошутить:
– Бывают, знаете, пятна и на мраморе. Но ведь благородный мрамор остается благородным мрамором и тогда, когда на него падает тень. Сейчас мы покажем вам, товарищи, на кого пытаются бросить тень. – Она зашуршала бумагами, разложенными на столе. – Вот, например… Например, Валера. Прекрасные математические данные, неоднократный победитель математических олимпиад. Здесь копии его почетных грамот, можете ознакомиться. Далее, скажем, Славик…
– Второй Карпов! – решительно перебил физрук. – Блестящая глубина анализа, и в результате – первый разряд. Надежда области, а возможно, и всего Союза – говорю вам как специалист.
– А Игорек? – робко вставила вожатая. – Поразительное техническое чутье. Поразительное! Его показывали даже по телевизору.
– А наш изумительный полиглот Дениска? – подхватила Кира Сергеевна, невольно заражаясь восторженностью подчиненных. – Он уже овладел тремя языками. Вы сколькими языками владеете, товарищ милиционер?
Лейтенант серьезно поглядел на начальницу, скромно кашлянул в кулак и тихо спросил:
– А ты сколькими «языками» овладел, дед? За шестого орден-то дали, так вроде?
Старик задумчиво кивнул, и весомый орден качнулся на впалой груди, отразив позолотой солнечный лучик. И опять наступила неуютная пауза, и Кира Сергеевна уточнила, чтобы прервать ее:
– Товарищ фронтовик вам дедом приходится?
– Он всем дедом приходится, – как-то нехотя пояснил лейтенант. – Старики да дети – всем родня: этому меня бабка еще в зыбке учила.
– Странно вы как-то объясняете, – строго заметила Кира Сергеевна. – Мы понимаем, кто сидит перед нами, не беспокойтесь. Никто не забыт, и ничто не забыто.
– Мы каждую смену проводим торжественную линейку у обелиска павшим, – поспешно пояснила вожатая. – Возлагаем цветы.
– Мероприятие, значит, такое?
– Да, мероприятие! – резко сказал физрук, решив опять защитить женщин. – Не понимаю, почему вы иронизируете над средствами воспитания патриотизма.
– Я, это… Я не иронизирую. – Лейтенант говорил негромко и очень спокойно, и поэтому все в комнате злились. Кроме старого фронтовика. – Цветы, салюты – это все правильно, конечно, только я не о том. Вот вы о мраморе говорили. Мрамор – это хорошо. Чисто всегда. И цветы класть удобно. А что вот с таким дедом делать, которого еще в мрамор не одели? Который за собой ухаживать не может, который в штаны, я извиняюсь, конечно… да к водке тянется, хоть ты связывай его! Чем он тех хуже, которые под мрамором? Тем, что помереть не успел?
– Простите, товарищ, даже странно слышать. А льготы инвалидам войны? А почет? Государство заботится…
– Вы, что ли, государство? Я же не о государстве, я о ваших пионерах говорю. И о вас.
– И все-таки! – Кира Сергеевна выразительно постучала по столу карандашом. – И все-таки я настаиваю, чтобы вы изменили формулировку.
– Что изменил? – переспросил участковый.
– Формулировку. Как неправильную, вредную и даже аполитичную, если смотреть в корень.
– Даже? – переспросил милиционер и опять неприятно усмехнулся.
– Не понимаю, чего усмехаетесь? – пожал плечами физрук. – Доказательства есть? Нету. А у нас – есть. Получается, что клевету поддерживаете, а это знаете чем пахнет?
– Плохо пахнет, – согласился лейтенант. – Скоро почувствуете.
Он говорил с горечью, без всяких угроз и намеков, но тем, кому он это говорил, слышалась не горечь, а скрытые угрозы. Им представлялось, что участковый темнит, что-то сознательно недоговаривает, и поэтому они опять замолчали, лихорадочно соображая, какие козыри выкинет противник и чем эти козыри следует бить.
– Конь – он как человек, – неожиданно вклинился старик и опять задвигал ногами. – Он только не говорит, он только понимает. Он меня спас, Кучум звать. Статный такой Кучум, гнедой. Счас, счас.
Инвалид встал и начал суетливо расстегивать пуговицы рубашки. Тяжелый орден, обвиснув, раскачивался на скользкой ткани, а дед, бормоча «счас, счас», все еще возился с пуговицами.
– Он что, раздевается? – шепотом спросила старшая пионервожатая. – Скажите, чтоб перестал.
– Он вам второй орден покажет, – сказал лейтенант. – На спине.
Не совладав со всеми пуговицами, старик стащил рубашку через голову и, не снимая с рук, повернулся.
На худой, костлявой спине его под левым плечом был виден бурый полукруглый шрам.
– Это зубы его, зубы, – все еще стоя к ним спиной, говорил дед. – Кучума, значит. Контузило меня на переправе, так в воду оба и упали. Я, это, соображения не имел, а Кучум – вот. Зубами за гимнастерку да вместе с мясом, чтоб покрепше. И выволок. И упал сам. Осколком у него ребра выломало, и кишки за ним волочились.
– Какая гадость, – сказала вожатая, став пунцовой, как галстук. – Кира Сергеевна, что же это такое? Это же издевательство какое-то, Кира Сергеевна.
– Одевайся, дед, – вздохнул лейтенант, и опять никто не почувствовал его боли и заботы: все своей боли боялись. – Простудишься, так тебя никакой Кучум больше не вытащит.
– Ах, коник был, ах, коник! – Старик надел рубаху и повернулся, застегиваясь. – Мало живут они, вот беда. Все никак до добра дожить не могут. Не успевают.
Бормоча, он заталкивал рубаху в мятые штаны, улыбался, а по морщинистому, покрытому седой щетиной лицу текли слезы. Желтые, безостановочные, лошадиные какие-то.
– Одевайся, дедушка, – тихо сказал милиционер. – Дай я тебе пуговку застегну.
Он стал помогать, а инвалид благодарно уткнулся ему в плечо. Потерся и вздохнул, будто старая, усталая лошадь, так и не дожившая до добра.
– Ах, Коля, Коля, дал бы ты мне три рубля…
– Родственник! – вдруг торжествующе выкрикнула Кира Сергеевна и резко хлопнула ладонью по столу. – Скрывали, путали, а сами привели юродствующего родственника. С какой целью? Под фонарем ищете, чтобы виноватого обелить?
– Конечно же это ваш собственный дед! – тотчас подхватил физрук. – Это ж видно. Невооруженным глазом, как говорится.
– Мой дед в братской под Харьковом лежит, – сказал участковый. – А это не мой, это колхозный дедушка. А кони, которых ваша великолепная шестерка угнала, то его были кони. Колхоз их, коней этих, ему, Прокудову Петру Дементьевичу, передал.
– Насчет «угнали», как вы употребили, доказать еще придется, – внушительно отметила Кира Сергеевна. – Я не позволю чернить вверенный мне детский коллектив. Можете официально заводить «дело», можете, а сейчас немедленно покиньте мой кабинет. Я подчиняюсь непосредственно области и буду разговаривать не с вами и не с этим колхозным дедом, а с соответствующими компетентными товарищами.
– Вот, значит, и познакомились, – невесело усмехнулся лейтенант. Надел фуражку, помог старику подняться. – Пойдем, дед, пойдем.
– Дал бы три рубля…
– Не дам! – отрезал участковый и обернулся к начальнице. – Не беспокойтесь, не будет никакого «дела». Кони были списаны с колхозного баланса, и иск предъявлять некому. Ничейные были кони.
– Ах, кони, коники, – завздыхал старик. – Теперь машины ласкают, а коней бьют. И никак им теперь не дожить до жизни своей.
– Позвольте. – Кира Сергеевна растерялась едва ли не впервые в своей начальнической практике, поскольку поступок собеседника не укладывался ни в какие рамки. – Если нет никакого «дела», так зачем же… – Она медленно встала, вырастая над собственным столом. – Как вы смели? Это недостойное подозрение, это… У меня нет слов, но я так не оставлю. Я немедленно поставлю в известность вашего начальника, слышите? Немедленно.
– Ставьте в известность, – согласился лейтенант. – А потом пошлите кого-нибудь конские трупы зарыть. Они за оврагом, в роще.
– Ах, кони, коники! – опять заныл старик, и слезы капали на нейлоновую рубашку.
– Они, значит, что… умерли? – шепотом спросила вожатая.
– Пали, – строго поправил лейтенант, глядя в доселе такие безмятежные глаза. – От голода и жажды. Ваши ребята, накатавшись, их к деревьям привязали, а сами уехали. По домам. Кони все объели, до чего дотянуться смогли: листву, кусты, кору древесную. А привязаны были высоко и коротко, так что и пасть им не удалось: висят там на уздечках. – Он достал из кармана несколько фотографий, положил на стол. – Туристы мне завезли. А я – вам. На память.
Женщины и физрук с ужасом смотрели на оскаленные, задранные к небу мертвые лошадиные морды с застывшими в глазницах слезами. Корявый дрожащий палец влез в поле их зрения, ласково провел по фотографиям.
– Вот он, Сивый. Старый меринок был, хворый, а глянь, только справа все обглодал. А почему? А потому, что слева Пулька была привязана, древняя такая кобылка. Так он ей оставлял. Кони, они жалеть умеют…
Хлопнула дверь, затихло старческое бормотанье, скрип милицейских сапог, а они все еще никак не могли оторвать глаз от облепленных мухами лошадиных морд с навеки застывшими глазами. И только когда крупная слеза, сорвавшись с ресниц, ударилась о глянцевую бумагу, Кира Сергеевна очнулась.
– Этих, – она потыкала в фотографии, – спрятать… то есть закопать поскорее, нечего зря детей травмировать. – Порылась в сумочке, достала десятку, протянула, не глядя, физруку. – Инвалиду передайте, он помянуть хотел, уважить надо. Только чтоб милиционер не заметил, а то… И намекните помягче, чтоб не болтал понапрасну.
– Не беспокойтесь, Кира Сергеевна, – заверил физрук и поспешно вышел.
– Я тоже пойду, – не поднимая головы, сказала вожатая. – Можно?
– Да, конечно, конечно.
Кира Сергеевна дождалась, когда затихнут шаги, прошла в личный туалет, заперлась там, изорвала фотографии, бросила клочки в унитаз и с огромным облегчением спустила воду.
А почетный пенсионер колхоза Петр Дементьевич Прокудов, бывший разведчик кавкорпуса генерала Белова, тем же вечером умер. Он купил две бутылки водки и выпил их в зимней конюшне, где до сей поры так замечательно пахло лошадьми.
Цели:
1. Довести до сознания учеников уроки нравственности и толерантности, заложенные в идейном содержании произведения.
2. Принятие детьми вечной истины – каждый в ответе за свои поступки.
3. Развитие искренности, честности, великодушия, гуманизма, т.е. качеств толерантной личности.
Предварительная работа:
1. Знакомство с текстом рассказа.
2. Словарная работа: «пионерский лагерь», «бюро райкома», «знамя соц.соревнования», «круп», «каурый», «гнедой», «чубарый», «сивый».
3. Познакомить с понятиями «толерантность», «конформность».
4. Подготовить иллюстрации к рассказу.
Оборудование:
1. Иллюстрации к рассказу «Великолепная шестерка».
2. Ксерокопии текста рассказа на партах.
3. Портрет Б.Васильева.
4. Музыкальное сопровождение урока.
ХОД УРОКА:
1. Вступительное слово учителя:
Произведение искусства, как говорил Паустовский, «прозрачный, сверкающий всеми цветами спектра и крепкий как сталь, кристалл». Создатель этого кристалла – автор. Как писатель, Борис Васильев очень своеобразен и самобытен. Рассказ «Великолепная шестерка» дает замечательную возможность проследить за емкостью слова писателя, проявляющейся во всем: в композиции, в выборе названия рассказа, в отборе и внутреннем сцеплении эпизодов, в сопоставлении характеров, в речи персонажей, специфике деталей и других художественных средствах. Постижение авторской позиции – дело нелегкое, особенно, если голос автора, как в «Великолепной шестерке», почти не слышен. Наша задача на уроке – проникнуть в тайну мысли писателя, задуматься над тем, что человек несет ответственность за мир, в котором он живет, и поэтому он должен всегда оценивать последствия своих поступков…
2. Чтение по ролям экспозиции рассказа:
Звучит на фоне музыки звук топота лошадей.
«Кони мчались в густом сумраке. Ветви
хлестали по лицам всадников, с лошадиных морд
капала пена, и свежий нешоссейный ветер туго
надувал рубашки. И никакие автомашины, скутера,
мотоциклы не шли сейчас ни в какое сравнение с
этой ночной скачкой без дорог.
- Хелло, Вэл!
- Хелло, Стас!
- Пришпорь, Роки, своего скакуна! Погоня, погоня,
погоня!
- У тебя заряжен винчестер, Дэн? Вперед, только
вперед!
- Приготовь кольт и вонзи шпоры в бока: мы должны
уйти от шерифа!
Что может быть лучше топота копыт и бешеной
скачки в никуда? И что из того, что худым
мальчишеским задам больно биться о костлявые
хребты неоседланных лошадей? Что из того, что
лошадиный галоп тяжел и неуверен, что их сердца
выламывают ребра, из пересохших глоток рвется
надсадный хрип, а пена стала розовой от крови?
Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?
- Стой! Да стой же, мустанг, тпру!… Ребята, отсюда
– через овраг. Дырка за читалкой, и мы – дома.
- Ты молодец, Роки!
- Да, клевое дельце!
- А что делать с лошадьми?
- Завтра еще покатаемся.
- Завтра – конец смены, Эдди.
- Ну, так что? Автобусы, наверняка, придут после
обеда…»
Обратимся к названию рассказа: «Великолепная шестерка». Кто такие истинные Вэл, Роки, Дэн, Эдди…? (Это отчаянные парни Дикого Запада, ковбои, которые обладали настоящими мужскими качествами: смелостью, мужеством, бесшабашностью, между ними была крепкая мужская дружба и т.д.) И герои рассказа – обыкновенные мальчишки, такие же, как вы – стремятся во всем быть на них похожими. Они даже называют себя их именами. А разве плохо иметь кумиров?
Об их характерах мы поговорим позже, когда наша инициативная группа справится со своим заданием. (Отдельной группе детей дается ЛИСТ-ОПРОСНИК);
Но кроме них главной героиней рассказа является начальник пионерского лагеря Кира Сергеевна. Что это за человек? Каковы ее принципы? Какие детали говорят нам о ней больше, чем ее «высокие стремления»? Что насторожило вас в этой, казалось бы, со всех сторон положительной героине?
В чем она видела смысл жизни? («…в борьбе: за первое место, за лучшую самодеятельность, за наглядную агитацию, за чистоту лагеря и чистоту тел…».)
Что было для нее высшей наградой? («…право отчитаться на бюро райкома как лучший руководитель пионерского лагеря минувшего сезона».)
Хотелось бы вам отдыхать под началом Киры Сергеевны?
Ее подчиненные – подстать руководителю: старшую пионервожатую автор называет «бюст», подчеркивая этим самым ее безликость и бессловесность.
Кто еще составляет «свиту» начальника лагеря? (Физрук.)
Ему противопоставлен другой молодой человек – участковый милиционер. Они принадлежат одному поколению, но это совершенно противоположные личности. Давайте попробуем дать им сравнительную характеристику.
(Лейтенант – стеснительный, скромный человек, пришедший разобраться в беде совершенно чужого человека; он неравнодушен, терпелив, вежлив. Некоторые его фразы говорят о несвойственной молодежи мудрости («Старики да дети – всем родня…».) Ему противопоставлен физрук – напористый, грубоватый парень, уверенный в своей безусловной правоте и силе, «рубящий сплеча»).
Кого из них можно назвать толерантным? Почему? (Лейтенанта, потому что он думает не о себе, а о других, и умеет отстаивать свою точку зрения, он гуманен.)
Кого из героев рассказа можно еще назвать толерантным? (Старика-инвалида.)
Нарисуйте словесный портрет этого человека, может ли этот портрет вызвать отвращение?(«…маленький, худой, облезлый старичок в синтетической, застегнутой на все пуговицы рубашке, на которой очень нелепо выглядел тяжелый орден Отечественной войны…» Не может, ибо оценивать человека по его внешности – глупо; он вызывает отвращение и недоумение лишь у Киры Сергеевны, для которой важна только внешняя сторона дела.)
Для чего лейтенант и старик пришли в пионерский лагерь? (Хотели поговорить и поставить в известность людей, ответственных за воспитание душевных качеств в детях (совести, сострадания, ответственности), в том, что их подопечные абсолютно лишены этих качеств, - по их вине погибло шесть лошадей, ради которых е щ е жил Петр Дементьевич Прокудов…).
Почему диалога не получилось? (Потому что герои рассказа мыслят разными нравственными категориями, у них слишком разные ценности.)
В чем видит проблему Кира Сергеевна и в чем видит проблему лейтенант? (Для Киры Сергеевны трагедия в том, что на лагере теперь будет пятно, а для лейтенанта важна судьба никому не нужного старика, потерявшего смысл жизни.)
А почему для инвалида вместе со смертью коней померк свет? Кем для него были эти кони? (Они спасли ему жизнь; лошади, по мнению старика, гуманнее некоторых людей, им не чуждо сострадание и самоотверженность.)
Читаю стихотворение Н. Заболоцкого «Лицо коня»:
Животные не спят. Они во тьме ночной
Стоят над миром каменной стеной.Лицо коня прекрасней и умней.
Он слышит голос листьев и камней.
Внимательный! Он знает крик звериный
И в ветхой роще рокот соловьиный.И, зная все, кому расскажет он
Свои чудесные виденья?
Ночь глубока. На темный небосклон
Восходят звезд соединения.И конь стоит, как рыцарь на часах,
Играет ветер в легких волосах,
Глаза горят, как два огромных мира,
И грива стелется, как царская порфира…
Предлагается составить ассоциативный ряд, который возникает при слове «лошадь».
(Тепло, понимание, незаменимая помощь, жеребенок, хороший собеседник, надежный друг, красота, душистое сено, грустные глаза и т.д.) – примеры читаются на фоне «Песенки летающих лошадей» Ю. Мориц.
А у Васильева мы читаем: «Женщины и физрук с ужасом смотрели на оскаленные, задранные к небу мертвые лошадиные морды. Дрожащий корявый палец влез на фотографию, ласково по ней провел:
Это – Сивый. Старый был, больной, а глянь, только справа все обглодал. А почему? А потому, что слева Пулька была привязана, так он ей оставлял. Кони, они жалеть умеют…»
Вот теперь настал момент поговорить о той самой великолепной шестерке.
Выступление инициативной группы (характеристика мальчиков):
Характеристика, данная Кирой Сергеевной |
Ваша характеристика |
|
| Черты характеров мальчиков: | Валера: прекрасные
математические данные, победитель олимпиад. Славик: Второй Карпов. Блестящая глубина анализа, первый разряд, надежда области… Игорек: поразительное техническое чутье… Дениска: полиглот, владеет тремя языками. |
Эгоизм, равнодушие, безответственность, и т.д. |
| Показатели этих качеств: | Почетные грамоты, дипломы, «даже по телевизору показывали». | Всю смену ходили к деду, чтобы брать его лошадей – «поиграть в ковбоев», утолили жажду игры, коней бросили, привязанных без еды и воды, и уехали в город, забыв обо всем. |
| *Для учителя | *Для учителя |
Кто все-таки виноват в случившемся? (Те, кто воспитал мальчишек – умных, всесторонне развитых, начитанных, смелых и т.д. – равнодушными, безответственными и бессердечными.)
Композиция рассказа стройная и продуманная. В чем ее особенности?(Наличие пролога и эпилога.) Если бы не было эпилога, рассказ получился бы таким «пронзительно-трагичным»? Охарактеризуйте роль эпилога.(Его целесообразно зачитать):
«А почетный пенсионер колхоза Петр Дементьевич Прокудов, бывший разведчик кавкорпуса генерала Белова, тем же вечером умер: он купил две бутылки водки и выпил их «за помин души» в зимней конюшне, где до сей поры так замечательно пахло лошадьми…»
Кто виноват в его смерти? (Прямо – Кира Сергеевна (она дала ему деньги на водку, хотя знала, что это убьет старика); косвенно – все наше общество, которому уже не нужны «пережитки прошлого»).
Автор поднимает в рассказе важную проблему Памяти. Человеческой памяти. Речь идет не о государстве и о льготах ветеранам Великой Отечественной войны, а о молодежи, которая, не зная тягот войны и цены Победы, не проявляет уважения к тем, кто выстоял в страшные сороковые.
Рассказ закончился трагично. Что-нибудь или кого-нибудь изменила эта трагедия?
(Самое страшное, что нет: Кира Сергеевна выбросила фотографии и выкинула из головы окончившуюся смену; лошадей списали; дед умер; мальчики так ни о чем и не узнали). Вас этот рассказ чему-нибудь научил? Какие выводы мы можем сделать?
3. Выводы : (делают учащиеся).
«Быть толерантным – это…».
Последующая работа: сочинение-миниатюра (темы на выбор) :
1) «Человек в ответе за тех, кого он приручил…»;
2) «Мои размышления после прочитанного»;
3) «Мог бы я оказаться в похожей ситуации?»
Kони мчались в густом сумраке. Ветви хлестали по лицам всадников, с лошадиных морд капала пена, и свежий нешоссейный ветер туго надувал рубашки. И никакие автомашины, никакие скутера, никакие мотоциклы не шли сейчас ни в какое сравнение с этой ночной скачкой без дорог.
Хелло, Вэл!
Хелло, Стас!
Пришпорь, Роки, своего скакуна! Погоня, погоня, погоня! У тебя заряжен винчестер, Дэн? Вперед, вперед, только вперед! Вперед, Вит, вперед, Эдди! Приготовь кольт и вонзи шпоры в бока: мы должны уйти от шерифа!
Что может быть лучше топота копыт и бешеной скачки в никуда? И что из того, что худым мальчишеским задам больно биться о костлявые хребты неоседланных лошадей? Что из того, что лошадиный галоп тяжел и неуверен? Что из того, что лошадиные сердца выламывают ребра, из пересохших глоток рвется надсадный хрип, а пена стала розовой от крови? Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?
- Стой! Да стой же, мустанг, тпру!.. Ребята, отсюда - через овраг. Дырка за читалкой, и мы - дома.
Ты молодец, Роки.
Да, клевое дельце.
А что делать с лошадьми?
Завтра еще покатаемся.
Завтра - конец смены, Эдди.
Ну так что? Автобусы наверняка придут после обеда!
Автобусы из города пришли за второй лагерной сменой после завтрака. Водители торопили со сборами, демонстративно сигналя. Вожатые отрядов нервничали, ругались, пересчитывали детей. И с огромным облегчением вздохнули, когда автобусы, рявкнув клаксонами, тронулись в путь.
Прекрасная смена, - отметила начальник лагеря Кира Сергеевна. - Теперь можно и отдохнуть. Как там у нас с шашлыками?
Кира Сергеевна не говорила, а отмечала, не улыбалась, а выражала одобрение, не ругала, а воспитывала. Она была опытным руководителем: умела подбирать работников, сносно кормить детей и избегать неприятностей. И всегда боролась. Боролась за первое место, за лучшую самодеятельность, за наглядную агитацию, за чистоту лагеря, чистоту помыслов и чистоту тел. Она была устремлена на борьбу, как обломок кирпича в нацеленной рогатке, и, кроме борьбы, ни о чем не желала думать: это был смысл всей ее жизни, ее реальный, лично ощутимый вклад в общенародное дело. Она не щадила ни себя, ни людей, требовала и убеждала, настаивала и утверждала и высшей наградой считала право отчитаться на бюро райкома как лучший руководитель пионерского лагеря минувшего сезона. Трижды она добивалась этой чести и не без оснований полагала, что и этот год не обманет ее надежд. И оценка «прекрасная смена» означала, что дети ничего не сломали, ничего не натворили, ничего не испортили, не разбежались и не подцепили заболеваний, из-за которых могли бы снизиться показатели ее лагеря. И она тут же выбросила из головы эту «прекрасную смену», потому что прибыла новая, третья смена и ее лагерь вступил в последний круг испытаний.
Через неделю после начала этого завершающего этапа в лагерь приехала милиция. Кира Сергеевна проверяла пищеблок, когда доложили. И это было настолько невероятно, настолько дико и нелепо применительно к ее лагерю, что Кира Сергеевна рассердилась.
Наверняка из-за каких-то пустяков, - говорила она по пути в собственный кабинет. - А потом будут целый год упоминать, что наш лагерь посещала милиция. Вот так, мимоходом беспокоят людей, сеют слухи, кладут пятно.
Да, да, - преданно поддакивала старшая пионервожатая с бюстом, самой природой предназначенным для наград, а пока носившим алый галстук параллельно земле. - Вы абсолютно правы, абсолютно. Врываться в детское учреждение…
Пригласите физрука, - распорядилась Кира Сергеевна. - На всякий случай.
Покачивая галстуком, «бюст» бросился исполнять, а Кира Сергеевна остановилась перед собственным кабинетом, сочиняя отповедь в адрес бестактных блюстителей порядка. Подготовив тезисы, оправила идеально закрытое, напоминающее форму темное платье и решительно распахнула дверь.
В чем дело, товарищи? - строго начала она. - Без телефонного предупреждения врываетесь в детское учреждение…
Извините.
У окна стоял милицейский лейтенант настолько юного вида, что Кира Сергеевна не удивилась бы, увидев его в составе первого звена старшего отряда. Лейтенант неуверенно поклонился, глянув при этом на диван. Кира Сергеевна посмотрела туда же и с недоумением обнаружила маленького, худого, облезлого старичка в синтетической, застегнутой на все пуговицы рубашке. Тяжелый орден Отечественной войны выглядел на этой рубашке столь нелепо, что Кира Сергеевна зажмурилась и потрясла головой в надежде все же увидеть на старике пиджак, а не только мятые штаны да легкую рубаху с увесистым боевым орденом. Но и при вторичном взгляде ничего в старике не изменилось, и начальник лагеря поспешно уселась в собственное кресло, дабы обрести вдруг утраченное равновесие духа.
Вы - Кира Сергеевна? - спросил лейтенант. - Я участковый инспектор, решил познакомиться. Конечно, раньше следовало, да все откладывал, а теперь…
Лейтенант старательно и негромко излагал причины своего появления, а Кира Сергеевна, слыша его, улавливала лишь отдельные слова: заслуженный фронтовик, списанное имущество, воспитание, лошади, дети. Она смотрела на старого инвалида с орденом на рубашке, не понимая, зачем он тут, и чувствовала, что старик этот, в упор глядя беспрестанно моргающими глазками, не видит ее точно так же, как она сама не слышит милиционера. И это раздражало ее, выбивало из колеи, а потому пугало. И она боялась сейчас не чего-то определенного - не милиции, не старика, не новостей, - а того, что испугалась. Страх нарастал от сознания, что он возник, и Кира Сергеевна растерялась и даже хотела спросить, что это за старик, зачем он здесь и почему так смотрит. Но эти вопросы прозвучали бы слишком по-женски, и Кира Сергеевна тут же задавила робко трепыхнувшиеся в ней слова. И с облегчением расслабилась, когда в кабинет вошли старшая пионервожатая и физрук.
Повторите, - строго сказала она, заставив себя отвести глаза от свисающего с нейлоновой рубашки ордена. - Самую суть, коротко и доступно.
Лейтенант смешался. Достал платок, вытер лоб, повертел форменную фуражку.
Собственно говоря, инвалид войны, - растерянно сказал он.
Кира Сергеевна сразу почувствовала эту растерянность, этот ч у ж о й страх, и ее собственная боязнь, ее собственная растерянность тут же исчезли без следа. Все отныне встало на место, и разговором теперь управляла она.
Скудно выражаете мысли.
Милиционер посмотрел на нее, усмехнулся.
Сейчас богаче изложу. У почетного колхозного пенсионера, героя войны Петра Дементьевича Прокудова угнали шестерых лошадей. И по всем данным, угнали пионеры вашего лагеря.
Он замолчал, и молчали все. Новость была ошарашивающей, грозила нешуточными осложнениями, даже неприятностями, и руководители лагеря думали сейчас, как бы увернуться, отвести обвинение, доказать чужую ошибку.
Конечно, кони теперь без надобности, - вдруг забормотал старик, при каждом слове двигая большими ступнями. - Машины теперь по шаше, по воздуху и по телевизору. Конечно, отвыкли. Раньше вон мальчонка собственный кусок недоедал - коню нес. Он твой хлебушко хрумкает, а у тебя в животе урчит. С голодухи. А как же? Все есть хотят. Это машины не хотят, а кони хотят. А где же возьмут? Что дашь, то и едят.
Лейтенант невозмутимо выслушал это бормотание, но женщинам стало не по себе - даже физрук заметил. А был он человеком веселым, твердо знал, что дважды два - четыре, а потому и сохранял в здоровом теле здоровый дух. И всегда рвался защищать женщин.
Чего мелешь-то, старина? - добродушно улыбнувшись, сказал он. - «Шаше», «шаше»! Говорить бы сперва выучился.
Он контуженый, - глядя в сторону, тихо пояснил лейтенант.
А мы не медкомиссия, товарищ лейтенант. Мы - детский оздоровительный комплекс, - внушительно сказал физрук. - Почему считаете, что наши ребята угнали лошадей? У нас современные дети, интересуются спортом, электроникой, машинами, а совсем не вашими одрами.
Шестеро к деду ходили неоднократно. Называли друг друга иностранными именами, которые я записал со слов колхозных ребят… - Лейтенант достал блокнот, полистал. - Роки, Вел, Эдди, Ден. Есть такие?
В первый раз… - внушительно начал физрук.
Есть, - тихо прервала вожатая, начав буйно краснеть. - Игорек, Валера, Андрей, Дениска. Это же великолепная шестерка наша, Кира Сергеевна.
Этого быть не может, - твердо определила начальница.
Конечно, бред! - тотчас подхватил физрук, адресуясь непосредственно к колхозному пенсионеру. - С похмелюги, отец, поблазилось? Так с нас где сядешь, там и слезешь, понял?
Перестаньте кричать на него, - негромко сказал лейтенант.
Поди, пропил коняг, а на нас отыграться хочешь? Я тебя сразу раскусил!
Старик вдруг затрясся, засучил ногами. Милиционер бросился к нему, не очень вежливо оттолкнув при этом вожатую.
Где у вас уборная? Уборная где, спрашиваю, спазмы у него.
В коридоре, - сказала Кира Сергеевна. - Возьмите ключ, это мой личный туалет.
Лейтенант взял ключ, помог старику подняться.
На диване, где сидел инвалид, осталось мокрое пятно. Старик дрожал, мелко переставлял ноги и повторял:
Дай три рубля на помин, и господь с ними. Дай три рубля на помин…
Не дам! - сурово отрезал милиционер, и оба вышли.
Он алкоголик, - брезгливо сказала вожатая, старательно повернувшись спиной к мокрому пятну на диване. - Конечно, прежде был герой, никто не умаляет, но теперь… - Она сокрушенно вздохнула. - Теперь алкоголик.
А ребята и вправду лошадей брали, - тихо признался физрук. - Мне перед отъездом Валера сообщил. Что-то он еще тогда про лошадей говорил, да отозвали меня. Шашлыки готовить.
Может быть, признаемся? - ледяным тоном поинтересовалась Кира Сергеевна. - Провалим соревнование, потеряем знамя. - Подчиненные примолкли, и она сочла необходимым пояснить: - Поймите, иное дело, если мальчики украли бы общественную собственность, но они же не украли ее, не так ли? Они покатались и отпустили, следовательно, это всего лишь шалость. Обычная мальчишеская шалость, наша общая недоработка, а пятно с коллектива не смоешь. И прощай знамя.
Ясно, Кира Сергеевна, - вздохнул физрук. - И не докажешь, что не верблюд.
Надо объяснить им, что это за ребята, - сказала вожатая. - Вы же недаром называли их великолепной шестеркой, Кира Сергеевна.
Хорошая мысль. Достаньте отзывы, протоколы, Почетные грамоты. Быстренько систематизируйте.
Когда лейтенант вместе с притихшим инвалидом вернулись в кабинет, письменный стол ломился от раскрытых папок, Почетных грамот, графиков и схем.
Извините деда, - виновато сказал лейтенант. - Контузия у него тяжелая.
Ничего, - великодушно улыбнулась Кира Сергеевна. - Мы тут обменялись пока. И считаем, что вы, товарищи, просто не в курсе, какие у нас ребята. Можно смело сказать: они - надежда двадцать первого века. И, в частности, те, которые по абсолютному недоразумению попали в ваш позорный список, товарищ лейтенант.
Кира Сергеевна сделала паузу, дабы работник милиции и непонятно для чего привезенный им инвалид с так раздражающим ее орденом могли полностью уяснить, что главное - в прекрасном будущем, а не в тех досадных исключениях, которые пока еще кое-где встречаются у отдельных граждан. Но лейтенант терпеливо ждал, что последует далее, а старик, усевшись, вновь вперил тоскливый взор свой куда-то сквозь начальницу, сквозь стены и, кажется, сквозь само время. Это было неприятно, и Кира Сергеевна позволила себе пошутить:
Бывают, знаете, пятна и на мраморе. Но ведь благородный мрамор остается благородным мрамором и тогда, когда на него падает тень. Сейчас мы покажем вам, товарищи, на кого пытаются бросить тень. - Она зашуршала бумагами, разложенными на столе. - Вот например… Например, Валера. Прекрасные математические данные, неоднократный победитель математических олимпиад. Здесь копии его Почетных грамот, можете ознакомиться. Далее, скажем, Славик…
Второй Карпов! - решительно перебил физрук. - Блестящая глубина анализа, и в результате - первый разряд. Надежда области, а возможно, и всего Союза - говорю вам как специалист.
А Игорек? - робко вставила вожатая. - Поразительное техническое чутье. Поразительное! Его показывали даже по телевизору.
А наш изумительный полиглот Дениска? - подхватила Кира Сергеевна, невольно заражаясь восторженностью подчиненных. - Он уже овладел тремя языками. Вы сколькими языками владеете, товарищ милиционер?
Лейтенант серьезно поглядел на начальницу, скромно кашлянул в кулак и тихо спросил:
А ты сколькими «языками» овладел, дед? За шестого орден-то дали, так вроде?
Старик задумчиво кивнул, и весомый орден качнулся на впалой груди, отразив позолотой солнечный лучик. И опять наступила неуютная пауза, и Кира Сергеевна уточнила, чтобы прервать ее:
Товарищ фронтовик вам дедом приходится?
Он всем дедом приходится, - как-то нехотя пояснил лейтенант. - Старики да дети - всем родня: этому меня бабка еще в зыбке учила.
Странно вы как-то объясняете, - строго заметила Кира Сергеевна. - Мы понимаем, кто сидит перед нами, не беспокойтесь. Никто не забыт, и ничто не забыто.
Мы каждую смену проводим торжественную линейку у обелиска павшим, - поспешно пояснила вожатая. - Возлагаем цветы.
Мероприятие, значит, такое?
Да, мероприятие! - резко сказал физрук, решив опять защищать женщин. - Не понимаю, почему вы иронизируете над средствами воспитания патриотизма.
Я, это… Я не иронизирую. - Лейтенант говорил негромко и очень спокойно, и поэтому все в комнате злились. Кроме старого фронтовика. - Цветы, салюты - это все правильно, конечно, только я не о том. Вот вы о мраморе говорили. Мрамор - это хорошо. Чисто всегда. И цветы класть удобно. А что вот с таким дедом делать, которого еще в мрамор не одели? Который за собой ухаживать не может, который в штаны, я извиняюсь, конечно… да к водке тянется, хоть ты связывай его! Чем он тех хуже, которые под мрамором? Тем, что помереть не успел?
Простите, товарищ, даже странно слышать. А льготы инвалидам войны? А почет? Государство заботится…
Вы, что ли, государство? Я же не о государстве, я о ваших пионерах говорю. И о вас.
И все-таки! - Кира Сергеевна выразительно постучала по столу карандашом. - И все-таки я настаиваю, чтобы вы изменили формулировку.
Что изменил? - переспросил участковый.
Формулировку. Как неправильную, вредную и даже аполитичную, если смотреть в корень.
Даже? - переспросил милиционер и опять неприятно усмехнулся.
Не понимаю, чего усмехаетесь? - пожал плечами физрук. - Доказательства есть? Нету. А у нас - есть. Получается, что клевету поддерживаете, а это знаете чем пахнет?
Плохо пахнет, - согласился лейтенант. - Скоро почувствуете.
Он говорил с горечью, без всяких угроз и намеков, но тем, кому он это говорил, слышалась не горечь, а скрытые угрозы. Им представлялось, что участковый темнит, что-то сознательно недоговаривает, и поэтому они опять замолчали, лихорадочно соображая, какие козыри выкинет противник и чем эти козыри следует бить.
Конь, он как человек, - неожиданно вклинился старик и опять задвигал ногами. - Он только не говорит, он только понимает. Он меня спас, Кучум звать. Статный такой Кучум, гнедой. Счас, счас.
Инвалид встал и начал суетливо расстегивать пуговицы рубашки. Тяжелый орден, обвиснув, раскачивался на скользкой ткани, а дед, бормоча «счас, счас», все еще возился с пуговицами.
Он что, раздевается? - шепотом спросила старшая пионервожатая. - Скажите, чтоб перестал.
Он вам второй орден покажет, - сказал лейтенант. - На спине.
Не совладав со всеми пуговицами, старик стащил рубашку через голову и, не снимая с рук, повернулся. На худой, костлявой спине его под левым плечом был виден бурый полукруглый шрам.
Это зубы его, зубы, - все еще стоя к ним спиной, говорил дед. - Кучума, значит. Контузило меня на переправе, так в воду оба и упали. Я, это, соображения не имел, а Кучум - вот. Зубами за гимнастерку да вместе с мясом, чтоб покрепше. И выволок. И упал сам. Осколком у него ребра выломало, и кишки за ним волочились.
Какая гадость, - сказала вожатая, став пунцовой, как галстук. - Кира Сергеевна, что же это такое? Это же издевательство какое-то, Кира Сергеевна.
Одевайся, дед, - вздохнул лейтенант, и опять никто не почувствовал его боли и заботы: все своей боли боялись. - Простудишься, так тебя никакой Кучум больше не вытащит.
Ах, коник был, ах, коник! - Старик надел рубаху и повернулся, застегиваясь. - Мало живут они, вот беда. Все никак до добра дожить не могут. Не успевают.
Бормоча, он заталкивал рубаху в мятые штаны, улыбался, а по морщинистому, покрытому седой щетиной лицу текли слезы. Желтые, безостановочные, лошадиные какие-то.
Одевайся, дедушка, - тихо сказал милиционер. - Дай я тебе пуговку застегну.
Он стал помогать, а инвалид благодарно уткнулся ему в плечо. Потерся и вздохнул, будто старая, усталая лошадь, так и не дожившая до добра.
Ах, Коля, Коля, дал бы ты мне три рубля…
Родственник! - вдруг торжествующе выкрикнула Кира Сергеевна и резко хлопнула ладонью по столу. - Скрывали, путали, а сами привели юродствующего родственника. С какой целью? Под фонарем ищете, - чтобы виноватого обелить?
Конечно же это ваш собственный дед! - тотчас же подхватил физрук. - Это ж видно. Невооруженным глазом, как говорится.
Мой дед в братской под Харьковом лежит, - сказал участковый. - А это не мой, это колхозный дедушка. А кони, которых ваша великолепная шестерка угнала, то его были кони. Колхоз их, коней этих, ему, Прокудову Петру Дементьевичу, передал.
Насчет «угнали», как вы употребили, доказать еще придется, - внушительно отметила Кира Сергеевна. - Я не позволю чернить вверенный мне детский коллектив. Можете официально заводить «дело», можете, а сейчас немедленно покиньте мой кабинет. Я подчиняюсь непосредственно области и буду разговаривать не с вами и не с этим колхозным дедом, а с соответствующими компетентными товарищами.
Вот, значит, и познакомились, - невесело усмехнулся лейтенант. Надел фуражку, помог старику подняться. - Пойдем, дед, пойдем.
Дал бы три рубля…
Не дам! - отрезал участковый и обернулся к начальнице. - Не беспокойтесь, не будет никакого дела. Кони были списаны с колхозного баланса, и иск предъявлять некому. Ничейные были кони.
Ах, кони, коники, - завздыхал старик. - Теперь машины ласкают, а коней бьют. И никак им теперь не дожить до жизни своей.
Позвольте, - Кира Сергеевна растерялась едва ли не впервые в своей начальнической практике, поскольку поступок собеседника не укладывался ни в какие рамки. - Если нет никакого «дела», так зачем же… - Она медленно встала, вырастая над собственным столом. - Как вы смели? Это недостойное подозрение, это… У меня нет слов, но я так не оставлю. Я немедленно поставлю в известность вашего начальника, слышите? Немедленно.
Ставьте в известность, - согласился лейтенант. - А потом пошлите кого-нибудь конские трупы зарыть. Они за оврагом, в роще.
Ах, кони, коники! - опять заныл старик, и слезы капали на нейлоновую рубашку.
Они, значит, что… умерли? - шепотом спросила вожатая.
Пали, - строго поправил лейтенант, глядя в доселе такие безмятежные глаза. - От голода и жажды. Ваши ребята, накатавшись, их к деревьям привязали, а сами уехали. По домам. Кони все объели, до чего дотянуться смогли: листву, кусты, кору древесную. А привязаны были высоко и коротко, так что и пасть им не удалось: висят там на уздечках. - Он достал из кармана несколько фотографий, положил на стол. - Туристы мне завезли. А я - вам. На память.
Женщины и физрук с ужасом смотрели на оскаленные, задранные к небу мертвые лошадиные морды с застывшими в глазницах слезами. Корявый дрожащий палец влез в поле их зрения, ласково провел по фотографиям.
Вот он, Сивый. Старый меринок был, хворый, а глянь, только справа все обглодал. А почему? А потому, что слева Пулька была привязана, древняя такая кобылка. Так он ей оставлял. Кони, они жалеть умеют…
Хлопнула дверь, затихло старческое бормотанье, скрип милицейских сапог, а они все еще никак не могли оторвать глаз от облепленных мухами лошадиных морд с навеки застывшими глазами. И только когда крупная слеза, сорвавшись с ресниц, ударилась о глянцевую бумагу, Кира Сергеевна очнулась.
Этих, - она потыкала в фотографии, - спрятать… то есть закопать поскорее, нечего зря детей травмировать. - Порылась в сумочке, достала десятку, протянула, не глядя, физруку. - Инвалиду передайте, он помянуть хотел, уважить надо. Только чтоб милиционер не заметил, а то… И намекните помягче, чтоб не болтал понапрасну.
Не беспокойтесь, Кира Сергеевна, - заверил физрук и поспешно вышел.
Я тоже пойду, - не поднимая головы, сказала вожатая. - Можно?
Да, конечно, конечно.
Кира Сергеевна дождалась, когда затихнут шаги, прошла в личный туалет, заперлась там, изорвала фотографии, бросила клочки в унитаз и с огромным облегчением спустила воду.
А почетный пенсионер колхоза Петр Дементьевич Прокудов, бывший разведчик кавкорпуса генерала Белова, тем же вечером умер. Он купил две бутылки водки и выпил их в зимней конюшне, где до сей поры так замечательно пахло лошадьми.