Красота и уродство причудливо, даже экзотично переплелеись в этом романе. Написано потрясающе сильно, эмоционально, но до отвращения натуралистично и подробно. Жизнь в безумии и безумие в жизни - основная линия романа. Со всеми вытекающими. Моральное падение, утрата личности, погружение на дно. А отсюда и страдания близких, их метания, поиски выхода и верного решения, которого нет.
Язык красив, герои живые и подвижные, читается роман легко. Книга о неумении видеть хорошее в жизни, о неумении быть счастливым тем, что имеешь. Книга страшная по своей сути и прекрасная в своем воплощении.
Оценка: 8
Мой дом – моя темница.
Яркий пример домашнего деспотизма показан в романе «Замок Броуди». Все происходящее в доме тирана Джемса Броуди описано настолько детально и красочно, что вызывает омерзение. Всепоглощающий мрак и зловонный туман, почти физически ощутимые в доме, душевная темнота его жильцов, безнадежность и покорность жертв, жестокость и бессмысленность поступков редкого самодура, являющегося главой семьи, крупными мазками рисуют групповой портрет семейства Броуди, доживающего свой век в трясине привычного уклада.
Характеры персонажей прописаны настолько детально и натуралистично, что ни на минуту не сомневаешься - все эти люди наверняка существовали. Героев то истово ненавидишь, то от души жалеешь и сопереживаешь их личным трагедиям, то презираешь за неспособность поднять голову. Все кроме старика Броуди не живут в собственном доме, а отбывают свой срок на личной каторге, созданной отцом и мужем для профилактики возможных прегрешений и в качестве наказания за уже совершенные грехи.
Вообще роман пугает своей откровенностью и реалистичностью. Да с помощью этой книги вполне можно изучать поведенческие реакции человека, как сознательные реакции борьбы (на примере образа Мэри), так и бессознательные реакции бегства (от отрицания до регрессии и подавления - на примере миссис Броуди, Несси, Мэта)...
Оценка: 10
Я дико рада, что наконец-таки осилила Замок Броуди. Скажу сразу, что книга стала одной из моих самых любимых, но шла она у меня с переменным успехом. Я сразу влилась в повествование, мне было очень интересно, нравился слог писателя, но ближе к середине было сложнее и сложнее (для меня в эмоциональном плане) продираться сквозь все события. Я не могла читать Замок Броуди несколько часов подряд, например. Хотелось просто отвлечься, хотя было нестерпимо интересно узнать, что же там произойдет дальше.
Про героев - насколько сильно я полюбила персонаж Мэри, настолько же сильно я возненавидела Джемса Броуди (у меня в книге было написано именно ДЖЕМС, а не Джеймс кстати, поэтому привыкла его так называть). Не могу о нем думать вообще, сразу начинаю распыляться, злиться, беситься и дальше по списку. Бедная семья Броуди (кроме Джемса, естественно), хотелось вмешаться и помочь, защитить особенно Мэри и Несси. Не хочу спойлерить, в общем когда читала про ужасную ночь для Мэри - иногда просто трясла бедную книгу, чуть ли не кричала «Неееет, Арчибальд, не делай этого!!»
Тяжелая, ТЯЖЕЛЕЙШАЯ книга, но в то же время прекрасная, и для меня это непонятно, как писателю удалось это совместить, с такой яркостью, живостью и реалистичностью показать всех героев, все события в книге. И, пожалуй, другой конец этой истории смотрелся бы не по-настоящему что ли, не так реально. В целом, очень рада, что мне книгу посоветовали, что я ее прочитала, что ее вообще Арчибальд Кронин написал и т.д. Хочется теперь всем ее советовать.
Оценка: 9
Бывают такие книги, которые просто необходимо прочитать. Причём чем раньше, тем лучше. «Замок Броуди» одна из таких книг. И даже если этот роман оставит на вашем сердце шрам, то нужно к нему относиться как к рубцу, оставленному после хирургической операции, после которой вы, в долгосрочной перспективе, имеете шанс исцелиться от одного из опаснейших недугов.
В юности, бывало, я задумывался, чем же так страшна гордыня, что её причислили к одному из самых страшных грехов человечества. Арчибальд Кронин в своём дебютном романе очень наглядно и виртуозно вскрывает этот нарыв. Увлекая неспешным, но увлекательным рассказом, заманивая безукоризненным и красочным языком, Автор затягивает читателя в омут довольно темной истории, практически не давая ему шанса соскочить с крючка. И к концу рассказа, натягивая струну повествования до зловещего невыносимого звона, позволяет ей всё-таки лопнуть. Безжалостно, грубо и жестоко. Не просто лопнуть, а хлестнуть нас по самому чувствительному месту.
Главный герой книги шляпник Броуди неимоверный гордец, честолюбец и законченный эгоист превращает в ад жизнь своих детей и жены. Да, жизнь наказывает его за это, но к сожалению, вместо того что бы принимать эти удары как уроки судьбы, озлобленность Броуди принимает все более чудовищные формы. Обманчиво думать, что глядя на нравственное падение главного героя, читатель утешится чувством возмездия. Даже и не мечтайте. Кронин очень достоверно с психологической точки зрения показывает, что подобные люди практически неисправимы и имея хоть какую-то власть над чужой судьбой, будут стремиться залить своей желчью жизнь родных и близких.
Для меня не все однозначно было в романе. И если две дочери тирана нашли во мне большое сочувствие, то жена и сын показались мне не менее отвратительными, чем сам главный герой. К сожалению, большую часть романа положительные герои останутся на втором плане, выходя в центр только в самые драматические моменты. А читателю придётся наблюдать за неприятным и удручающим течением жизни остальной семьи Броуди.
Читать о семейной деспотии всегда трудно. Ассоциируя себя с жертвой, приходишь в ярость от бессильной злобы, и найти ей выход очень трудно. Но хуже этого, когда ты на какой-то момент находишь в себе черты не жертвы, а самого чудовища. И вот тогда становится по-настоящему страшно. У всех нас есть и гордость, и честолюбие, да и чего греха таить, эгоизм нам не чужд, но притом мы так же переполнены комплексами и внутренними противоречиями. И всё это может создать гремучую смесь. И где же тогда та граница, за которой мы теряем человечность и начинаем отравлять жизнь окружающим? Найти её не просто, но нужно.
К сожалению, Арчибальд Кронин не даёт рецептов, как бороться с подобной деспотией. Но возможно цель его романа была не в этом. Возможно более чем сочувствие, он хотел вызвать в нас именно тот страх, увидеть ту черту, за которой мы можем превратиться в чудовище.
Оценка: 8
То, что этот роман не оставит никого равнодушным, даже не подлежит сомнению. А впечатления будут зависеть от индивидуальной эмоциональной восприимчивости каждого читателя. Лично я до последнего не осознавала всей глубины этой драмы и оставила свое сердце открытым, не успела вовремя захлопнуть створку, задраить люки… да и не умею я так… Книга давно прочитана, а я так и хожу «пришибленная» собственными эмоциями на жестокую несправедливость и никак не подберу слов для мало-мальски путёвого отзыва…
Но, с другой стороны, я рада, что всё-таки прочитала эту книгу, так как теперь пополню свой лексикон именами, ставшими для меня нарицательными: «ДжемсБроуди» - высокомерный эгоист и тиран, а «замок Броуди» - тюрьма, клетка, олицетворяющая домашнее насилие… «Буду дома тогда, когда приду.» - если эту фразу скажет кто-нибудь в моем доме, мы просто посмеемся над удачной шуткой. Но сказанная Джемсом Броуди, она звучит зловеще и означает его неоспоримую власть над домочадцами как в стенах его дома, так и в их судьбах…
Я до последнего предполагала более мягкую развязку (например, Мэри выйдет замуж за доктора и, переехав в другой город, заберет к себе Несси)… Но финал оказался более соответствующим характеру всего произведения. Он, действительно, другим быть просто не мог.
Оценка: 9
Не многие книги могут рассказать нам о том, как собственное тщеславие может принести вред не только тому, кто им обладает, но и всему окружению вцелом.
Роман «Замок Броуди«был написан в 1931 году ещё тогда начинающим писателем Арчибальдом Кронином. И ведь мало кто знал, но этот роман родился чисто спонтанно. Автор не был писателем, и мастерством изложения текста не обладал. Однако -он обладал удивительным качеством личности, благодаря которому дебютный роман автора стал чуть ли не визитной карточкой.
Признаюсь честно, я очень редко читаю классические произведения. Увлекла аннотация и временные рамки сюжета. И ожидал я скорее типичного классического романа с интригами и заговорами. А получил -намного больше, чем ожидал.
Читая «Замок Броуди» невольно придаешь себя мысли, что автор намеренно возвысил реалистичность романа до полного пика. Как мне показалось -это больше похоже на гипер -реализм.
Сюжет строится на одной идее, над которой можно долго размышлять. А именно до какой степени может довести человека занозчивость и тщеславие, и что бывает, когда эта грань разрывается.
Многие читатели говорили, что книга не просто тяжелая - а тяжелейшая для восприятия. И действительно, судьбы главных героев настолько заставляют читателя влиться в них, что невольно и сам думаешь -господи, а такое вообще возможно? Следя за ходом событий в книге мысль о том, что хуже уже быть то и не может, каждый раз отпадает сама собой. Нет! Может! Борьба моральных ценностей главного героя Джеймса Броуди просто убивается борьбой за ценности материальные, которые благодаря еще и упрямству, надменности и алчности становятся превыше ценностей человеческих. Хуже всего - главный герой думает, что поступает правильно, даже несмотря на то, что на деле- он только рушит себя изнутри. Я настоятельно рекомендую прочесть эту книгу. Она наводит на массу вопросов, давая при этом массу ответов.
Оценка: 9
«Замок Броуди» - первый роман Арчибальда Кронина, в оригинале носит название «Hatter’s Castle» («Замок шляпника») и так же это мое первое знакомство с творчеством автора. Я, конечно, была наслышана про это произведение и хорошего и плохого, но никак не ожидала, что оно меня так захватит.
«Рыба гниёт с головы» - эта пословица очень подходит к описанию этой книги. «Голова» в данном случае – это отец семейства Джеймс Броуди, а «Рыба» - это вся его семья: старая мать, жена – Маргарет 42-х лет, сын Мэтью 24-х лет, дочь Мэри 17-ти лет и Несси 12-ти лет.
Автор показывает нам жизнь этого семейства на протяжении пяти лет, начиная с того момента, как они поселяются в замке-доме, по проекту мистера Броуди. Дом этот не похож на все дома в округе, да и члены семьи живут там, в заточении - как в замке и под замком.
Сколько эмоций я испытала, читая этот роман, просто не сосчитать. Что происходит с этой семьей год за годом из-за отца семейства, просто в голове не укладывается. Все горести и напасти, какие можно представить, случились с этими героями и никого не обошло стороной самодурство мистера Броуди.
Роман написан хорошим простым языком, о таких не простых вещах. С момента выхода книги в свет скоро будет уже 100 лет, но многие моменты в книге актуальны и до сих пор. Герои вышли очень колоритные, иногда их хотелось просто убить, такое они вытворяли или наоборот бездействовали. Это очень тяжелая и страшная книга, но в то же время удивительно захватывающая. С каждой главой растает градус ожидания, что же может еще произойти. И разве может быть еще хуже или всё же есть выход?
Мне не хватило в этой книге только одного. Очень хотелось узнать, про то, как жила эта семья до момента, с которого мы начинаем с ней знакомство. Всегда ли мистер Броуди был такой тиран и самодур, как они познакомились с женой. Какой была его жена до встречи с ним. Как они воспитывали своих детей и почему они выросли именно с такими характерами. Ну т.е. как они дошли до жизни такой.
В остальном книга сильная, эмоциональная, заставляет размышлять над многими моментами. Дает шанс подумать, как бы ты повел себя в такой ситуации. Обязательно продолжу знакомство с автором.
Оценка: 9
Эмоционально сильная книга. А если без эмоций?. Тогда она пугает своей откровенностью. И осязаемыми становятся страхи твоего собственного детства и юности. Не правда ли?. Книга о том, что родительская воля это не приговор. А не исполнение ее наказуемо жизнью.
Роман называется «Замок Броуди», а не Джемс Броуди. Ну ток вот. Весь дом в целом имел какой-то таинственный, мрачный и отталкивающий вид, и непонятно было, какая мысль руководила теми кто его строил. Небольшие его размеры мешали ему достигнуть надменного величия какого-нибудь замка баронов, если таково было назначение его готической башенки, бастионов и круто скошенных углов. Однако от этого здания веяло таким холодом, такой суровой мощью, что невозможно было увидеть в нем лишь самодовольную претензию на показное великолепие. Уродливое нарушение гармонии, воплощенное в камне.
Таким же нелепым является происхождение отца Джемса Броуди, незаконно рожденного отпрыска знатного рода. Который всю свою жизнь кичился этим в тихомолку, не имея возможности и права кричать об этом людям в лицо. Его распирала гордыня к себе и презрение к окружающим; все вокруг лишь слуги и в первую очередь его семья. Вот в такой отмосфере и рос маленький Джемс Броуди; он представлял собой совершенный тип провинциального дворянина. Сам себе устанавливал заповеди и сам их соблюдал. Заповеди самобичевания и самовосхваления.
После отречения от дочери Мэри, смерти жены, бегства сына Мэта, впадение в слабоумие своей старой матери «король» - Джемс лишился свиты. А когда «королю» никто не прислуживает, тогда его платье приходит в запустение, замок в упадок, а голова не может держать корону.
Где же ошибся Джемс? И какова цена этой ошибки, которую заплатила Несси?.
Оценка: 9
Жутко реалистично написано. Да, вот так оно и бывает за закрытыми дверями... Но при этом в Броуди что-то есть. Пока он не спился, его можно было уважать как человека, который «сам себя сделал», как человека честного, прямого. Маргарет жалко, сцена, где она вспоминает их молодость, тронула до слёз. Самый мерзкий персонаж - Мэтью. Мало того, что тряпка, так ещё и подлец. Даже отец его намного привлекательнее. Несси просто тень, про неё так ничего и не стало понятно. Мэри - как луч света.
Оценка: 8
Арчибальд Кронин вложил в Джемса Броуди все самые яркие черты тирана и возвел его в абсолют, в результате герой получился немного однобокий, лишенный эмоциональной подвижности. Он гнет свою линию, неумолимо катится вниз, и автор почти не дает ему шанса показать себя со светлой стороны, а этого как раз и ждешь на протяжении всей книги, ведь не бывает совершенно отрицательных персонажей.
В трагические моменты несколько просветов у Броуди было, и уже, кажется, забрезжил свет в окошке, но настолько тусклый, что вся темнота его души сразу же накрыла его.
Ну не может человек быть настолько жестоким и несправедливым к своей семье, настолько глухим к чужим переживаниям. У него просто всепоглощающая потребность навредить, задеть, оскорбить.
Что понравилось – язык в книге «сочный», образы красочные (чего только стоит описание самого замка Броуди). Сюжет стремительный, без затянутости и ненужных деталей.
Книгу прочитала с интересом, но она меня, что называется, не тронула за живое. Вероятно, из-за некоторой неправдоподобности характера главного героя.
Оценка: 7
Я прочитала эту книгу с большим интересом, но восторгов нет. Очень хороший текст. Это даже удивительно, что понимаешь к чему клонит автор и чем дело кончится в том или ином эпизоде, а оторваться невозможно от описания чувств героев или того, как они подходят к тому или иному своему решению. Особенно запомнились мне эпизоды о Денисе в ураган и финальный о Несси. Это очень здорово написано.
Но всё же очень чувствуется, что это первый роман писателя. А почему чувствуется? Потому что я довольно часто злилась на автора, пока читала, не верила ему, возмущалась им.
Ну, вот история с Мэри. Что это за небывалое нагнетание страстей? Вот уже у нее почти всё должно счастливо завершиться, как вдруг начинаются роды, ее предает мать, отец рожающую дочь бьет в бок сапогом, ураган, дождь (а она в домашнем платье), она чуть не тонет в реке, чуть не завязла в болоте, родила в хлеву, ребенок умер, жених погиб. (Ох, за жениха, который хоть и не без греха, но очень мне полюбился, я очень злилась на Кронина. Ну, зачем??? Уж лучше бы Мэри умерла, по крайней мере в придуманных условиях это было бы закономернее.) Но самое удивительное, Мэри выжила и очень быстро восстановилась. А ведь у нее была родильная горячка (одна из самых распространенных причин смерти после родов в то время, кстати сказать), а еще воспаление легких (а какой процент выживаемости был в то время после этой болезни?), а еще глубокое нервное потрясение. И надо же, через три месяца она уже сбежала из больницы в чужой далекий город и устроилась прислугой (откуда столько сил и прыти?). Ну, что это за фантастика? А это вдруг свалившееся на нее счастье в финале, да плюс у еще не остывшего тела сестры? Ну, как-то это всё не классно. Хотя сам образ Мэри мне был очень симпатичен, она достойный и сильный человек. Видимо, гены удачно сложились, и повезло ей, что у обоих родителей она была самая нелюбимая, а потому никакая родительская любовь ее не развращала (как Мэтью) и не угнетала (как Несси).
Что в авторском изложении мне еще не понравилось - это характер Броуди. Он чудовище, и всё тут. Но как так получилось? И мог ли он не быть чудовищем? Ну, кое-что автор вскользь упоминает на эту тему, но по большому счету можно всё же только догадываться. По всему роману раскиданы крохи его биографии. Он такой же вспыльчивый и заносчивый, как его отец - значит, гены и пример родителя перед глазами. Броуди всю жизнь занимался нелюбимым делом - торговлей, а хотел быть фермером, ходить за плугом, охотиться, но пришлось вытягивать тонущий бизнес внезапно погибшего отца. Да, тут невольно озвереешь. Хотя когда бизнес пошел в гору, зачем надо было сидеть в лавке и строить этот жуткий дом, почему бы не купить на эти же деньги ферму и не заняться тем, о чем мечтаешь? Молодой Броуди, оказывается, мог быть нежным и романтичным, он и женился по любви, но слишком покорная от природы Маргарет начала его довольно быстро раздражать, потом стареть и в итоге опротивела мужу. А ведь она была и неглупой, и даже решительной (история с 40 фунтами для сына это доказала), но какой-то лишенной чувства собственного достоинства, а потому такой затюканной мужем. А будь у нее другой характер, и как знать, всё могло сложиться лучше для всех.
Мать Броуди была способна противостоять его отцу, но на взрослого сына сил уже не хватало, а может, она его так же баловала, как Маргарет баловала своего Мэтью? Кстати, Мэтью - тот еще поганец, причем открылась эта его сущность, когда он вырвался из-под родительской опеки. И хотя Броуди недолюбливал сына и видел всю его поганость, почему-то он так и не исполнил свою угрозу выгнать сына из дому, если тот не будет зарабатывать. Содержать его он не собирался, но на деле терпел его на своей шее (да еще и в трудное финансовое время) примерно год или полтора. Вот почему?
Нэнси умудрялась крутить Броуди, потому что он влюбился в нее. Она позволяла себе по сути что хотела, и всё ей сходило с рук. Но вот если бы Броуди на ней женился, удалось бы ей и тогда также крутить им? Может, и нет, ведь тогда она бы стала собственностью Броуди, по сути не имела бы права его оставить, ему отказать. Тогда Броуди, возможно, и не спускал бы ей ничего. В какой-то мере именно его чувство собственничества сгубило любимую дочь Несси, потому что несмотря на свою сильную любовь к ней, он видел в ней свою любимую вещь, свой капитал, а не личность, не человека. Взвалил на нее непосильную ношу, все свои амбиции и всё потерял. Любил как умел, видно, не у кого Броуди было научиться любить.
Оценка: 9
HATTER’S CASTLE
Copyright © A. J. Cronin, 1931
All rights reserved
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2016
Издательство Иностранка ®
Часть первая
I
Весна 1879 года была удивительно ранняя и теплая. По полям Нижней Шотландии ровной пеленой стлалась зелень ранних хлебов, свечки на каштанах распустились уже в апреле, а кусты боярышника, живой изгородью окаймлявшие белые ленты проселочных дорог, зацвели на целый месяц раньше обычного. В деревнях фермеры сдержанно радовались, ребятишки босиком мчались за поливальными машинами. В городах, расположенных по берегу широкой реки, лязг железа на верфях теперь не казался уже таким навязчивым и в мягком весеннем воздухе, поднимаясь к холмам, сливался с жужжанием первой пчелы и тонул в ликующем блеянии ягнят. В конторах клерки, сняв пиджаки и в изнеможении развалясь на стульях, кляли жаркую погоду, возмущались политикой лорда Биконсфильда, известием о войне с зулусами и дороговизной пива.
Над всем устьем реки Клайд, от Глазго до Портдорена, над Овертоном, Дэрроком, Эрдфилленом – городами, расположенными между Уинтонскими и Доренскими холмами и образующими как бы три вершины треугольника плодородной земли на правом берегу лимана, – и над старинным городком Ливенфордом, лежащим в основании этого треугольника, в том самом месте, где Ливен впадает в Клайд, – над всем ослепительно сияло солнце, и, пригретые его чудесным благодатным теплом, люди трудились, бездельничали, болтали, ворчали, плутовали, молились, любили – жили.
В одно майское утро над Ливенфордом в истомленной зноем вышине лениво висели редкие клочки облаков. Но к концу дня эти тонкие, как паутина, облака медленно зашевелились. Поднялся теплый ветерок и погнал их по небу, а когда они скрылись из виду, ветерок налетел на город. Первое, что он встретил на пути, была высокая историческая скала, которая стояла, словно маяк, на месте слияния реки Клайд с ее притоком Ливеном и четко рисовалась на опаловом небе, напоминая неподвижную тушу громадного слона. Теплый ветер обогнул скалу, быстро пронесся по жарким улицам убогого предместья, Нового города, а затем между высоких стапелей, подъемных кранов и каркасов недостроенных судов на расположенных вдоль морского рукава верфях «Лэтта и К о », где кипела работа; после этого он прогулялся по Черч-стрит – медленно, как и подобает прогуливаться по главной улице, где находятся городская ратуша, городская школа и приходская церковь, и наконец, миновав эту чинную улицу, весело закружился в гостеприимно открытом пространстве главной площади. Потом как-то нерешительно, словно в раздумье, направился между рядами лавок Хай-стрит и достиг Ноксхилла, высоко расположенного квартала жилых домов. Здесь ему скоро надоело гулять по террасам из выветрившегося красного песчаника да шелестеть в плюще на стенах старых каменных домов, и, стремясь поскорее выбраться в поля, ветерок снова пронесся через город между чопорных вилл аристократического квартала Уэлхолл, овеяв мимоходом круглые цветнички пурпуровой герани, украшавшие палисадник перед каждым домом. Затем, беспечно пробежав по широкому, красивому проспекту, который от аристократического квартала вел за город, ветерок внезапно похолодел, налетев на последний дом в конце этой улицы.
Дом этот представлял собой своеобразное сооружение. Небольшой, таких размеров, что в нем могло быть не более семи комнат, но массивный, из серого камня, поражающий суровой тяжеловесностью и совершенно необычайной архитектурой.
Внизу дом имел форму узкого прямоугольника, длинной стороной обращенного к улице. Стены поднимались не прямо от земли, а стояли на каменном цоколе, который был на целый фут длиннее и шире их основания, так что все здание опиралось на него, как животное – на глубоко врытые в землю лапы. Фасад, с холодной суровостью высившийся на этом цоколе, одной своей половиной переходил в круто срезанный конек, а другая половина заканчивалась низким парапетом, который тянулся горизонтально до соединения со вторым таким же коньком над боковой стеной дома.
Эти остроконечные выступы имели очень своеобразный вид: каждый из них рядом крутых прямоугольных ступенек переходил в украшенную каннелюрами верхушку, на которой гордо красовался большой шар из полированного серого гранита. Они соединялись между собой парапетом, который своими правильно чередовавшимися острыми зубцами образовал как бы тяжелую цепь из каменных звеньев, кандалами сковывавшую все здание.
У того угла, где сходились боковая и передняя стены дома, поднималась невысокая круглая башня, также опоясанная зубчатой лентой парапета, украшенная посредине глубокой ромбовидной нишей и увенчанная башенкой, на которой торчал тонкий камышовый флагшток. Тяжеловесные пропорции ее верхней части делали башню приземистой и уродливой, придавая ей сходство с широким нахмуренным лбом, обезображенным глубоким шрамом, а из-под этого лба угрюмо и загадочно глядели два глубоко посаженных глаза – прорезанные в башне узкие оконца. Как раз под башней был вход – невзрачная узкая дверь, весьма негостеприимная на вид, похожая на враждебно сжатый тонкий рот; боковые створки двери круто сходились вверху в стрельчатую арку, окружавшую окно из темного стекла и заканчивавшуюся острием. Окна дома, как и дверь, были узки, без всяких украшений, казались просто пробитыми в стене отверстиями, которые неохотно пропускали свет, но скрывали от посторонних глаз внутренность жилища.
Весь дом в целом имел какой-то таинственный, мрачный и отталкивающий вид, и непонятно было, какая мысль руководила теми, кто его строил. Небольшие его размеры мешали ему достигнуть надменного величия какого-нибудь замка баронов, если таково было назначение его готической башенки, бастионов и круто скошенных углов. Однако от этого здания веяло таким холодом, такой суровой мощью, что невозможно было увидеть в нем лишь самодовольную претензию на показное великолепие. Его зубчатые стены производили впечатление холодно-напыщенное, но не забавное, и он, при всей своей нелепости, вовсе не казался смешным. В его грандиозной архитектуре было что-то такое, от чего замирал смех, – что-то глубоко скрытое, извращенное, ощущаемое всеми, кто пристально всматривался в дом, как уродство, как воплощенное в камне нарушение гармонии.
Жители Ливенфорда никогда не смеялись над этим домом – по крайней мере не смеялись открыто. Такова была неуловимая атмосфера могущества, окружавшая его, что никто не решился бы и улыбнуться.
Перед домом не было даже палисадника; вместо него – усыпанный гравием, голый, палимый солнцем, но безукоризненно чистый двор, посреди которого стояла в качестве единственного украшения маленькая медная пушка; пушка эта некогда находилась на борту фрегата, участвовала в последнем залпе с него, а теперь, провалявшись много лет на портовом складе, важно красовалась, начищенная до блеска, между двумя симметричными кучками ядер, придавая последний штрих нелепости этому своеобразному жилищу. За домом находился поросший травой квадратный клочок земли с четырьмя железными столбиками по углам, окруженный высокой каменной стеной, под которой росло несколько кустов смородины – единственная растительность в этом жалком подобии сада, если не считать заглядывавшего в окно кухни унылого куста сирени, который никогда не цвел.
Через это окно, хоть его и заслонял сиреневый куст, можно было разглядеть кое-что внутри. Видна была просторная комната, обставленная комфортабельно, но безвкусно. Здесь стояли диван и стулья с сиденьями из конского волоса, большой стол, пузатый низенький комод у одной стены и большой красного дерева буфет – у другой. Пол был покрыт линолеумом, стены оклеены желтыми обоями, а камин украшали тяжелые мраморные часы, своим важным видом как бы подчеркивавшие, что здесь – не просто кухня, место для стряпни (стряпали главным образом в посудной, за кухней), а скорее столовая, общая комната, где обитатели дома ели, проводили свой досуг и обсуждали все семейные дела.
Стрелки на украшавших камин часах показывали двадцать минут шестого, и старая бабушка Броуди уже восседала на своем стуле в углу у огня, поджаривая гренки к вечернему чаю. Это была ширококостная угловатая старуха, сморщенная, но не дряхлая, несмотря на свои семьдесят два года, высохшая, похожая на сучковатый ствол старого дерева, лишенного соков, но еще крепкого и выносливого, закаленного временем и непогодами. Особенно подчеркивали это сходство узловатые руки с утолщенными подагрой суставами. Лицо ее, цветом напоминавшее увядшие листья, было все изрыто морщинами; черты лица – крупные, резкие, мужские, волосы, еще черные, аккуратно разделены посредине прямым пробором, обнажавшим белую линию черепа, и тугим узлом закручены на затылке. Жесткие редкие волоски, подобно сорным травам, пробивались на подбородке и верхней губе. На бабушке Броуди была черная кофта и длинная, волочившаяся за ней по земле юбка такого же цвета, маленькая черная наколка и башмаки с резинками, которые, несмотря на то что были очень велики, не скрывали подагрических утолщений на суставах пальцев и плоской стопы.
Согнувшись над огнем (при этом от ее усилий наколка съехала немного набок) и держа вилку обеими трясущимися руками, она с бесконечными предосторожностями поджарила два толстых ломтя булки, с любовной старательностью подрумянив их сверху так, чтобы внутри они оставались мягкими, и, когда все было проделано к ее полному удовлетворению, положила их на том конце блюда, куда она сможет сразу дотянуться и быстро взять их себе, как только семья сядет за стол. Остальные ломтики она поджарила кое-как, не проявляя к ним никакого интереса. Делая это, она недовольно размышляла о чем-то, то втягивая, то надувая щеки и лязгая при этом вставными зубами, что у нее всегда служило признаком недовольства. «Это просто безобразие, – говорила она себе, – Мэри опять забыла купить сыр! Девчонка становится все невнимательней, и на нее, как на какую-нибудь дурочку, в столь важных вопросах нельзя полагаться. Что же это за ужин без сыра, свежего дэнлопского сыра?»
От мысли о нем длинная верхняя губа старухи задрожала, и струйка слюны потекла из угла рта.
Размышляя так, она метала из-под насупленных бровей беглые обвиняющие взгляды на свою внучку Мэри, сидевшую против нее в кресле, в котором обычно сидел отец и которое поэтому было священным и запретным для всех остальных.
Но Мэри не думала ни о сыре, ни о кресле, ни о преступлениях, которые она совершила, забыв о первом и усевшись во второе. Ее кроткие карие глаза были устремлены в окно, сосредоточенно глядели вдаль, словно видели там нечто, чаровавшее ее сияющий взор.
По временам ее выразительные губы складывались в улыбку, затем она тихонько бессознательно качала головой, потряхивая локонами, и при этом по ее волосам, как рябь по воде, скользили блики света. Ее маленькие ручки, гладкие и нежные, как лепестки магнолии, лежали на коленях ладонями кверху, своей пассивностью свидетельствуя о том, что Мэри вся поглощена размышлениями. Она сидела прямо, как стебель тростника, прекрасная задумчивой и безмятежной красотой глубокого, спокойного озера, где качаются тростники.
В ней была вся нетронутая свежесть юности, но вместе с тем, несмотря на ее семнадцать лет, бледное лицо и стройная, еще не сформировавшаяся фигура дышали спокойной уверенностью и силой.
Все возраставшее негодование старухи наконец прорвалось. Чувство собственного достоинства не позволяло ей прямо приступить к вопросу о сыре, и вместо этого она сказала с подавленной и оттого еще более сильной злобой:
– Мэри, ты сидишь в кресле отца!
Ответа не было.
– Ты села на место отца! Слышишь, что тебе говорят!
Все еще никакого ответа.
Тогда старая карга закричала, вся дрожа от сдерживаемой ярости:
– Ах ты, разгильдяйка, ты что же – не только глупа, но вдобавок еще глуха и нема? Почему ты сегодня забыла купить то, что тебе наказывали? На этой неделе не было дня, чтобы ты не выкинула какой-нибудь глупости. Или ты очумела от жары?
Как внезапно разбуженная ото сна, Мэри подняла глаза, очнулась от задумчивости и улыбнулась, словно солнцем осветив тихое и грустное озеро своей красоты.
– Вы что-то сказали, бабушка?
– Нет! – хрипло прокричала старуха. – Я ничего не сказала, я просто открыла рот, чтобы ловить мух. Это замечательное занятие для тех, кому делать нечего. Верно, ты этим и занималась сегодня, когда ходила в город за покупками. Меньше бы зевала, так лучше запомнила бы, что надо!
В эту минуту из посудной вошла с большим металлическим чайником в руках Маргарет Броуди. Вошла торопливо, мелкими и быстрыми шажками, наклонившись вперед и волоча ноги. Такова была ее обычная походка, – казалось, она всегда куда-то спешит и боится опоздать. Она сменила халат, в котором обычно стряпала и убирала, на юбку и черную шелковую блузку, но юбка была в пятнах, у пояса болталась какая-то неаккуратно завязанная тесемка, а волосы были растрепаны и висели прядями вдоль щек. Голова Маргарет была постоянно наклонена набок. Когда-то это делалось для того, чтобы выразить покорность и истинно христианское смирение в дни испытаний и бедствий, но время и вечная необходимость изображать самоотречение сделали этот наклон головы привычным. Ее нос, казалось, тоже отклонился от вертикального направления – быть может, из сочувствия, но вероятнее всего – вследствие нервного тика, который развился у нее в последние годы и создал привычку проводить по носу справа налево тыльной стороной руки.
Лицо у Маргарет было истомленное, усталое, и в выражении его было что-то трогательное. Она имела вид человека, падающего от изнеможения, но постоянно подстегивающего в себе последнюю энергию. Ей минуло сорок два года, но она казалась на десять лет старше.
Такова была мать Мэри, и дочь так же мало походила на нее, как молодая лань на старую овцу.
«Мама» (ибо так называли миссис Броуди все в доме), привыкшая в силу необходимости улаживать семейные передряги, с первого взгляда заметила гнев старухи и растерянность дочери.
– Сию же минуту встань, Мэри! – воскликнула она. – Уже почти половина шестого, а чай еще не заварен! Ступай позови сестру. А вы, бабушка, все ли поджарили? Ах, боже мой, да у вас один кусок подгорел! Давайте его сюда, придется мне его съесть. В этом доме ничего не должно пропадать даром!
Она взяла подгоревший ломтик и демонстративно положила его к себе на тарелку, затем принялась без всякой надобности переставлять посуду на накрытом к чаю столе, как бы показывая, что все сделано не так, как надо, и придет в порядок только тогда, когда грех небрежной сервировки будет заглажен ее безропотными, самоотверженными усилиями.
– Кто ж так накрывает на стол! – пробормотала она пренебрежительно, когда дочь встала и вышла в переднюю.
– Несси! Несси! – позвала Мэри. – Чай пить! Чай пить!
– Иду-у! Подожди меня!
Через минуту обе сестры вместе вошли в кухню. Не говоря уже о разнице в возрасте (Несси было только двенадцать лет), они резко отличались друг от друга и наружностью и характером, и контраст между ними сразу бросался в глаза.
Несси была прямая противоположность Мэри. Волосы у нее были светлые, как лен, почти бесцветные и заплетены в две аккуратные косички; она унаследовала от матери ее кроткие глаза с поволокой, нежно-голубые, как цветы вероники, испещренные едва заметными белыми крапинками, – глаза с тем неизменно ласковым и умильным выражением, которое заставляло думать, что она постоянно стремится всех задобрить. Личико у нее было узкое, с высоким белым лбом, розовыми, как у восковой куклы, щеками, острым подбородком и маленьким ртом, всегда полуоткрытым благодаря несколько отвисающей нижней губе; все это, так же как и мягкая, неопределенная улыбка, с которой она в эту минуту вошла в кухню, свидетельствовало о природной слабости этого еще не сложившегося характера.
– А не рановато ли у нас сегодня чай, мама? – заметила она лениво, подойдя к матери на обычный осмотр.
Миссис Броуди, занятая последними приготовлениями, отмахнулась от нее.
– Руки вымыла? – спросила она в свою очередь, не глядя на Несси. Затем, не ожидая ответа, посмотрела на часы и скомандовала: – Садитесь все!
Четыре женщины уселись за стол, – первой, как всегда, старая бабка. Они сидели в ожидании, и рука миссис Броуди беспокойно повисла наготове над стеганой покрышкой чайника. Но вот в это выжидательное молчание ворвался низкий и густой звон старых дедовских часов в передней, пробивших один раз, и в то же мгновение щелкнул замок входной двери, затем ее с силой захлопнули. Стукнула поставленная на место трость; по коридору мерно прозвучали тяжелые шаги; дверь в кухню отворилась, и вошел Джемс Броуди. Он направился к ожидавшему его стулу, сел, протянул руку за своей собственной большой чашкой, наполненной до краев горячим чаем; потом ему подали прямо с плиты полную тарелку ветчины с яйцами, булку, специально для него нарезанную и намазанную маслом, и он, как только сел, принялся за еду. Строгая пунктуальность, с какой вся семья собиралась к вечернему чаю, и их напряженное ожидание тем и объяснялись, что ритуал немедленного обслуживания главы дома во время трапез, как и во всех других случаях, был одним из неписаных законов, царивших в этом доме.
Броуди ел жадно и с явным удовольствием. Это был человек громадного роста, выше шести футов, с плечами и шеей, как у быка. Голова у него была массивная, глаза – небольшие, серые, глубоко ушедшие под лоб, а челюсти такие крепкие и мускулистые, что, когда он жевал, под гладкими загорелыми щеками ритмически вздувались и опадали большие твердые желваки. Лицо его, широкое и здоровое, было бы красиво, если бы не слишком низкий лоб и узкий разрез глаз. Густые темные усы отчасти прикрывали рот, но нижняя губа выступала из-под них с угрюмым и дерзким высокомерием.
Тыльная сторона его больших рук и даже толстые лопатообразные пальцы поросли густыми темными волосами. Нож и вилка, зажатые в этой громадной лапе, казались по сравнению с ней просто игрушечными и до смешного неуместными.
После того как глава семейства приступил к еде, разрешалось начать и остальным, но их меню состояло, разумеется, из одного только чая с гренками; сигнал подала бабушка, жадно завладев своими мягкими ломтиками. Иногда, если ее сын бывал в особенно благодушном настроении, он милостиво уделял ей со своей тарелки лакомые кусочки, но сегодня она по его манере держать себя видела, что этого редкого угощения ей не дождаться, и безропотно удовлетворилась тем скромным наслаждением, какое могла доставить ей имевшаяся в ее распоряжении пища. Остальные члены семьи ели каждый на свой лад: Несси – с большим аппетитом, Мэри – рассеянно, а миссис Броуди, втихомолку закусившая какой-нибудь час тому назад, ковыряла подгорелый кусок на своей тарелке с видом существа, слишком хрупкого и слишком обремененного заботами о других, чтобы находить удовольствие в еде.
Стояла полная тишина, нарушаемая лишь чавканьем отца, когда он обсасывал усы, лязгом вставных зубов бабушки, старавшейся извлечь максимальное наслаждение и пользу из процесса насыщения, да время от времени шмыганьем неугомонного носа мамы. На лицах участников этого странного семейного чаепития не заметно было ни удивления, ни сожаления по поводу отсутствия общего разговора за столом: они жевали, пили, глотали, не произнося ни слова, а над всем царил грозный глаз Джемса Броуди. Когда хозяину угодно было молчать, никто не смел произнести ни слова, сегодня же он был в особенно сердитом настроении и, хмурясь, в промежутках между глотками бросал мрачные взгляды на свою мать, которая в порыве жадности не замечала его недовольства и макала корочки в чай.
Наконец он сказал, обращаясь к ней:
– Ведь ты же не свинья, чтобы так есть, старая!
Она испуганно уставилась на него, моргая глазами.
– А? Что такое, Джемс? Как я ем?
– Да совсем так, как свинья, которая непременно вываляет или размажет свою еду по всему корыту. Неужто у тебя не хватает ума понять, что ты ешь, как жадная свинья? Влезет ногами в корыто – и счастлива и довольна. Что ж, продолжай! Веди себя как животное, если уж ты до того опустилась! Неужели в твоем высохшем мозгу не осталось ни гордости, ни чувства приличия?
– Я забыла… Я совсем забыла… Я больше не буду. Да, да, я буду помнить! – И от волнения она нечаянно громко рыгнула.
– То-то! – фыркнул Броуди. – Впредь веди себя прилично, старое чучело! – Лицо его потемнело от гнева. – Безобразие, что такому человеку, как я, приходится терпеть это в своем собственном доме. – Он ударил себя в грудь огромным кулаком, и грудь загудела, как барабан. – Такому, как я! – прокричал он. – Как я! – И вдруг замолк, обвел всех взглядом из-под насупленных кустистых бровей и снова принялся за еду.
Слова, сказанные им, были гневны, – но раз он заговорил, то, согласно принятому в этом доме неписаному своду законов, можно было разговаривать и другим, запрет был снят.
– Передай мне папину чашку, Несси, я налью ему еще чаю, – начала миссис Броуди примирительным тоном.
– Сейчас, мама.
– Мэри, милочка, сиди прямо и не беспокой отца. Я уверена, что у него сегодня был трудный день.
– Хорошо, мама, – ответила Мэри, которая и без того сидела прямо и никого не беспокоила.
– Передай же отцу варенье.
Умилостивление разгневанного льва было начато, и нужно было его продолжать: выждав минуту, мама начала снова, на этот раз с испытанного и надежного хода.
– Ну, как сегодня твои успехи в школе, Несси?
Несси испуганно встрепенулась.
– Хороши, мама.
Рука Джемса, подносившая к губам чашку, задержалась в воздухе.
– Хороши? Ты, конечно, по-прежнему первая в классе?
Несси потупила глаза:
– Сегодня нет, папа. Сегодня я только на втором месте.
– Что такое?! Ты позволила себя обогнать? Но кто же это? Кто первый?
– Джон Грирсон.
– Грирсон! Отродье этого сплетника-хлеботорговца! Этого гнусного нищего! Теперь он не один день будет повсюду хвастать! Да что это с тобой приключилось, скажи ради бога? Или ты не понимаешь, как важно для тебя получить образование?
Девочка разрыдалась.
– Она почти полтора месяца была первой, папа, – храбро вступилась за сестру Мэри. – И потом, другие постарше ее.
Броуди смерил ее уничтожающим взглядом.
– А ты держи язык за зубами, пока к тебе не обращаются! – загремел он. – С тобой разговор впереди, моя милая, – вот тогда у тебя будет возможность пустить в ход свой длинный язык!
– Все этот французский, – всхлипывала Несси. – Никак у меня не держатся в голове спряжения… И по арифметике, и по истории, и по географии у меня хорошие отметки, а с французским ничего не выходит. Я чувствую, что никогда его не одолею.
– Не одолеешь! А я тебе говорю, что одолеешь, – ты у меня будешь образованной, дочь моя! Ты хоть и мала еще, да все говорят, что голова у тебя с мозгами (это ты от меня их унаследовала, потому что мать твоя всегда была дура), и я позабочусь о том, чтобы ты их употребила с пользой. Сегодня вечером ты сделаешь два упражнения вместо одного.
– Да, да, папа, я сделаю все, что ты велишь, – вздохнула Несси, судорожно пытаясь подавить рыдания.
– Вот и отлично. – Жесткие черты Джемса Броуди на миг неожиданно осветились чувством, в котором была и доля нежности, но гораздо больше необъятного тщеславия. Оно промелькнуло, как внезапный дрожащий луч света на мрачной скале.
– Мы покажем всему Ливенфорду, чего может добиться моя умница-дочка. Я об этом позабочусь. Когда мы добьемся того, что ты будешь первой ученицей, ты узнаешь, чтó твой отец хочет сделать из тебя. Но ты должна учиться серьезно, учиться изо всех сил.
– Ты моя дочка, и ты с честью будешь носить фамилию Броуди.
Потом, когда он повернул голову, взгляд его упал на другую дочь и сразу же омрачился, и выражение лица изменилось.
– Да, папа.
– Ну, теперь поговорим с тобой. Ты ведь за словом в карман не полезешь.
Развалясь на стуле, он заговорил, не повышая голоса, с саркастической усмешкой, взвешивая каждое слово с холодным спокойствием судьи.
– Приятно бывает иной раз услышать от посторонних о том, что делается в твоей собственной семье. Конечно, не слишком-то почетно для главы семейства, что узнавать приходится окольным путем, но это, в сущности, пустяки. И очень лестно было мне услышать о моей дочери новость, от которой у меня нутро перевернулось… – Он говорил все более и более холодным тоном. – Сегодня из разговора с одним из членов городского управления я узнал, что тебя видели на Черч-стрит болтающей с молодым человеком, да, с молодым человеком весьма приятной наружности… – Он оскалил зубы и продолжал едко: – Которого я считаю подозрительным субъектом, негодяем и бездельником!
Тут робко вмешалась миссис Броуди, воскликнув чуть не со слезами в голосе:
– Нет, нет, Мэри, это, конечно, была не ты, – порядочная девушка не станет так вести себя. Скажи же отцу, что это была не ты!
Но Несси, радуясь, что общее внимание отвлечено от нее, необдуманно воскликнула:
– Это был, верно, Денис Фойль, да, Мэри?
Мэри сидела неподвижно, не отводя глаз от тарелки, побледнев до самых губ. Она проглотила клубок, подкатившийся к горлу, и, повинуясь бессознательному порыву, сказала тихо, но твердо:
– Он не бездельник и не негодяй.
– Что такое?! – прорычал Броуди. – Ты смеешь возражать отцу и вступаться за какого-то бродягу-ирландца! Пускай эти Пэдди приходят сюда с их болот копать для нас картошку, но дальше мы их не пустим. Обнаглеть мы им не дадим. Пусть у старого Фойля самый известный трактир во всем Дэрроке, это еще не делает его сына джентльменом!
Мэри чувствовала, что ее всю трясет. Губы у нее пересохли, язык одеревенел. Никогда еще до сих пор она не осмеливалась спорить с отцом, но теперь что-то заставило ее сказать:
– У Дениса есть профессия, папа. Она ничего общего не имеет с торговлей спиртными напитками. Он служит у «Файндли и К о » в Глазго. Это крупная фирма, которая импортирует чай и ничего общего не имеет с… другими напитками.
– Вот как! – сказал Броуди насмешливо-поощрительным тоном. – Это важная новость! Ну, ну, что ты еще можешь сказать в доказательство благородства этого господина? Он в настоящее время не торгует виски. Он торгует чаем. Какое благочестивое занятие для сына кабатчика! Ну а дальше что?
Мэри понимала, что он издевается над нею, но у нее хватило выдержки продолжать тоном кроткого убеждения:
– Он не рядовой конторский служащий, папа. Он на очень хорошем счету и часто разъезжает по делам фирмы. И… и рассчитывает выдвинуться, может быть, он даже станет через некоторое время компаньоном в деле.
– Да неужели?! – усмехнулся Броуди. – Так вот каким вздором он набивал твою глупую голову! «Не рядовой служащий»! Самый обыкновенный коммивояжер – вот и все. А не говорил ли он тебе, что будет когда-нибудь лорд-мэром Лондона, а? Это так же правдоподобно, как все остальное. Щенок!
Слезы текли по щекам Мэри, но, не обращая внимания на протестующий вопль матери, она снова возразила:
– Он на очень хорошем счету, папа, уверяю тебя. Мистер Файндли принимает в нем участие. Я знаю.
– Ба! Уж не думаешь ли ты, что я поверю в его россказни? Все это вранье, сплошное вранье! – снова заорал он на нее. – Этот малый принадлежит к подонкам общества. Чего можно ожидать от людей такого сорта? Одной нравственной испорченности! Ты осрамила меня уже тем, что говорила с ним. Но этот разговор был последним. – Не отводя от дочери властного взгляда, он повторил свирепо: – Никогда ты не будешь больше с ним разговаривать, слышишь? Я запрещаю тебе это!
– Ах, папа… – заплакала Мэри. – Ах, папа, я… я…
– Мэри, Мэри, не смей перечить отцу! Мне даже слушать страшно, как ты позволяешь себе говорить с ним! – раздался голос мамы с другого конца стола. Она пыталась таким образом умилостивить мужа, но на этот раз ее вмешательство было тактической ошибкой и только сразу же направило гнев Броуди на ее собственную покорно склоненную голову. Сверкнув глазами, он обрушился на нее:
– А ты чего суешься? Кто здесь говорит – ты или я? Если имеешь что сказать, так пожалуйста! Мы все замолчим и выслушаем твою мудрую речь. А не имеешь, так держи язык за зубами и не мешай. Ты виновата не меньше, чем она. Это твое дело – следить, с кем она водит знакомство.
Он сердито фыркнул и, по своему обыкновению, выдержал эффектную паузу. Наступила гнетущая тишина, но вдруг старая бабушка, которая то ли не следила за разговором, то ли не уловила характера наступившего молчания и поняла только одно – что Мэри в немилости, не выдержала наплыва чувств и нарушила молчание, прокричав шипящим от злобы голосом:
– Она сегодня забыла сделать то, что ей поручили, Джемс! Она забыла купить для меня сыр, эта разгильдяйка!
И, излив таким образом свое бессмысленное раздражение, сразу осела и затихла, бормоча что-то себе под нос. Голова у нее тряслась, как у паралитика.
Сын не обратил ровно никакого внимания на это выступление и, глядя на Мэри, медленно повторил:
– Я сказал. И да помилует тебя Бог, если ты посмеешь ослушаться! Да, вот еще что: сегодня вечером открытие ярмарки в Ливенфорде, – я по дороге домой видел уже все эти вонючие балаганы. Так запомните: никто из моих детей не подойдет ближе чем на сто ярдов к территории ярмарки. Пусть туда бежит хоть весь город, пускай приезжает деревенщина, пускай идут всякие Фойли и их приятели, но никто из членов семьи Джемса Броуди не унизится до этого. Я это запрещаю.
Произнеся последние слова, в которых звучала угроза, он отодвинул стул, тяжело поднял свое громадное тело и с минуту стоял, выпрямившись, возвышаясь над группой слабых людей, окружавших его. Наконец отошел к своему креслу в углу, сел, привычным, механическим жестом нащупал подставку для трубок, выбрал трубку не глядя, на ощупь и, достав из глубокого бокового кармана квадратный кожаный кисет с табаком, открыл его и не спеша набил хорошо обкуренную головку. Затем из кучки за подставкой взял бумажную трубочку, с трудом нагнувшись вперед, зажег ее от огня в камине и поднес к трубке. Проделывая все это, он ни на мгновение не отвел грозного взгляда от безмолвной группы людей за столом. Все так же не спеша закурил, выпятив мокрую нижнюю губу и не переставая наблюдать за всеми, но уже более спокойно, созерцательно, с видом критическим и высокомерным. Несмотря на то что им пора бы привыкнуть к тирании этого холодного наблюдения, оно их всегда подавляло, и теперь они, разговаривая, невольно понижали голос. У мамы лицо все еще пылало. У Мэри дрожали губы. Несси вертела в руках чайную ложку и, уронив ее, смущенно покраснела, словно уличенная в каком-нибудь дурном поступке. Только старуха оставалась безучастной, погруженная в блаженное ощущение сытости.
Арчибалд Кронин
ЗАМОК БРОУДИ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Весна 1879 года была удивительно ранняя и теплая. По полям нижней Шотландии ровной пеленой стлалась зелень ранних хлебов, «свечки» на каштанах распустились уже в апреле, а кусты боярышника, живой изгородью окаймлявшие белые ленты проселочных дорог, зацвели на целый месяц раньше обычного. В деревнях фермеры сдержанно радовались, ребятишки босиком мчались за поливальными машинами. В городах, расположенных по берегу широкой реки, лязг железа на верфях теперь не казался уже таким навязчивым и в мягком весеннем воздухе, поднимаясь к холмам, сливался с жужжанием первой пчелы и тонул в ликующем блеянии ягнят. В конторах клерки, сняв пиджаки и в изнеможении развалясь на стульях, кляли жаркую погоду, возмущались политикой лорда Биконсфильда, известием о войне с зулусами и дороговизной пива.
Над всем устьем реки Клайд, от Глазго до Портдорена, над Овертоном, Дэрроком, Эрдфилленом - городами, расположенными между Уинтонскими и Доренскими холмами и образующими как бы три вершины треугольника плодородной земли на правом берегу, лимана, - и над старинным городком Ливенфордом, лежащим в основании этого треугольника, в том самом месте, где Ливен впадает в Клайд, - над всем ослепительно сияло солнце, и, пригретые его чудесным благодатным теплом, люди трудились, бездельничали, болтали, ворчали, молились, любили - жили.
В одно майское утро над Ливенфордом, в истомленной зноем вышине, лениво висели редкие клочки облаков. Но к концу дня эти тонкие, как паутина, облака медленно зашевелились. Поднялся теплый ветерок и погнал их по небу, а когда они скрылись из виду, ветерок налетел на город. Первое, что он встретил на пути, была высокая историческая скала, которая стояла, словно маяк, на месте слияния реки Клайд с ее притоком Ливеном и четко рисовалась на опаловом небе, напоминая неподвижную тушу громадного слона. Теплый ветер обогнул скалу, быстро пронесся по жарким улицам убогого предместья. Нового города, а затем между высоких стапелей, подъемных кранов и каркасов недостроенных судов на расположенных вдоль морского рукава верфях Лэтта и Кo , где кипела работа; после этого он прогулялся по Черч-стрит - медленно, как и подобает прогуливаться по главной улице, где находятся городская ратуша, городская школа и приходская церковь, и, наконец, миновав эту чинную улицу, весело закружился в гостеприимно открытом пространстве главной площади. Потом как-то нерешительно, словно в раздумье, направился между рядами лавок Хай-стрит и достиг Ноксхилла, высоко расположенного квартала жилых домов. Здесь ему скоро надоело гулять по террасам из выветрившегося красного песчаника да шелестеть в плюще на стенах старых каменных домов, и, стремясь поскорее выбраться в поля, ветерок снова пронесся через город между чопорных вилл аристократического квартала Уэл-холл, овеяв мимоходом круглые цветнички пурпуровой герани, украшавшие палисадник перед каждым домом. Затем, беспечно пробежав по широкому, красивому проспекту, который от аристократического квартала вел за город, ветерок внезапно похолодел, налетев на последний дом в конце этой улицы.
Дом этот представлял собой своеобразное сооружение. Небольшой, таких размеров, что в нем могло быть не более семи комнат, но массивный, из серого камня, поражающий суровой тяжеловесностью и совершенно необычайной архитектурой.
Внизу дом имел форму узкого прямоугольника, длинной стороной обращенного к улице. Стены поднимались не прямо от земли, а стояли на каменном цоколе, который был на целый фут длиннее и шире их основания, так что все здание опиралось на него, как животное - на глубоко врытые в землю лапы. Фасад, с холодной суровостью высившийся на этом цоколе, одной своей, половиной переходил в круто срезанный конек, а другая половина заканчивалась низким парапетом, который тянулся горизонтально до соединения со вторым таким же коньком над боковой стеной дома.
Эти остроконечные выступы имели очень своеобразный вид: каждый из них рядом крутых прямоугольных ступенек переходил в украшенную канелюрами верхушку, на которой гордо красовался большой шар из полированного серого гранита. Они соединялись между собой парапетом, который своими правильно чередовавшимися острыми зубцами образовал как бы тяжелую цепь из каменных звеньев, кандалами сковывавшую все здание.
У того угла, где сходились боковая и передняя стены дома, поднималась невысокая круглая башня, также опоясанная зубчатой лентой парапета, украшенная посредине глубокой ромбовидной нишей и увенчанная башенкой, на которой торчал тонкий камышовый флагшток. Тяжеловесные пропорции ее верхней части делали башню приземистой и уродливой, придавая ей сходство с широким нахмуренным лбом, обезображенным глубоким шрамом, а из-под этого лба угрюмо и загадочно глядели два глубоко посаженных глаза - прорезанные в башне узкие оконца. Как раз под башней был вход - невзрачная узкая дверь, весьма негостеприимная на вид, похожая на враждебно сжатый тонкий рот; боковые створки двери круто сходились вверху в стрельчатую арку, окружавшую окно из темного стекла и заканчивавшуюся острием. Окна дома, как и дверь, были узки, без всяких украшений, казались просто пробитыми в стене отверстиями, которые неохотно пропускали свет, но скрывали от посторонних глаз внутренность жилища.
Весь дом в целом имел какой-то таинственный, мрачный и отталкивающий вид, и непонятно было, какая мысль руководила теми, кто его строил. Небольшие его размеры мешали ему достигнуть надменного величия какого-нибудь замка баронов, если таково было назначение его готической башенки, бастионов и круто скошенных углов. Однако от этого здания веяло таким холодом, такой суровой мощью, что невозможно было увидеть в нем лишь самодовольную претензию на показное великолепие. Его зубчатые стены производили впечатление холодно-напыщенное, но не забавное, и он, при всей своей нелепости, вовсе не казался смешным. В его грандиозной архитектуре было что-то такое, от чего замирал смех, - что-то глубоко скрытое, извращенное, ощущаемое всеми, кто пристально всматривался в дом, как уродство, как воплощенное в камне нарушение гармонии.
Жители Ливенфорда никогда не смеялись над этим домом, - по крайней мере не смеялись открыто. Такова была неуловимая атмосфера могущества, окружавшая его, что никто не решился бы и улыбнуться.
Перед домом не было даже палисадника; вместо него - усыпанный гравием, голый, палимый солнцем, но безукоризненно чистый двор, посреди которого стояла в качестве единственного украшения маленькая медная пушка; пушка эта некогда находилась на борту фрегата, участвовала в последнем залпе с него, а теперь, провалявшись много лет на портовом складе, важно красовалась, начищенная до блеска, между двумя симметричными кучками ядер, придавая последний штрих нелепости этому своеобразному жилищу.
За домом находился поросший травой квадратный клочок земли с четырьмя железными столбиками по углам, окруженный высокой каменной стеной, под которой росло несколько кустов смородины - единственная растительность в этом жалком подобии сада, если не считать заглядывавшего в окно кухни унылого куста сирени, который никогда не цвел.
Через это окно, хоть его и заслонял сиреневый куст, можно было разглядеть кое-что внутри. Видна была просторная комната, обставленная комфортабельно, но безвкусно. Здесь стояли диван и стулья с сиденьями из конского волоса, большой стол, пузатый низенький комод у одной стены и большой красного дерева буфет - у другой. Пол был покрыт линолеумом, стены оклеены желтыми обоями, а камин украшали тяжелые мраморные часы, своим важным видом как бы подчеркивавшие, что здесь - не просто кухня, место для стряпни (стряпали главным образом в посудной, за кухней), а скорее столовая, общая комната, где обитатели дома ели, проводили свой досуг и обсуждали все семейные дела.
Стрелки на украшавших камин часах показывали двадцать минут шестого, и старая бабушка Броуди уже восседала на своем стуле в углу у огня, поджаривая гренки к вечернему чаю. Это была ширококостная, угловатая старуха, сморщенная, но не дряхлая, несмотря на свои семьдесят два года, высохшая, похожая на сучковатый ствол старого дерева, лишенного соков, но еще крепкого и выносливого, закаленного временем и непогодами. Особенно подчеркивали это сходство узловатые руки с утолщенными подагрой суставами. Лицо ее, цветом напоминавшее увядшие листья, было все изрыто морщинами; черты лица - крупные, резкие, мужские, волосы, еще черные, аккуратно разделены посредине прямым пробором, обнажавшим белую линию черепа, и тугим узлом закручены на затылке. Жесткие редкие волоски, подобно сорным травам, пробивались на подбородке и верхней губе. На бабушке Броуди была черная кофта и длинная, волочившаяся за ней по земле юбка такого же цвета, маленькая черная наколка и башмаки с резинками, которые, несмотря на то, что были очень велики, не скрывали подагрических утолщений на суставах пальцев и плоской стопы.
С первых же страниц этого произведения читатели погружаются в унылую и пугающую атмосферу весьма странного дома, который решил выстроить для себя и своих близких главный герой романа Джеймс Броуди. Он желал жить в настоящем замке, поскольку претендует на аристократичность происхождения, однако размеры его обиталища совершенно не соответствуют подлинным замкам, поэтому дом, стоящий на отшибе от всего города, выглядит крайне нелепо и вызывает у сограждан Броуди, также проживающих в шотландском городке под названием Ливенфорд, только насмешки.
Но самого Джеймса просто переполняет гордость за самого себя и за свое имя, он уверен в том, что состоит в прямом и достаточно близком родстве с семьей самого герцога. Броуди смотрит на всех остальных людей сверху вниз как в силу своего действительно огромного роста, так и из-за презрительного к ним отношения, он твердо уверен в том, что относится к категории избранных и все прочие просто недостойны общения с ним и его семьей. Над его гордостью, граничащей с одержимостью, в городе посмеиваются, но Джеймс не желает этого замечать, не сомневаясь в собственной исключительности.
Уклад семьи Броуди также отличается от жизни в других семьях. Все подчинено исключительно воле, желаниям и прихотям главы семейства, все домочадцы буквально трепещут перед этим человеком и дрожат от страха, находясь в его присутствии. Достаточно вспомнить лишь первое чаепитие в этом доме, показанное автором. Чай в доме Броуди каждый вечер подается в одно и то же время, все члены семьи обязаны находиться за столом, не опаздывая ни на минуту.
Жена Джеймса Маргарет занята только тем, чтобы как можно лучше обслужить жестокого супруга, он постоянно издевается над женщиной и способен даже ее ударить, но Маргарет покорно терпит абсолютно все, молча склонив голову. Она давно утратила всякую способность сопротивляться домашнему тирану и думает лишь о том, чтобы лишний раз его не рассердить, страх перед Джеймсом фактически убил в ней чувство собственного достоинства, она никогда даже не пытается высказать собственного мнения, во всем соглашаясь с мужем. Правда, она втихомолку потакает своему любимцу, старшему сыну Мэтью, но делает это так, чтобы Броуди ни о чем не узнал. К дочерям женщина почти равнодушна, в особенности к старшей из них, Мэри.
Что касается Мэри, то эта девушка оказывается единственным человеком в доме, который в состоянии возразить отцу, хотя ей также приходится преодолевать страх. Мэри твердо настаивает на том, что ее возлюбленный Деннис Фойл вовсе не является негодяем и бездельником, как утверждает мистер Броуди. Даже страшная ночь, когда Джеймс в ужасную грозу выгоняет из дома пинком ноги Мэри, у которой уже начались роды, и смерть младенца не заставляют мужественную девушку сломаться, только она в финале романа уходит из родового замка для того чтобы продолжить жить дальше вместе с достойным и порядочным человеком, доктором Ренвиком.
Мэтью, старший из детей Джеймса и Маргарет, слабоволен и слабохарактерен, постоянный страх перед тираном-отцом с детства учит его лгать и притворяться, безмерная материнская любовь также помогает сформироваться в нем именно таким чертам. Молодой человек боится отца, но не в силах и отказаться от тех развлечений, к которым он привык во время пребывания в Индии, куда сам Джеймс и направил его на службу. Мэтью до самого последнего предела использует уже безнадежно больную мать, а после ее смерти поспешно убегает навсегда из дома отца, прихватив с собой и любовницу Броуди Нэнси.
Смерть миссис Маргарет Броуди от тяжелой болезни, которую она в течение длительного времени скрывала от мужа из страха перед ним, выглядит столь же жалкой, как и ее жизнь рядом с деспотичным супругом, полностью сломившим и подавившим ее. Так же трагична и участь самой младшей дочери Броуди Несси, девочка с детских лет отличается незаурядными способностями, педагоги в школе постоянно ее хвалят, и Джеймс твердо верит в то, что именно Несси обязательно прославит его имя, став известным ученым.
После того как Броуди испытывает полное разочарование в старших детях, он связывает все надежды только с младшей дочерью и заставляет девочку заниматься не переставая, запугивая ее жестоким наказанием в том случае, если ей не удастся получить пресловутую стипендию Лэтта, которую до сих пор ни разу не вручали представительницам слабого пола. Несси, с детства трепетавшая перед отцом, находится в состоянии непрекращающегося нервного напряжения, ее днем и ночью преследует страх провала, и в итоге все заканчивается плачевно. Не выдержавшая экзамена на стипендию шестнадцатилетняя девушка, терзаемая ужасом от предстоящей встречи с отцом и думающая лишь о том, что он теперь с нею сделает, решает покончить жизнь самоубийством, считая, что для нее это станет наилучшим выходом.
Роман завершается тем, что Джеймс Броуди теряет всех близких, кроме матери, давно впавшей в старческий маразм и не интересующейся ничем, помимо еды. Жены и младшей дочери более нет в живых, сын находится на другом конце света, в Южной Америке, старшая дочь Мэри также не собирается в дальнейшем поддерживать отношений с отцом. По окончании чтения этого произведения не остается сомнений в том, что именно Джеймс стал для членов своей семьи настоящим убийцей, именно его тирания, беспредельная жестокость и вера в собственную избранность привели его к полному одиночеству и жизненному краху.