Лев СОБОЛЕВ

Мастерство писателя

Слово "мастерство" термином не является и в словари не входит. Тем не менее оно часто встречается в темах сочинений в самых разных сочетаниях: «Мастерство Грибоедова-драматурга», «Мастерство психологического анализа в романах Тургенева», «Поэтическое мастерство Тютчева» и тому подобное. В 1969 году был издан сборник «Мастерство русских классиков», а ещё раньше — монографии разных авторов, посвящённые мастерству Некрасова (К.И. Чуковский), Тургенева (А.Г. Цейтлин), Пушкина (А.Л. Слонимский), Л.Толстого (Л.М. ышковская) и других. Чем больше мы прочтём учёных сочинений на тему "мастерство писателя", тем яснее нам станет тот простой факт, что каждый автор вкладывает в это слово своё собственное значение; при этом простой здравый смысл подсказывает нам и нашим ученикам некоторые общие соображения, которые, по-видимому, следует сформулировать, не прибегая к авторитетам.

Во-первых, мастерство писателя означает незаурядность его мировосприятия, его мироощущения: художник, способный выражать лишь банальности, не заслужит в своих читателях звания мастера. Именно поэтому прописи в стихах, популярные у некоторых (впрочем, многих) читателей и читательниц, при всей симпатии к их высоконравственным авторам, поэзией не стали и вполне оправданно забылись. Во-вторых, мастер — мастер формы; он пишет так, как до него писать не умели (впрочем, это справедливо лишь для искусства XIX–XX веков; традиционные, канонические искусства — например иконопись — имеют совсем другие критерии). И, наконец, главное: то, что говорит писатель, соответствует тому, как он это говорит; пожалуй, согласие между формой и содержанием художественного текста, единство их — важнейший признак подлинного мастерства. Из этих нехитрых постулатов мы и будем исходить.

Речь пойдёт о «Войне и мире». Из всего многообразия аспектов, которые можно обсуждать в связи с этой книгой, выберем три: историософию Льва Толстого, его новаторский психологический анализ и особенности жанра «Войны и мира».

* * *

Н ачнём с тех особенностей книги, которые вызывали наибольшее неприятие у современников. Очевидно, что новаторство писателя, его особенное, новое слово, как раз и раздражает читателей своей непривычностью; лишь потомки, признав художника, объявив его классиком, включив в школьную программу, оценят (в более или менее полной мере) его вклад в отечественную и мировую словесность. Более всего современников раздражали исторические отступления в книге и исторические воззрения автора, его взгляд на роль личности в истории и его изображение Наполеона, Александра, Сперанского и других исторических деятелей.

«Мысли мои о границах свободы и зависимости и мой взгляд на историю не случайный парадокс, который на минутку занял меня. Мысли эти — плод всей умственной работы моей жизни <...> А вместе с тем я знаю и знал, что в моей книге будут хвалить чувствительную сцену барышни, насмешку над Сперанским и т.п. дребедень, которая им по силам, а главное-то никто и не заметит" . Критика толстовской историософии началась сразу же после выхода первых частей книги; сам автор неоднократно пытался объяснить свои воззрения и необходимость "рассуждений" в «Войне и мире» . Ещё в 1853 году Л.Толстой записал в дневнике: "Каждый исторический факт необходимо объяснять человечески и избегать рутинных исторических выражений" . В статье «Несколько слов по поводу книги "Война и мир"» (1868) писатель подробно разъяснит различия между историком, который "имеет дело до результатов события", и художником, который "выводит своё представление о совершившемся событии"; для художника нет героя, нет деятеля, а есть человек.

В толстовских исторических взглядах в очередной раз проявилась его "невольная оппозиция всему общепринятому в области суждений" . Следует подчеркнуть: следствие этой "оппозиции" — не "обратное общее место" (как однажды выразился тургеневский Базаров), а суть явления, очищенная от трафаретов восприятия. Критерий, как и прежде, — здравый смысл. От каких причин началась война 1812 года? Перечисляя (в начале III тома) все называемые историками причины, Толстой подчёркивает их несостоятельность именно с точки зрения здравого смысла. Если одна из причин — ошибки дипломатов, то, спрашивает Толстой, "стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку" — и войны бы не было? "Обида герцога Ольденбургского"? "Нельзя понять, — продолжает размышлять автор, — почему вследствие того что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими". Ответ Толстого: "совпали миллиарды причин".

При этом Наполеон, приказавший войскам наступать, и французский капрал, пожелавший поступить на вторичную службу, равно участвуют в этом совпадении причин. Каждый человек свободно совершает свои поступки, но, совершённые, поступки эти включаются в общую цепь предшествующих и последующих действий множества других людей и получают "историческое значение". Николай Ростов в 1812 году не стал просить отставку или отпуск, а остался в полку; московская барыня, которая "с своими арапами и шутихами" уехала из Москвы, бросив дом, и множество других русских людей делали "просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию".

Как и в пушкинской «Капитанской дочке», в «Войне и мире» история совершается "в рядах", обыкновенными людьми, не склонными к высокой фразе или торжественной позе . А великие люди — полководцы, монархи, герои? "Так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименование событию". "Царь есть раб истории". По общепринятой логике, император отдаёт приказ маршалам, те — генералам, которые передают его офицерам, и так далее — до солдат, которым этот приказ надлежит выполнить. По Толстому, всё наоборот. Солдаты наиболее свободны от внешних соображений, в том числе и от приказов, так как именно они рискуют жизнью: они должны наступать или отступать, и руководит ими чувство — страх или решимость, ненависть или отвага. Раздастся крик: "Отрезали!" — и никакая диспозиция, никакие приказы (в том числе и Кутузова) не остановят бегства солдат — так было при Аустерлице. Если же они ощущают общую опасность, если в них живёт "роевое чувство", как при Бородине, Наполеону не помогут ни его военный талант, ни численное превосходство его армии. И получается, по Толстому, что могут быть выполнены лишь те приказы, которые совпадают с возникшей ситуацией, с тем, что делается "само собою".

Но зачем тогда нужен Кутузов? В войне 1805–1807 годов он стремится вывести русскую армию из сражения, уменьшить число жертв. Шенграбенское дело ему удаётся: русская армия, прикрытая отрядом Багратиона, отступила и соединилась с союзниками. Аустерлицкое сражение было дано, несмотря на нежелание Кутузова,— и было проиграно.

Пока война 1812 года была войной двух армий, главнокомандующим был Барклай де Толли, но как только чувство опасности стало общим, всенародным, как только война стала народной (в книге этот момент совпадает с пожаром Смоленска), России понадобился "свой, родной человек", как скажет князь Андрей Пьеру накануне Бородинского сражения. Кутузов выразил общую волю народа — и когда грозил французам, что они "будут... лошадиное мясо есть", и когда принимал решение оставить Москву, и когда в своей "простодушно-стариковской речи" сказал, что "теперь их и пожалеть можно". Ему ничего не нужно было лично для себя — и никто кроме него, пишет Толстой, не смог бы так совершенно исполнить цель, поставленную перед ним волею народа. "Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его".

Толстой вовсе не отрицает роли личности в истории — он лишь отвергает претензии отдельного человека изменить общий ход событий. Самодовольный Наполеон, играющий роль великого человека, сравнивается с ребёнком, который, держась за тесёмочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит. На протяжении третьего и четвёртого томов Толстой, не уставая, говорит, что от Наполеона ничего не зависело. За что же его осуждать в таком случае? За то, что он отрёкся от "правды и добра и всего человеческого", находя удовольствие в том, чтобы объезжать поле сражения и считать трупы противников; за то, что он может сказать: "Вот прекрасная смерть!"; за его актёрство, фальшь, эгоизм. Существенно, что даже Наполеону, воплотившему в книге полюс войны и разъединения, Толстой не отказывает в возможности прозрения: на поле Бородина "личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго", как не отказывает он в этой возможности ни князю Василию, ни Долохову. И у каждого из них это короткое прозрение наступает перед лицом смерти — чужой или своей.

Первые же читатели «Войны и мира» упрекали Толстого за искажение исторической правды в его книге. "Отчего бы не отдать славу русского народа и Растопчину, и принцу Виртенбергскому?.. Отвечая на это, я должен повторить труизм, что я старался писать историю народа. И потому Растопчин, говорящий: «Я сожгу Москву», как и Наполеон: «Я накажу свои народы» — не может никак быть великим человеком, если народ есть не толпа баранов <...> Искусство же имеет законы. И если я художник, и если Кутузов изображён мной хорошо, то это не потому, что мне так захотелось (я тут ни при чём), а потому, что фигура эта имеет условия художественные, а другие нет" .

Следует добавить к этому автокомментарию, что для Л.Толстого исторические факты и лица — такой же материал, как и все прочие явления действительности. И как всякий материал, исторические факты преломляются сознанием художника, а не отражаются зеркально. Было бы верхом наивности изучать историю войны 1812 года по «Войне и миру», а Полтавский бой — по поэме Пушкина. Как хорошо сказал покойный В.И. Камянов об исторических персонажах «Войны и мира»: "Толстой мыслит не столько о них, сколько ими" . Даже в документальной хронике есть элемент выбора: какие-то факты неизбежно опускаются, отбрасываются, — а значит, есть элемент конструирующий. Художественный текст без этого элемента не существует.

* * *

Т еперь из множества возможных аспектов нашей темы выберем "приёмы и принципы психологического анализа в «Войне и мире»". Тема «Человек в понимании и изображении писателя» имеет три уровня: а) взгляд на человека, б) принципы и в) приёмы психологического анализа. Скажем, для Гончарова человек важен как носитель характера типического, социально определённого; отсюда так значительны в «Обломове» обстоятельства, формирующие характер (это один из принципов изображения героя); отсюда и интерес к деталям, подробностям, предыстории персонажа и так далее. Для Достоевского человек — тайна; один из важнейших принципов изображения героя — недосказанность; один из характернейших приёмов Достоевского — употребление неопределённых местоимений — "какой-то", "что-то" и тому подобное.

Перечитаем начало 59-й главы (первой части) «Воскресения»: "Люди как реки: вода во всех одинакая и везде одна и та же, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то мутная, то тёплая. Так и люди. Каждый человек носит в себе зачатки всех свойств людских и иногда проявляет одни, иногда — другие и бывает часто совсем непохож на себя, оставаясь всё между тем одним и самим собою". Эта метафора не случайна: человек текуч; вспомним проницательную статью Чернышевского 1856 года — Л.Н. Толстого интересует не результат психического процесса, а сам процесс.

Толстовский герой (точнее, любимый герой) всегда в движении; изображение его душевной жизни — не серия фотографий, запечатлевших разные моменты этого движения, а кинофильм, передающий само это изменение, перетекание человека из одного состояния в другое. Чернышевский назвал метод Л.Толстого "диалектикой души": внутренний мир человека передан не только в движении, но и в противоречиях; речь идёт не столько о разладе в душе, сколько о разнонаправленных душевных движениях (вспомним князя Андрея в разговоре на пароме — его желание верить словам Пьера и сомнение в них). Но при этом нечто цельное, неизменное остаётся в человеке — будь это Пьер или князь Андрей, Наташа Ростова или княжна Марья.

Неисчерпаемость человека, выразившаяся у Достоевского в духовных переломах его персонажей, в их непредсказуемых падениях и немотивированных, на иной взгляд, воскресениях, по-своему открыта Толстым. Перелом в духовном пути героев Толстого никогда не бывает неожиданным: он всегда готовится. Князю Андрею на поле Аустерлица открывается ничтожность его кумира — Наполеона. Для Болконского это озарение, но к этому озарению автор долго вёл своего героя: через эпизод с лекарской женой (будущий "спаситель армии" вынужден "унизиться", вмешаться в обозную неразбериху), через Шенграбенское сражение, где Тушин оказывается истинным героем, а Багратион, не отдающий никаких приказаний, — истинным полководцем. Болконский не сознаёт (пока), но чувствует контраст между собственными представлениями о героизме и полководческом даре и реальными обстоятельствами дела. "Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся". На военном совете князю Андрею не удастся высказать свой план; да и поведение Кутузова явно контрастирует с нервическим оживлением Болконского (отсутствие на совете Багратиона тоже подчёркнуто). Накануне сражения мечты князя Андрея о славе перебиваются голосами кучера и повара ("Тит, ступай молотить"): подлинная жизнь постоянно вмешивается в высокий строй мыслей героя и — пока ещё не вполне внятно для него — корректирует эти мысли, чтобы на поле сражения открыться князю Андрею высоким небом. И перед самой кульминацией нагнетаются неромантические детали: подчёркнута тяжесть знамени (князь Андрей волочит его за древко), внимание героя приковано к схватившимся за банник французскому солдату и рыжему артиллеристу; само ранение описано так: "Как бы со всего размаха крепкою палкой кто-то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову". Снижение высоких представлений о героизме проходит через весь первый том и готовит встречу с Наполеоном — теперь уже "маленьким, ничтожным человеком".

В Дневнике 1898 года Толстой запишет: "Одно из самых обычных заблуждений состоит в том, чтобы считать людей добрыми, злыми, глупыми, умными. Человек течёт, и в нём есть все возможности: был глуп, стал умён, был зол, стал добр, и наоборот. В этом величие человека" (запись от 3 февраля). Этой записи соответствует другая, сделанная в то время, когда работа над первой повестью только ещё начиналась: "Мне кажется, что описать человека собственно нельзя; но можно описать, как он на меня подействовал. Говорить про человека: он человек оригинальный, глупый, последовательный и так далее... слова, которые не дают никакого понятия о человеке, а имеют претензию обрисовать человека, тогда как часто только сбивают с толку" (запись от 4 июля 1851 года).

Не все герои изображены одинаково подробно — Л.Толстого не интересуют персонажи неподвижные, чужие ему нравственно — Курагины, Берг, Друбецкой, Наполеон, Александр. Но нет почти и тех, кто неизменно прав, — Каратаева, Тихона, не много и о Кутузове. "Чистота нравственного чувства" (по выражению Чернышевского) проявляется в авторском отношении к героям. Отсюда контрастность как один из важнейших композиционных принципов «Войны и мира» — Курагины противопоставлены Ростовым, княжна Марья — Наташе, Наташа — Соне и так далее.

Главный (или один из главных) контраст — Наташа–Элен. Вспомните описание этих героинь на балу (т. II, ч. III, гл. 16): "Её оголённые шея и руки были худы и некрасивы в сравнении с плечами Элен. Её плечи были худы, грудь неопределённа, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользивших по её телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили и которой бы очень стыдно это было, ежели бы её не уверили, что это так необходимо надо".

Если у Лермонтова и Тургенева портрет персонажа отличается психологической определённостью, он служит экспозицией — представляет героя, то у Л.Н. Толстого нет полного портрета, но есть лейтмотивы — губка княгини Лизы, сравнение Сони с кошечкой. У князя Андрея это сухость, резкость, гримаса красивого лица, но есть и фамильные черты: у Болконских — маленькие руки и ноги, лучистый взгляд брата и сестры; у Ростовых — живые чёрные глаза; карикатурно — у Ипполита и Элен — уродливый брат неуловимо напоминает красивую сестру, снижая этим её красоту.

Истинная красота в понимании Л.Толстого скорее связана с внешней неправильностью — и в портрете, и даже в поведении персонажа (здесь самый очевидный пример — Наташа Ростова), чем с внешней красотой, — в первом портрете Элен подчёркнута неподвижность, неизменность её улыбки, её уверенность "вполне красивой женщины", её "античная" — "мраморная", как будет неоднократно сказано, красота. И лишь в некоторые мгновения на лице Элен проявляется за неподвижной прекрасной маской то "неприятно-растерянное" (сцена помолвки с Пьером), то гневное, презрительное, а потом "страшное" (объяснение с Пьером после дуэли) выражение лица.

Излюбленные приёмы в портрете толстовского героя знакомы нам ещё по трилогии; это взгляд, улыбка, руки. "Мне кажется, что в одной улыбке состоит то, что называют красотою лица: если улыбка прибавляет прелести лицу, то лицо прекрасно; если она не изменяет его, то оно обыкновенно; если она портит его, то оно дурно" — сказано во второй главе повести «Детство». Вот говорит о своих сыновьях князь Василий, "улыбаясь более неестественно и одушевлённо, чем обыкновенно, и при этом особенно резко выказывая в сложившихся около его рта морщинах что-то неожиданно-грубое и неприятное" (т. I, ч. I, гл. 1). Князь Андрей, скучающий в салоне Анны Павловны Шерер, увидев Пьера, "улыбнулся неожиданно-доброй и приятной улыбкой" (гл. 3). Анна Михайловна, просившая князя Василия за своего сына, старается улыбаться, "тогда как в её глазах были слёзы" (гл. 4), а прощается с "улыбкой молодой кокетки, которая когда-то, должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к её истощённому лицу" (там же).

У Пьера "улыбка была не такая, какая у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьёзное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое — детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения" (там же). Мы перелистали только самое начало книги — а впереди ещё "что-то вроде двух улыбок" Долохова (гл. 6), Вера, чьё лицо не красит улыбка — "напротив, лицо её стало неестественно и оттого неприятно" (гл. 9), и множество других примеров.

Как видим, главное качество героев, отражающееся во всём их облике, — естественность или, напротив, неестественность. Это видно и в жестах героев. Пушкин заметил однажды: "Молодые писатели вообще не умеют изображать физические движения страстей" («Опровержение на критики»). Л.Толстой — умеет. Вот лакей Ростовых видит неожиданно приехавшего Николая: "И Прокофий, трясясь от волнения, бросился к двери в гостиную, вероятно, для того, чтобы объявить, но, видно, опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина" (т. II, ч. I, гл. 1). У многих персонажей есть свой характерный жест: "князя Андрея дёрнуло, будто от прикосновения к лейденской банке" при воспоминании о столкновении с лекарской женой и фурштатским офицером (т. I, ч. II, гл. 13); князь Василий имеет привычку пригибать руку собеседника, Билибин — собирать и распускать складки морщин на лице. Особенную роль играет танец — здесь чувство ритма, свойственное персонажу, позволяет ему вернуться к детскому, безусловному — это справедливо и для сцены в доме Ростовых, когда граф и Марья Дмитриевна танцуют «Данилу Купора», и для мазурки у Иогеля, где всех восхитил Денисов, и, конечно, для знаменитого танца Наташи у дядюшки (см. об этом подробнее в книге В.И. Камянова «Поэтический мир эпоса»).

Герой перед лицом безусловного — излюбленная ситуация произведений Л.Толстого. Один из важных знаков безусловного — музыка. Сошлюсь лишь на одну сцену из «Войны и мира» — Николай Ростов после крупного карточного проигрыша слышит пение Наташи: "И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы <...> О, как задрожала эта терция и как тронулось что-то лучшее, что было в душе Ростова. И это что-то было независимо от всего в мире и выше всего в мире" (т. II, ч. I, гл. 15). Отсылаю читателя к проницательному разбору этой сцены в книжке С.Г. Бочарова о «Войне и мире» и напомню ещё одну сцену — князь Андрей слышит пение Наташи, и ему хочется плакать (т. II, ч. III, гл. 19). "Главное, о чём ему хотелось плакать, была вдруг живо осознанная им страшная противоположность между чем-то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нём, и чем-то узким и телесным, чем был он сам и даже была она". Вновь сталкиваются у Л.Толстого преходящее и вечное — и воплощением вечного становится музыка.

В свои "звёздные минуты" герои ощущают полноту жизни — вспомним Пьера в конце второго тома, Наташу Ростову лунной ночью в Отрадном; для интеллектуальных героев это ощущение всегда чем-то спровоцировано — объяснением с Наташей, выбившим Пьера из привычного хода жизни и открывшим ему, что он, сам того не подозревая, любит Ростову; нечаянно подслушанным разговором Наташи и Сони, заставившим князя Андрея вновь пережить молодые надежды и желание жить для других... Герои "органические", живущие непосредственной жизнью, ощущают себя просто частью природы — это ощущение иногда обостряется, как у Николая Ростова в сцене охоты или святок, но подспудно живёт в них всегда.

Один из самых умных писателей, Л.Толстой не доверяет разуму. Чувство, инстинкт его героев оказываются "мудрее" ума — чувство подсказывает Пьеру, что в масонской ложе, куда он с восторгом вступает, слишком много значат обряды, ритуалы, игра; чувство князя Андрея предупреждает его о какой-то — пока неуловимой — фальши в Сперанском; куда безошибочнее действует нравственный инстинкт, подсказывающий героям — и прежде всего Наташе, которая "не удостоивает быть умной", — что хорошо, а что — дурно. Это не значит, конечно, что герои не заблуждаются, — напротив, только в поиске, в ошибках, в разочарованиях и новых идеалах состоит жизнь любимых героев Л.Толстого.

* * *

Ч тобы сочетать интерес к историческим событиям, затрагивающим жизнь миллионов людей, и микроскопический анализ душевных движений каждого отдельного героя, потребовался особый жанр произведения. "Что такое «Война и мир»? Это не роман, ещё менее поэма, ещё менее историческая хроника. «Война и мир» есть то, что хотел и мог выразить автор в той форме, в которой оно выразилось", — писал Л.Толстой в статье «Несколько слов по поводу книги "Война и мир"» (1868). А за пять лет до этого записал в Дневнике: "Эпический род мне становится один естествен" (3 января, 1863). В письмах к М.Н. Каткову, редактору «Русского вестника», где начинал печататься труд Л.Толстого (под заглавием «1805 год»), автор несколько раз просил не называть его книгу романом. Исследователи определяют жанр «Войны и мира» как эпопею.

Сопоставлению эпоса и романа посвящена статья М.М. Бахтина (см.: Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975). Эта работа посвящена в основном роману. Об эпосе и о жанре «Войны и мира» писал Г.Д. Гачев в книге «Содержательность художественных форм» (М., 1968). Что отличает эпос от романа?

Прежде всего необходима эпическая дистанция, временной интервал между временем действия и временем писания произведения. Это справедливо и для древних эпопей (Троянская война произошла в XII веке до н.э., а «Илиада» создана в VIII веке), и для «Войны и мира» . Как известно, Л.Толстой начал писать "повесть с известным направлением" о декабристе, возвращающемся с семейством в Россию (будущий роман «Декабристы») в конце 1850-х годов, то есть время действия и время писания совпадало. Потом время действия отодвигалось к 1825 году, потом к 1812-му и наконец к 1805-му . Движение замысла стало движением от повести и романа к эпосу. Так появилась эпическая дистанция.

Главный признак эпоса (эпопеи) как жанра — его предмет, тема: событие, имеющее национально-историческое значение. Эпос повествует о кульминации в жизни народа ("роя", как писал Л.Толстой). Такой кульминацией стала война 1812 года, когда народ почувствовал опасность для себя. Затронутыми оказались глубинные пласты бытия — этого, по Л.Толстому, явно не случилось в 1825 году. Но время писания «Войны и мира» небезразлично к жанру, вспомним мысли Константина Лёвина из «Анны Карениной»: "...всё это переворотилось и только укладывается". Освобождение крестьян затронуло все сословия Российской Империи — возможно, созвучие ситуаций ощущалось Л.Толстым, враждебно относящимся к современности, и обусловило эпический жанр его книги.

Как известно, автор не довёл повествование не только до 1856-го, но даже и до 1825 года. По-видимому, это тоже связано с особенностями жанра: эпическое время — это не только "сейчас", но и "всегда" (излишне повторять, как свойствен Л.Толстому интерес к тому, что было, есть и будет, а не к злободневному и сиюминутному). Л.Толстой даёт вектор истории — и подробности каждой конкретной точки уже не так важны и интересны, как в романе, где всё как раз происходит именно "сейчас" (сравните точную датировку тургеневских романов). А толстовская датировка нередко оборачивается анахронизмами: давно замечена ошибка автора, начавшего повествование с в июля 1805 года и продолжающего её (в той сцене, где Пьер выходит от князя Андрея, то есть в тот же вечер) в июне.

С жанром связана и широта охвата книги — не только количество персонажей, но и множество "сценических площадок", множество массовых сцен, множество одновременно происходящих действий. Это стремление к универсальности, свойственное эпопее, выражено и в пространственной композиции книги — Браунау и Москва, Петербург и Вена, Отрадное и Лысые горы, Вильна и Бородино — места действия эпизодов «Войны и мира» можно перечислять долго.

Эпос, в отличие от романа, не знает иерархии. Всё интересно, всё ценно, всё важно. Отсюда и особенная роль детали в «Войне и мире» — с простодушием ребёнка (или народа) эпос фиксирует и те детали, которые не нужны ни для характеристики персонажа, ни для чего-нибудь иного, идеологически значимого: вот Пьер видит экзекуцию французского повара, и Л.Толстой походя сообщает, что у повара рыжие бакенбарды, синие чулки и зелёный камзол; вот смертельно раненного князя Андрея приносят на перевязочный пункт, и автор замечает, что хирург держит сигару большим пальцем и мизинцем, чтобы не испачкать её кровью. Здесь то же стремление к универсальности, к воспроизведению жизни в её полноте, которое мы видели в пространственной и временной организации книги.

Судьба любимых героев Л.Толстого неразрывно связана с судьбой "роя" — и для князя Андрея, и для Пьера 1812 год стал кульминацией их духовных исканий. Но при этом смерть главного героя (с той оговоркой, что в эпопее главный герой — понятие условное) вовсе не означает окончания книги; если «Герой нашего времени», «Отцы и дети», «Преступление и наказание» невозможно представить без Печорина, Базарова и — соответственно — Раскольникова, то «Война и мир» продолжается без Болконского. Более того, романный герой — Болконский — в начале книги явно не в ладах с идеей эпопеи — вспомним его размышления о славе на фоне "дразнилки" "Тит, а Тит, ступай молотить". Но эпическая жизнь всегда права — и вскоре Болконскому откроется ничтожество его кумира, Наполеона, и ничтожность его, князя Андрея, стремлений к славе на фоне высокого неба над Аустерлицким полем.

Книга начинается появлением "незаконного" сына графа Безухова, Пьера, молодого человека без матери (вскоре он потеряет и отца). Книга заканчивается сном Николеньки Болконского, сироты, мечтающего, как некогда его отец, о грядущей славе. Дети в «Войне и мире» воплощают не только важнейшую для Л.Толстого "мысль семейную" (я убеждён, что в «Войне и мире» она не менее важна, чем в «Анне Карениной»), но и философскую идею книги — идею вечного обновления жизни.

Как бы убедительно и остроумно мы ни сравнивали «Войну и мир» с «Илиадой» или другим древним эпосом, мы не можем не заметить, что это произведение нового времени, с изощрённым психологическим анализом, незнакомым древним авторам. Отсюда и более точное жанровое определение — "роман-эпопея"; автор пишет эпопею, вместившую множество романов, включающую множество героев, чей внутренний мир показан под микроскопом. Таким образом, мастерство Л.Толстого сказалось в умении "сопрягать" (помните это слово из сна Пьера Безухова?) макро- и микромир, анализ мельчайших душевных движений отдельного героя (даже второстепенного, с точки зрения традиционного романа) и размышления о пути человечества, о причинах мировых катастроф, какой, в частности, стала европейская война начала XIX века. И нам, благодарным читателям, следует не хвалить Л.Толстого (он не нуждается ни в чьих похвалах), а понять его уникальное произведение, книгу, которая, по словам В.И. Камянова, "написана каждому на вырост". 9 См. черновое «Предисловие к "Войне и миру"» (1867) // Толстой Л.Н. О литературе. М., 1955. С. 112–113.

Введение

Основные принципы педагогической теории Л.Н. Толстого

Л.Н. Толстой о педагогическом мастерстве как необходимом качестве народного учителя

Методические пособия для первоначального обучения, созданные Л.Н. Толстым

Проблема развития индивидуально-творческих особенностей детей в Яснополянской школе Л.Н. Толстого

Написать аннотацию на работу Л.Н. Толстого «Дневник Яснополянской школы»

Заключение

Список использованной литературы

Введение

Гениальный писатель, оригинальный мыслитель Лев Николаевич Толстой (1828-1910) сыграл выдающуюся роль и в развитии педагогики.

Л.Н. Толстой резко критиковал буржуазную культуру, науку и просвещение. Он показал, что они служат не народу, а эксплуататорам; девять десятых трудящихся людей не верит, что прогресс несет с собою благо, не пользуется достижениями культуры и просвещения.

Страстно критиковал Л.Н. Толстой немецкую реакционную педагогику, практику казенной немецкой школы и дошкольных учреждений, предостерегая тем самым русских педагогов от механических заимствований из Германии. Обстоятельной критике подверг он тех русских педагогов-методистов, которые некритически переносили в Россию модные зарубежные методы обучения.

Великий писатель призывал русских учителей освещать в печати свой педагогический опыт и тем самым вносить вклад в развитие педагогической науки. Для обмена педагогическим опытом, его обобщения и для разработки основ опытной педагогики Л.Н. Толстой издавал в 1861-1862 гг. журнал Ясная поляна. В одной из статей он писал: Только когда опыт будет основанием школы, только тогда, когда каждая школа будет, так сказать, педагогической лабораторией, только тогда школа не отстанет от всеобщего прогресса и опыт будет в состоянии положить твердые основания для науки образования.

Цель работы - исследование проблем педагогического мастерства Л.Н. Толстого.

1.Основные принципы педагогической теории Л.Н. Толстого

Призывы Л.Н. Толстого к русским педагогам изучать и обобщать свой педагогический опыт, превращать школы в педагогические лаборатории, помогающие развитию педагогической науки, имели важное значение для развития русской общей и дошкольной педагогики. Вести опытно-экспериментальные наблюдения в процессе повседневной воспитательно-образовательной работы с детьми дошкольного возраста стало традицией многих передовых русских педагогов, практических работников детских садов. Организуя опытную работу и обобщая ее результаты, они вносили свой вклад в развитие русской дошкольной педагогики.

Внимательно изучив практику работы русских и заграничных, в частности германских, школ, Л.Н. Толстой пришел к выводу, что учебно-воспитательная работа в них носит принудительный характер, создает у детей школьное состояние души, странное психологическое состояние, при котором у учащегося подавлены все способности, всякая самостоятельность мысли. Отсюда он сделал крайний вывод: Критериум педагогики есть только один - свобода .

Важнейшее место в педагогической теории Л.Н. Толстого занимает идея свободного воспитания. Она тесно связана с его философско-идеалистическими и политическими взглядами. Л.Н. Толстой считал, что человек имеет право свободно формировать свои убеждения и взгляды, без всякого насилия и принуждения со стороны общества, и что детям присуще природное совершенство и высокие нравственные качества. ... Во всех веках и у всех людей,- писал Толстой,- ребенок представлялся образцом невинности, безгрешности, добра, правды и красоты. Человек родится совершенным - есть великое слово, сказанное Руссо, и слово это, как камень, останется твердым и истинным. Исходя из этого, Толстой полагал, что воспитывать ребенка бессмысленно, так как сознание нравственного идеала у детей сильнее, чем у взрослых. Взрослые должны только давать детям материал для того, чтобы они могли сами развиваться гармонически и всесторонне. По мнению Толстого, свободное воспитание содействует саморазвитию, самораскрытию Нравственных качеств, склонностей и способностей, заложенных в ребенке от рождения. Он идеализировал природу детей, указывал, что детский возраст есть первообраз гармонии. Таким образом. Толстой в своем учении о свободе в воспитании отрицал правомерность и возможность сознательного, целенаправленного воспитательного воздействия педагогов и родителей на детей .

Идея свободного воспитания была глубоко противоречивой, антинаучной. В действительности воспитание - организованный, целенаправленный процесс, имеющий определенные задачи, содержание и осуществляющийся с помощью различные средств и методов воспитательного воздействия на детей.

Проповедуя в своих педагогических статьях идею развития широкой крестьянской самодеятельности в создании народных школ, Толстой, однако, принял отсталые взгляды патриархального крестьянства на школу за выражение потребностей в области образования всего народа. В соответствии с этими взглядами он обеднял содержание учебной программы школы для народа, оставив в ней как обязательное лишь обучение грамоте и счету. Тем самым он принижал образовательные запросы и потребности народа. Отстаивая идею свободной организации школ народом и доказывая, что народ противодействует тем усилиям, которые употребляет для его образования общество и правительство, Толстой пытался, таким образом, отстранить деятелей народного образования от строительства народной школы, полагался на стихийное ее развитие.

Л.Н. Толстой высоко оценил народную педагогику и имел намерение написать Исторический очерк для истории педагогики русского крестьянства, в котором собирался обосновать общие правила организации образования русского крестьянина .

Исходя из принципа свободы в педагогике, Толстой обосновывал и всю педагогическую концепцию. Толстой по-новому подошел к пониманию сущности учебного процесса. Толстой-педагог велик тем, что глубже и всесторонне, чем кто-либо из его современников, последователей и предшественников, понял необходимость изучения внутреннего мира ребенка, его желаний, интересов и устремлений. Помещая в центр своей педагогической концепции личность ребенка, он выстраивает вокруг нее систему дидактических принципов, которую мы ниже рассмотрим, в частности, следующие принципы:

принцип сознательности и активности обучения;

принцип связи обучения с жизнью;

принцип доступности обучения;

принцип прочности усвоения знаний;

принцип природосообразности.

Большое место он отводит принципу сознательности и активности. Обучение, как справедливо утверждал Толстой, - многосторонний процесс, а не только воздействие лишь на интеллект ребенка. Это - процесс активного, сознательного и творческого, а не механического усвоения детьми сообщаемых им в школе знаний и навыков. Еще раз подчеркнем, что в процессе обучения Толстой придавал большое значение развитию самостоятельности и творческого мышления у учащихся .

Особое место в дидактических взглядах Толстого занимает принцип связи обучения с жизнью. Анализируя педагогическую систему немецких школ, которая была оторвана от жизни, от народа, Лев Николаевич справедливо подмечал, что чем богаче и разностороннее жизненный опыт учащихся, тем больше возможностей успешно обучать детей в школе, тем легче установление межпредметных связей и повышение учебной мотивации.

Из данного принципа естественным образом вытекает принцип доступности обучения, то есть сообщение учащимся сложного учебного материала в доступной форме. В качестве основ успешного обучения Толстой назвал соблюдение двух основных дидактических требований: 1) чтобы то, чему учат ученика, было понятно и занимательно и 2) чтобы душевные силы его были в самых выгодных условиях.

Лучшим приемом для достижения доступности обучения Толстой считал накопление учащимися возможно большего количества конкретных сведений и фактов, в отличие от традиционного сообщения обобщенных и отвлеченно-абстрактных истин. По Толстому, педагогу необходимо исходить от конкретного, жизненного опыта детей, от частных фактов и явлений вести детей к обобщениям. Толстой рекомендовал учителям обращать внимание учеников на полное понимание совершаемых ими действий, использовать элемент проблемности в обучении, подводить учащихся к самостоятельному выведению правил, заключений.

Л.Н. Толстой внес неоценимый вклад в разработку принципа прочности в обучении, наметил некоторые черты своеобразной системы, а также условий, средств и приемов, направленных на достижение в процессе обучения высокой степени прочности знаний, умений и навыков.

Прочность усвоения для Толстого естественным образом связана, взаимопереплетена с сознательной умственной деятельностью учеников, то есть с принципом сознания и активности. Толстой не считал зазубренные, выученные наизусть слова, фразы признаком прочности знаний или даже наличием каких-либо знаний. Механическое заучивание как способ усвоения знаний получило у Толстого отрицательную оценку.

Исходной психолого-педагогической позицией Л.Н. Толстого в подходе к выше рассмотренной проблеме прочности усвоения знаний, умений и навыков была опора на природное стремление ребенка к знанию. Принцип природосообразности, присущий всей педагогической концепции Толстого, и здесь оказался ведущим.

2. Л.Н. Толстой о педагогическом мастерстве как необходимом качестве народного учителя

Л.Н. Толстой старался раскрыть закономерности образовательно-воспитательного процесса, определить характер педагогики как науки. Осуждая буржуазную педагогику с ее догмами, Лев Николаевич предлагал учителям смело становиться на путь экспериментирования, что должно было содействовать развитию педагогики как науки. Не философскими откровениями в наше время может подвинуться наука Педагогика, но терпеливыми и упорными повсеместными опытами...

В Общих замечаниях для учителя Лев Николаевич рекомендовал давать ученику как можно больше сведений и создавать условия для большего числа наблюдений по всем предметам; стремиться вызывать эти наблюдения. Вместе с этим он советовал меньше сообщать ученику общих выводов, определений и всяких терминов, то есть выдавать готовые знания. Сообщение выводов возможно только тогда, когда ученик, опираясь на добытые знания, может сам проверить их. Только в этом случае выводы и определения не затрудняют учение, а, наоборот, стимулируют его. Нехорошо, когда учитель слишком длинно и сложно объясняет то, что уже понятно и известно ученику. Из-за этого урок становится неприятным и незанимательным, снижается мотивация учеников.

Толстой уделял большое внимание обстановке на уроке. Дети в Яснополянской школе видели перед собой не обычного учителя, а своего лучшего друга, помощника во всех радостях и бедах, которого, оказывается, вообще не стоит бояться. Добиваясь максимального учета жизненного опыта, знаний, умений и навыков своих учеников, Толстому удавалось создать у детей чувство радости от малейшего шага вперед, уверенности в преодолении трудностей .

По мнению Толстого, свобода является для учителя своеобразным средством проверки, насколько удовлетворительна постановка преподавания в школе, то есть насколько учитель удовлетворяет запросы детской души, детской любознательности. Чем глубже педагог знает детскую душу, тем свободнее чувствуют себя дети на его уроке. Он отмечал: ... Граница этой свободы сама собой определяется учителем, его знанием, его способностью руководить школой... мера этой свободы есть только результат большего или меньшего знания и таланта учителя. Свобода развивает у детей чувство ответственности, правдивости, сознательного отношения к своим обязанностям. Кроме того, свобода - эта цель развития педагогики, согласно Л.Н. Толстому: Всякое движение вперед педагогики, если мы внимательно рассмотрим историю этого дела, состоит только в большем приближении к естественности отношений между учителем и учениками...

Л.Н. Толстой выступал против применения телесных наказаний в семенном воспитании детей и защищал так называемые естественные наказания детей, которые, по его мнению, учат их связывать причину с последствиями дурных поступков Л.Н. Толстой создал замечательные учебные книги Азбуку, Книги для чтения. Его рассказы и книжки для детей реалистичны, народны, глубоко патриотичны. Они широко использовались и в семейном воспитании, и в дошкольных учреждениях, служили умственному, - нравственному и эстетическому воспитанию детей. Многие его рассказы о природе и людях, а также сказки используют и в настоящее время в советских детских садах, школах, читают детям дома.

В Азбуке Толстой рекомендовал учителям заставлять детей не только рассказывать содержание, но и делать выводы, которые вытекают из басни, притчи, занимать определенную нравственную позицию. Учитель должен стремиться к тому, чтобы в результате рассказа у детей возникали вопросы, таким образом, развивалась критичность ума, способность высказывать и отстаивать собственную точку зрения .

В активизации учебного процесса исключительно большое значение имели рассказы, написанные самим Толстым, или же произведения других писателей, переработанные им. Детские рассказы Толстого, отличающиеся простотой и яркостью воображения и художественным совершенством, волнуют ребят, их герои и проблемы близки ребятам и оставляют глубокое и неизгладимое впечатление.

Толстым создана целая методика разнообразных эмоциональных воздействий на учащихся, которая широко использовалась им для пробуждения интереса к истории и активизации мыслительной деятельности школьников. В этом отношении характерен урок о войне 1812 года, описанный в статье Яснополянская школа за ноябрь и декабрь месяцы: Я начал с Александра 1, рассказал о французской революции, об успехах Наполеона, о завладении им властью и о войне, окончившейся Тильзитским миром. Как только дело дошло до нас, со всех сторон послышались звуки и слова живого участия... Отступление наших войск мучило слушателей, так что со всех сторон спрашивали объяснений: зачем? и ругали Кутузова и Барклая... Когда пришла Бородинская битва, и когда в конце ее я должен был сказать, что все мы все-таки не победители, мне жалко было их; видно было, что я страшный удар наношу всем .

Рассказ учителя о событиях войны продолжался до позднего вечера. Исторические события Толстой умел превращать в сказочные события, которые затягивали детей, делая их не просто зрителями или слушателями, но соучастниками, сочувствующими. Искусство живого, образного, выразительного рассказа, задушевное общение с детьми приковывали к уроку все внимание детей, все их мысли и чувства. Об этом свидетельствует описание эмоционального состояния детей: слова живого участия, все выразили одобрение, все замерли от волнения, все загрохотало от сознания непокорности, вся комната застонала от гордого восторга. Такие уроки надолго оставались в памяти учащихся.

В педагогических взглядах Л.Н. Толстого имеются, как уже отмечалось, глубокие противоречия, крайности, реакционные мысли, показывающие его исторически классовую ограниченность как идеолога примитивной крестьянской демократии (религиозное воспитание, отказ от определения общественной цели воспитания, идеализация природы детей, требование организации примитивных школ для народа и др.). Однако в педагогических высказываниях и педагогической деятельности Л.Н. Толстого было много ценного, способствовавшего развитию оригинальной русской педагогики.

Его громадная заслуга в том, что он каждый самый, казалось бы, чисто педагогический вопрос (о программе чтений, наказаниях и пр.) ставил резко, во всей его широте, не вне времени и пространства, а в тесной связи с окружающей действительностью. Допустим, что Толстой неправильно решал тот или иной вопрос, но он ставил его не как узкий специалист, а как гражданин земли родной, мучительно искал ответа па него и заставлял искать и читателя... Его влияние, несомненно, наложило свою неизгладимую печать на русскую педагогическую мысль.

Проблема развития индивидуально-творческих особенностей детей в Яснополянской школе Л.Н. Толстого

Мысли Толстого об опыте как базе научной педагогики, о свободе как критерии педагогики были положены им в основание его теоретической и практической деятельности в Яснополянской школе (1859-1862). Эта школа была создана писателем для детей крестьян и явилась замечательной педагогической лабораторией, опытом нового воспитания детей. Деятельность Яснополянской школы - одна из ярких страниц истории русской педагогики и школы второй половины XIX в. Однако в опыте работы этой школы были и свои слабые стороны. Л.Н. Толстой переоценивал роль личного, стихийного опыта и текущих интересов и настроений детей в определении содержания учебных занятий. Он допускал такой условный порядок и своеобразный режим, когда ученики могли ходить или не ходить в школу, слушать или не слушать учителя и т. д. В Яснополянской школе имело также место религиозное воспитание детей.

Л.Н. Толстой горячо пропагандировал необходимость самого бережного, внимательного и любовного отношения педагогов к личности ребенка, его потребностям и интересам, к его творчеству и любознательности. Работа писателя в Яснополянской школе дает яркие примеры такого отношения к детям. Сам Толстой и учителя Яснополянской школы стремились всегда учитывать индивидуальные особенности и склонности детей, всемерно развивать их творческие силы, применяя самые разнообразные средства воздействия как в процессе обучения, так и во внеурочное время. Именно эта часть педагогической теории и практики Толстого была особенно ценной для развития русской дошкольной педагогики. Русские педагоги, работавшие в области дошкольного воспитания, стремились не только пропагандировать в педагогической печати эти заветы Толстого, но и осуществлять их в практике работы дошкольных учреждений.

Л.Н. Толстой был замечательным, педагогом и психологом, умевшим глубоко понять внутренний мир ребенка, его психологические проявления в процессе роста и воспитания. Он обнаружил тонкое понимание детской психологии, способность глубоко разбираться в том, какие условия необходимы для правильного формирования личности человека в период его детства, отрочества и юности .

В Яснополянской школе ставились опыты по физике и естествознанию, но особенно большое значение придавалось непосредственному изучению предметов и явлений в естественной обстановке.

Значительное место среди методов обучения, активизирующих учебный процесс, занимает «рассказ-рассказывание». Л.Н. Толстой строил рассказ по интересному сюжету, образно описывал переживания и поступки действующих героев, увлекая детей и заставляя их сопереживать героям произведений. Выразительность языка, глубокое впечатление от содержания, сила морального воздействия на учащихся - таковы характерные особенности толстовских рассказов. Толстой писал: Когда идет новый рассказ - все замерли, слушают. Когда повторение - тут и там раздаются самолюбивые голоса, не могущие выдержать, чтобы не подсказать учителю. Эта эмоциональная приподнятость на уроке достигалась за счет педагогического мастерства Толстого, его писательского таланта и исключительной любовью к детям. Безусловно, что не каждый педагог, даже опытный педагог-мастер может осуществить данный метод на уроке.

Описывая активность учеников, Толстой отмечал, что каждому хотелось вставить свое слово, каждый жадно следил за рассказчиком, не пропуская ни единой ошибки. Спросите его, и он расскажет страстно, и то, что он расскажет, навсегда врежется в его памяти. Когда заканчивался рассказ, учителя и ученики, собираясь в группы, часто пересказывали содержание друг другу. Слушающие поправляли рассказчиков, когда они что-либо упускали.

Написать аннотацию на работу Л.Н. Толстого «Дневник Яснополянской школы»

Толстой умело возбуждал интерес к изучаемым предметам. Он умел находить подход к каждой дисциплине, открывал ученикам интересные стороны каждого учебного предмета. Так, географический интерес возбуждается или знаниями естественных наук, или путем путешествий. Путешествия, по Толстому, являются первым шагом к изучению науки.

Эмоциональное возбуждение ребят Лев Николаевич умело направлял в русло познавательной деятельности. Оживление учеников поддерживалось на всем протяжении урока. Л.Н. Толстой писал: Задача учителя, которую почти каждый исполняет бессознательно, состоит в том, чтобы постоянно давать пищу этому оживлению и постепенно отпускать поводья ему .

Толстой добивался активизации учебного процесса и в преподавании рисования. Он писал, что часто рисовал нарочно неправильно, чтобы убедиться, насколько у учеников выработалось верное суждение о соотношении и правильности линий. Рисуя фигуру, Толстой обращался к ученикам с вопросами, какие добавления, изменения, по их мнению, следует внести в рисунок. Нередко он предлагал ученикам самим вычертить ту или иную фигуру, контролировать рисунки, выполняемые товарищами по классу. Такой прием в обучении поощрял учеников, стимулировал их активность.

Иногда Толстой в процессе обучения создавал «ситуацию затруднения» как средство активизации мыслительной деятельности учащихся, причем создавались такие условия, при которых путем комбинирования известного предполагалось нахождение нового. Толстой был прав, когда требовал гибкости применения методов обучения. Всякий метод, заявлял он, можно извратить, если подойти к нему формально, не поняв его существа, не почувствовав живую душу.

Известно, что в активизации учебной работы большое значение имеет индивидуальный подход к учащимся. Л.Н. Толстой постоянно изучал особенности своих питомцев, различал каждую черту индивидуальности ученика. В этом отношении особый интерес представляет его рассказ о двух школьниках - Марфутке и Савине. Марфутка была очень стеснительной, а Савин, несмотря на свои математические способности, не умел рассказывать. Эти недостатки Толстой объяснял страхом перед учителем, недоверием к себе, оскорбленным самолюбием. Индивидуальный подход к ученице Марфутке и ученику Савину, правильно проведенная диагностика привели к тому, что дети были выведены из состояния забитости и молчания. Толстой обладал исключительным талантом педагогической наблюдательности. Он чутко прислушивался к ошибкам детей в родном языке, в арифметике, устанавливал психолого-педагогические причины их ошибок, проникал в интимные переживания школьников. Он изумительно точно раскрыл такие своеобразные черты в психологии детей, как непосредственность, образность, конкретность их мышления, непосредственность и искренность в выражении мыслей и чувств .

В результате осуществления разработанной методики ученики Яснополянской школы достигли высоких творческих успехов. Толстой делает вывод, что писателям нужно учиться сочинительству у крестьянских ребятишек. Лучшие повести, написанные учениками, Толстой считал образцом языка, как в отношении слов, так и их сочетаний. Конечно, он был прав в том, что русские писатели должны черпать в народном языке все лучшее, хотя, возможно, преувеличивал литературные достижения учеников. Несомненно, однако, то, что систематическое написание творческих работ способствовало повышению мотивации к учебе, развитию фантазии, образного мышления учеников, общей активизации учебно-воспитательного процесса.

толстой обучение педагогический

Заключение

Таким образом, важнейшее место в педагогической теории Л.Н. Толстого занимает идея свободного воспитания. Она тесно связана с его философско-идеалистическими и политическими взглядами. Л.Н. Толстой считал, что человек имеет право свободно формировать свои убеждения и взгляды, без всякого насилия и принуждения со стороны общества, и что детям присуще природное совершенство и высокие нравственные качества. Большое место он отводит принципу сознательности и активности. Особое место в дидактических взглядах Толстого занимает принцип связи обучения с жизнью. Л.Н. Толстой внес неоценимый вклад в разработку принципа прочности в обучении, наметил некоторые черты своеобразной системы, а также условий, средств и приемов, направленных на достижение в процессе обучения высокой степени прочности знаний, умений и навыков.

По мнению Толстого, свобода является для учителя своеобразным средством проверки, насколько удовлетворительна постановка преподавания в школе, то есть насколько учитель удовлетворяет запросы детской души, детской любознательности.

Л.Н. Толстой создал замечательные учебные книги Азбуку, Книги для чтения. Его рассказы и книжки для детей реалистичны, народны, глубоко патриотичны. Они широко использовались и в семейном воспитании, и в дошкольных учреждениях, служили умственному, - нравственному и эстетическому воспитанию детей.

Сам Толстой и учителя Яснополянской школы стремились всегда учитывать индивидуальные особенности и склонности детей, всемерно развивать их творческие силы, применяя самые разнообразные средства воздействия как в процессе обучения, так и во внеурочное время. В результате осуществления разработанной методики ученики Яснополянской школы достигли высоких творческих успехов. Толстой делает вывод, что писателям нужно учиться сочинительству у крестьянских ребятишек.

Своеобразие психологизма Л.Н. Толстого было отмечено еще Н.Г. Чернышевским. Он писал: «Особенность графа Л.Н. Толстого состоит в том, что он не ограничивается изображением результатов психологического процесса: его интересует сам процесс… едва уловимые явления этой внутренней жизни, сменяющиеся одно за другим с чрезвычайной быстротой и неистощимым своеобразием…». В центре внимания писателя – «диалектика души», процессы последовательного развития чувств и мыслей. Посмотрим, с помощью каких художественных средств Толстой передает процессы внутренней жизни героев в романе «Война и мир». Одним из таких художественных средств является портрет. Описания внешности в романе не просто детализированы – персонажи изображены во всем спектре их душевных движений, чувств и состояний. «Есть живописцы, которые знамениты искусством уловлять отражение луча на быстро катящихся волнах, трепетание света на шелестящих листьях, переливы его на изменчивых очертаниях облаков: о них по преимуществу говорят, что они умеют уловлять жизнь природы. Нечто подобное делает граф Толстой относительно таинственных явлений психической жизни», – писал Чернышевский. И вся «психическая жизнь» героев Толстого отражается в описании их внешнего облика. Писатель использует так называемый динамический портрет, рассредоточивая детали внешности героя на протяжении всего повествования. Но в романе есть и статические портреты, близкие к творческой манере Лермонтова, Тургенева. Однако если у этих писателей неизменяющийся, монологический портрет характерен для главных героев, то у Толстого «стабильный портрет» характерен для второстепенных и эпизодических героев. Таковы в романе портреты тетушки Мальвинцевой, масона Баздеева, французского офицера, с которым Пьер борется в окопе в день Бородинского сражения. Стабильный портрет характерен и для героев, «закрытых» для живой, подлинной жизни, которым недоступны живые чувства (описание внешности Элен Безуховой).

Другая тенденция творческого метода Толстого – это решительный отказ от «всякого рода привычных красивостей», «выявление истинного облика вещей», когда под обыкновенным скрывается нечто прекрасное и значительное, а под внешне эффектным, блестящим – безобразное и низменное. В этом творческая манера Толстого приближается к стилю Достоевского, в героях которого внешняя непривлекательность часто контрастирует с красотой внутренней (портрет Лизаветы в романе «Преступление и наказание»). В данном аспекте Толстой описывает внешность Марьи Болконской и Элен Безуховой. Писатель часто подчеркивает внешнюю непривлекательность княжны Марьи. Вот один из первых портретов героини: «Зеркало отразило некрасивое, слабое тело и худое лицо. Глаза всегда грустные, теперь особенно безнадежно смотрели на себя в зеркало». Однако героиня отличается красотой душевной. Марья Болконская добра и милосердна, открыта и естественна. Ее внутренний мир необыкновенно богат, возвышен. Все эти качества отражаются в глазах княжны, которые «большие, глубокие и лучистые (как будто лучи теплого света иногда снопами выходили из них), были так хороши, что очень часто, несмотря на некрасивость всего лица, глаза эти делались привлекательнее красоты». Княжна Марья мечтает о семье, и приезд отца и сына Курагиных невольно рождает в ней надежды на любовь и счастье. Смятение героини, ее взволнованность, чувство стыда, неловкости перед француженкой и Лизой, которые совершенно искренне «заботились о том, чтобы сделать ее красивою» – все эти чувства отразились на ее лице. «Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, лицо ее покрылось пятнами, и с тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливавшемся на ее лице, она отдалась во власть m-ll Bourienne и Лизы. Обе женщины заботились совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивою. Она была так дурна, что ни одной из них не могла прийти мысль о соперничестве с нею…». Совсем иной предстает княжна Марья во время встречи с Николаем Ростовым. Здесь героиня естественна, она не заботится о произведенном ею впечатлении. Она все еще расстроена смертью отца, разочарована и обескуражена поведением богучаровских мужиков, не принявших ее «помощи» и не выпускавших ее из имения. Признав в Ростове русского человека своего круга, того, кто может понять и помочь, она смотрит на него глубоким, лучистым взглядом, говорит дрожавшим от волнения голосом. Внешность героини здесь дается в восприятии Николая Ростова, которому видится в этой встрече «что-то романическое». «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая-то странная судьба натолкнула меня сюда!..И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении!», – думает он, глядя на княжну Марью. Но и княжна Марья не остается равнодушной к нему. Появление Николая пробуждает в душе ее любовь, робкую надежду на счастье, «новую силу жизни». И все чувства героини отражаются в ее внешнем облике, придавая глазам ее – блеск, лицу – нежность и свет, движениям – грацию и достоинство, голосу – «новые, женские грудные звуки». Вот как Толстой описывает княжну Марью во время встречи с Николаем в Воронеже: «Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица». Тип «бездушной, безобразной» красоты воплощен в романе в образе Элен Безуховой. В этой героине Толстой демонстративно подчеркивает ее яркую, ослепительную внешность. «Княжна Элен улыбнулась; она поднялась с той же неизменяющеюся улыбкою вполне красивой женщины, с которой она вошла в гостиную. Слегка шумя своею белою бальною робой, убранною плющом и мохом, и блестя белизной плеч, глянцем волос и бриллиантов, она прошла между расступившимися мужчинами, не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезно предоставляя каждому право любоваться красотою своего стана, полных плеч…Элен была так хороша, что не только не было в ней заметно и тени кокетства, но, напротив, ей как будто совестно было за свою несомненную и слишком сильно и победительно-действующую красоту». Мы никогда не видим Элен непривлекательной, как видим иногда Наташу или княжну Марью. Однако уже в самой этой манере портретирования героини воплощается отношение к ней автора. Толстой, тонко подмечающий малейшие изменения душевной жизни персонажей, демонстративно однообразен в изображении Элен. Мы нигде не встречаем описаний глаз героини, ее улыбок, мимики. Красота Элен грубо телесна, ощутимо материальна, ее красивый стан, полные плечи – все как будто сливается с одеждой. Эта «демонстративная скульптурность» Элен подчеркивает «безжизненность» героини, полное отсутствие в душе ее каких-либо человеческих чувств и эмоций. Причем, это не просто «блестящие манеры» светской женщины, умело владеющей собой, – это внутренняя пустота и бессодержательность. Чувство жалости, стыда или раскаяния ей незнакомо, она лишена какой-либо рефлексии. Отсюда стабильность, статичность ее портрета.

И наоборот, эмоциональность Наташи Ростовой, живость ее, все многообразие ее душевных движений писатель раскрывает нам в описаниях ее оживленных глаз, ее разных улыбок. У Наташи бывает «детская» улыбка, улыбка «радости и успокоения», улыбка, «просиявшая из-за готовых слез». Выражение лица ее передает множество самых разнообразных чувств. Динамичность портретов Наташи в романе обусловлена и тем, что Толстой изображает, как она взрослеет, превращаясь из ребенка в девушку, а затем в молодую женщину. Наташа Ростова впервые предстает перед нами юной девочкой, живой и неугомонной. «Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, выскочившими из корсажа от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталонах и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка». Трогательно невинна Наташа на первом в своей жизни «взрослом» балу. Во взгляде ее – «готовность на величайшую радость и величайшее горе», «отчаяние» и «восторг», испуг и счастье. «Давно я ждала тебя» – как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка своей просиявшей из-за готовых слез улыбкой… Ее оголенные шея и руки были худы и некрасивы в сравнении с плечами Элен. Ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользивших по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не уверили, что это так необходимо надо». Неуверенность и радость, волнение, гордость собой и зарождающееся чувство любви – основные чувства героини, тонко подмеченные Толстым в ее портрете. Описание внешности здесь сопровождается авторским комментарием, почти открытым обозначением чувств Наташи. Такого рода комментарии мы не встречаем в портретах, созданных Пушкиным, Гоголем или Тургеневым. Толстой не только фиксирует внешность героя в динамике, но и раскрывает то, чем вызваны те или иные изменения, раскрывает чувства и эмоции. Для более глубоко раскрытия внутреннего мира героя Толстой зачастую использует какую-либо повторяющуюся деталь внешности. Такой деталью являются глубокие, лучистые глаза княжны Марьи, «мраморные» плечи Элен, шрам на виске Кутузова, белые руки Сперанского, «перепрыгивающие» щеки князя Василия. Все эти детали выполняют характеристическую функцию. Такого рода повторяющиеся детали, создающие лейтмотив портрета, мы встречаем в романах Тургенева (душистые усы Павла Петровича в романе «Отцы и дети»). Особое место в описании внешности у Толстого занимает изображение глаз героев. Фиксируя выражение глаз своих персонажей, характерные особенности взгляда, писатель раскрывает сложные внутренние процессы их душевной жизни, передает настроение человека. Так, «быстрые» и «строгие» глаза старика Болконского подчеркивают проницательность, скептицизм этого человека, его энергию, деловитость, презрение ко всему показному, фальшивому. «Прекрасные наглые глаза» Долохова передают противоречивость его натуры: сочетание в характере его благородства и наглости, развязности. Вот как описывает Толстой взгляд умирающей Лизы Болконской, когда князь Андрей возвратился с войны. «Блестящие глаза, смотревшие детски-испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», – говорило ее выражение…». «Она вопросительно, детски-укоризненно посмотрела на него. «Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже!» – сказали ее глаза». Иногда писатель сравнивает своих героев с животными. В этом ракурсе Толстой описывает внешность Лизы Болконской. После ссоры с мужем «сердитое, беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазами на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающее выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом». Князь Андрей подавляет свою жену, порой он бесцеремонен с ней – Лиза же зачастую принимает его поведение как должное, не пытается сопротивляться. Сравнением с собакой автор подчеркивает покорность, «миролюбивость», определенное благодушие героини. Вообще, сравнивая манеры, поведение героев с повадками животных, Толстой достигает великолепного художественного эффекта. Так, массивного, толстого и неловкого Пьера в романе называют медведем за его огромную физическую силу, неловкие движения, «неумение войти в салон». Соню, с ее необыкновенной плавностью движений, грациозностью и «несколько хитрою и сдержанною манерой», Толстой сравнивает с красивым, но еще не сформировавшимся котенком, «который будет прелестной кошечкой». И в финале романа в Соне действительно проявились «кошачьи повадки». Толстой подчеркивает в героине «добродетельность», граничащую с душевной холодностью, в ней нет страстности, горячности, эгоизма, необходимой, по мысли автора, воли к жизни. Поэтому Соня – «пустоцвет». Живя в семье Николая, она дорожила «не столько людьми, сколько всей семьей. Она, как кошка, прижилась не к людям, а к дому». Таким образом, «диалектика души», столь глубоко исследуемая писателем в романе, со всей полнотой раскрывается в описании их лиц, улыбок, глаз, жестов, движений, походки. Другим художественным средством, позволяющим передать душевное состояние героя, становится у Толстого пейзаж. Картины природы в романе раскрывают мысли и чувства персонажей, подчеркивают черты характера. Так, исследователи неоднократно отмечали значение образа «голубого, бесконечного неба» в раскрытии внутреннего облика Андрея Болконского. Образ этот сопровождает героя на протяжении всего его жизненного пути, метафорически передавая некоторые черты его характера: холодность, рассудочность, стремление к небесному идеалу. Пейзажи в романе обрамляют те или иные этапы жизни персонажей, сливаются с их душевными кризисами или символизируют обретение внутренней гармонии. В этом плане важен пейзаж, открывшийся раненому князю Андрею на поле Аустерлица. Это все та же картина бесконечного, далекого неба, равнодушного к человеческим судьбам, заботам, стремлениям. «Над ним не было ничего уже, кроме неба, – высокого неба, не ясного, но все-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей… Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба…». Герой переживает здесь душевный кризис, разочарование в своих честолюбивых помыслах. Чувство же духовного обновления, «возвращения к жизни» в князе Андрее Толстой вновь соотносит с природным образом – могучего, старого дуба. Так, по дороге в рязанские имения, герой проезжает через лес и видит старый огромный дуб, с обломанными суками, глядящий «каким-то старым, сердитым и презрительным уродом». «Весна, и любовь, и счастие! – как будто говорил этот дуб. – И как не надоест вам все один и тот же глупый, бессмысленный обман. Все одно и то же, и все обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастья. Вон смотрите – сидят задавленные мертвые ели, всегда одинаковые, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков. Как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам». Настроение героя здесь полностью соответствует картинам природы. Но в Отрадном Болконский встречает Наташу, слышит невольно ее разговор с Соней, и в душе его, неожиданно для него самого, поднимается «путаница молодых мыслей и надежд». И на обратном пути он уже не узнает старого дуба. «Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого горя и недоверия – ничего не было видно. Сквозь столетнюю жесткую кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да это тот самый дуб», – подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное весеннее чувство радости и обновления». Другим важнейшим средством передачи «диалектики души» является в романе внутренний монолог. В.В. Стасов писал, что «в «разговорах» действующих лиц нет ничего труднее «монологов». Здесь авторы фальшат и выдумывают более, чем во всех других своих писаниях… Почти ни у кого и нигде нет тут настоящей правды, случайности, неправильности, отрывочности, недоконченности и всяких скачков. Почти все авторы (в том числе и Тургенев, и Достоевский, и Гоголь, и Пушкин, и Грибоедов) пишут монологи совершенно правильные, последовательные, вытянутые в ниточку и в струнку, вылощенные и архилогические… А разве мы так думаем сами с собою? Совсем не так. Я нашел до сих пор одно единственное исключение: это граф Толстой. Он один дает в романах и драмах – настоящие монологи, именно со своей неправильностью, случайностью, недоговоренностью и прыжками» . Вспомним эпизод, где Ростов проигрывает Долохову большую сумму денег. Последний, видевший в Николае своего счастливого соперника, хочет во что бы то ни стало отомстить ему, а заодно и приобрести возможность шантажировать его. Не отличаясь особой порядочностью, Долохов втягивает Николая в карточную игру, во время которой тот проигрывает огромную сумму денег. Помня о бедственном положении своей семьи, Ростов, похоже, сам не понимает, как все это могло случиться, и до конца не верит в происходящее. Он зол на себя, расстроен, не может понять Долохова. Вся эта сумятица чувств и мыслей героя мастерски передана Толстым во внутреннем монологе. «Шестьсот рублей, туз, угол, девятка…отыграться невозможно!.. И как бы весело было дома…Валет, но нет…это не может быть!.. И зачем же это он делает со мной?..» – думал и вспоминал Ростов». «Ведь он знает, – говорил он сам себе, – что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил…Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие?..». В другом месте княжна Марья догадывается об истинных причинах холодности к ней Николая Ростова. «Так вот отчего! Вот отчего! – говорил внутренний голос в душе княжны Марьи. – …Да, он теперь беден, а я богата…Да, только от этого…Да, если б этого не было…». Внутренняя речь у Толстого часто кажется отрывистой, фразы – синтаксически незавершенными. Как отмечал Чернышевский, «внимание графа Толстого более всего обращено на то, как одни чувства и мысли развиваются из других; ему интересно наблюдать, как чувство, непосредственно возникшее из данного положения или впечатления,…переходит в другие чувства, опять возвращается к прежней исходной точке и опять и опять странствует» . Смену этих душевных движений, чередование их мы наблюдаем во внутреннем монологе Андрея Болконского перед Бородинским сражением. Князю Андрею кажется, что «завтрашнее сражение самое страшное изо всех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно» представляется ему. Вся жизнь его кажется ему неудавшейся, интересы мелочными и низменными. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни… – Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Князь Андрей будто убеждает себя в том, что его жизнь и жизни его близких не так уж хороши, чтобы их жалеть. Мрачное настроение Болконского усиливается по мере того, как он все больше и больше вспоминает прошлое. Он вспоминает о Наташе, и ему становится тоскливо. «Я понимал ее – думал князь Андрей. – Не только понимал, но эту-то душевную силу, эту искренность, эту открытость душевную, эту душу я и любил в ней…так сильно, так счастливо любил…». Затем Болконский думает об Анатоле, своем сопернике, и тоска его переходит в отчаяние, чувство произошедшего с ним несчастья с новой силой овладевает его душой. «Ему ничего этого не было нужно. Он ничего этого не видел и не понимал. Он видел в ней хорошенькую и свеженькую девочку, с которою он не удостоил связать свою судьбу. А я? И до сих пор он жив и весел?». Смерть представляется герою избавлением от всех несчастий его жизни. Но, оказавшись рядом со смертью, на Бородинском поле, когда «граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом», Болконский вдруг почувствовал страстный порыв любви к жизни. «Неужели это смерть – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика – я не могу, я не хочу умирать, я люблю жизнь, эту траву, землю, воздух…». Как замечает С.Г. Бочаров, эти природные образы земли (трава, полынь, струйка дыма), символизирующие жизнь, во многом противоположны образу неба, символизирующего в романе вечность«Война и мир» Л.Н. Толстого. – В кн.: Три шедевра русской классики. М., 1971, с. 78.»>. Однако князь Андрей в романе связан именно с образом неба, поэтому в этом порыве к жизни есть определенная несогласованность, мы можем предположить будущую смерть героя. Внутренний монолог у писателя часто выступает как одно из средств характеристики персонажа. Эгоизм, раздражительность, деспотизм старого князя Болконского и вместе с тем его ум, проницательность, умение разбираться в людях Толстой раскрывает не только в его поступках, но и во внутренних монологах героя. Так, Николай Андреевич быстро распознает истинную натуру Анатоля Курагина, приехавшего вместе с отцом свататься к княжне Марье. Старый князь Болконский по-своему привязан к дочери и при этом по-старчески эгоистичен. Ему жаль расставаться с княжной Марьей, а кроме того, он четко понимает, что молодой Курагин глуп, безнравствен и циничен. Николай Андреевич замечает интерес Анатоля к француженке, замечает смятение и волнение дочери, у которой появилась надежда создать собственную семью. Все это до крайности раздражает старика Болконского. «Что мне князь Василий и его сынок? Князь Василий болтунишка, пустой, ну и сын хорош должен быть…», – ворчал он про себя. Жизнь без княжны Марьи кажется старому князю немыслимой. «И к чему ей выходить замуж? – думал он. – Наверно, быть несчастною. Вон Лиза за Андреем (лучше мужа теперь, кажется, трудно найти), а разве она довольна своей судьбой? И кто ее возьмет из любви? Дурна, неловка. Возьмут за связи, за богатство. И разве не живут в девках? Еще счастливее!». Внимание Анатоля к m-lle Bourienne, оскорбляющее все чувства Николая Андреевича, простодушие его дочери, не замечающей этого внимания, суматоха, устроенная в доме из-за приезда Курагиных Лизой и француженкой, – все это доводит его буквально до бешенства. «Первый встречный показался – и отец и все забыто, и бежит, кверху чешется, и хвостом винтит, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу… Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хотя не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван о ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это…». В этой же сцене сватовства Курагиных открывается вся низменность мыслей Анатоля, цинизм и безнравственность его развращенной натуры. «А отчего же не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает», – думал Анатоль. Увидев m-lle Bourienne, он решил, что и «здесь, в Лысых горах, будет нескучно». «Очень недурна! – думал он, оглядывая ее. – Очень недурна эта компаньонка. Надеюсь, что она возьмет ее с собой, когда выйдет за меня, – подумал он, – очень, очень недурна». Таким образом, внутренняя речь у писателя «неправильная», подвижная, динамичная. «Воссоздавая движение мыслей, чувств своих героев, Толстой открывает то, что совершается в глубинах их души и о чем сами герои либо не подозревают, либо лишь смутно догадываются. Происходящее в глубинах души, с точки зрения Толстого, часто более истинно, чем осознанные чувства…», – пишет М.Б. Храпченко. Используя прием внутреннего монолога, писатель воспроизводит и особенности характеров персонажей, их внутренний мир.

В психологическом анализе Толстого также очень важен авторский комментарий к размышлениям, словам персонажа или каким-либо событиям. Вспомним, например, сцену объезда Багратионом войск перед Шенграбенским сражением. «Чья рота? – спросил князь Багратион у фейерверкера, стоявшего у ящиков. Он спрашивал: чья рота? А в сущности он спрашивал: уж не робеете ли вы тут? И фейерверкер понял это. – Капитана Тушина, ваше превосходительство, – вытягиваясь, закричал веселым голосом рыжий, с покрытым веснушками лицом, фейерверкер». И далее Толстой позволяет оценивать эти события своему герою, Андрею Болконскому. «Благодаря такту, который выказывал князь Багратион, князь Андрей замечал, что, несмотря на эту случайность событий и независимость их от воли начальника, присутствие его сделало чрезвычайно много. Начальники, с расстроенными лицами подъезжавшие к князю Багратиону, становились спокойны, солдаты и офицеры весело приветствовали его и становились оживленнее в его присутствии и, видимо, щеголяли перед ним своею храбростию». Другой важный художественный прием Л.Н. Толстого-психолога – это так называемое «остранение» (В. Шкловский). В основе его лежит описание предмета, явления, процесса как абсолютно незнакомого, отход от всех стереотипов, привычных ассоциаций, эффект нового, свежего взгляда. Этот прием писатель неоднократно использует в романе, определенным образом характеризуя героев, передавая их интеллектуальный уровень, мысли, настроение. Известный пример «остранения» в романе Толстого – восприятие оперы Наташей Ростовой. «На сцене были ровные доски посередине, с боков стояли крашеные картоны, изображающие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо, на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что-то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых в обтяжку панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками. Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, кланяться». Сцена эта показывает нам то, что изначально Наташе чужда светская жизнь, с ее фальшью, ложью, условностями. Ей кажется странным то, что она видит на сцене. Толстой изображает оперу как символ насквозь фальшивого светского общества. Характерно, что именно здесь Наташа знакомится с Элен и невольно поддается ее пагубному влиянию.

Таким образом, Л.Н. Толстой в романе «Война и мир» предстает перед нами как гениальный психолог, открывающий глубины человеческой души и грани характеров.

(части первая и вторая второго тома)

Первая часть второго тома начинается описанием приезда Николая Ростова домой. Обратите внимание, как «подслушал» Толстой такие близкие и понятные всем нам чувства человека, возвращающегося к родным местам после долгой разлуки. Нетерпение: быстрей, быстрей домой, туда, куда стремился Николай все последние месяцы и дни. «Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» И радость узнавания: вот «карниз с отбитой штукатуркой»; «все та же дверная ручка замка, за чистоту которой сердилась графиня, так же слабо отворялась», «те же ломберные столы, та же люстра в чехле»… И счастье любви всех к одному тебе, и радость, радость…

После возвращения домой Николай Ростов завел «своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками» и превратился в «молодца-гусара». Ростовское (т.е. отзывчивость, чуткость) и гусарское (т.е. бесшабашность, лихость, грубость нерассуждающего вояки) – вот две противоборствующие стороны характера Николая Ростова.

Свой крупный проигрыш Долохову Ростов обещает заплатить завтра, дает честное слово и с ужасом осознает невозможность его сдержать. Он возвращается домой, и ему, в его состоянии, странно видеть обычный мирный уют семьи: «У них все то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?» Наташа собирается петь. Это непонятно и раздражает его: чему она может радоваться, «пулю в лоб, а не петь»…

В человеке, по убеждению Толстого, живут самые разнообразные чувства, стремления, желания. Поэтому писатель видит своего героя «то злодеем, то ангелом, то мудрецом, то идиотом, то силачем, то бессильнейшим существом».

События повседневной жизни для персонажей романа всегда многозначительны. Николай слушает пение сестры, и неожиданное совершается с ним: «вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и все в мире сделалось разделенным на три темпа… Эх, жизнь наша дурацкая! –думал Николай. – Все это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – все вздор… а вот оно – настоящее».

Требования «чести» - все для Ростова. Они-то и определяют его поведение. Но в ту минуту, когда он слушает пение сестры, эти требования кажутся ему вздором, никому не нужными условностями. И только что бывший самым несчастным человеком, Николай переживает минуту самого полного счастья. «Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день». Важность и обязательность дворянских и гусарских правил исчезает в потоке подлинно человеческого, настоящего чувства, вызванного музыкой. Настоящее чаще всего открывается человеку через потрясение, через кризис.

Динамика развития характера, его противоречивость находит отражение и в портретных характеристиках.

Вот Долохов. Он беден, незнатен, а друзья (Курагин, Безухов, Ростов) – графы, князья – денежны, удачливы. У Курагина и Ростова сестры – красавицы, у Долохова – горбунья. Он полюбил девушку «небесной чистоты», а Соня влюблена в Николая Ростова. Как и в Печорине, свет убил в Долохове лучшие качества души. Но если Печорин не дорожил светским обществом и презирал его, то Долохов напрягает все силы, чтобы быть в этом обществе равным. Для этого надо было постоянно играть роль светского льва. Со временем маска стала его лицом. И уже трудно понять, кто он: любящий сын, брат, друг или светский хлыщ, дуэлянт, картежник.

Обратим внимание на детали портрета: «рот его… всегда имел себе подобие улыбки»; взгляд «светлый, холодный». Во время карточной игры Николая Ростова неотвратимо притягивают «ширококостные, красноватые руки с волосами, виднеющимися из-под рубашки». «Подобие улыбки», «холодный взгляд», хищные, жадные руки – детали, рисующие жестокий, неумолимый облик одного из людей-масок.

Динамическая деталь: взгляд, жест, улыбка (обычно в форме распространенного определения или причастного, деепричастного оборота) – указывает внимательному читателю на душевное состояние или мгновенное внутреннее движение героя:

«Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать, и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он себя поведет с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня. Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что, так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому чтонельзя не любить ее». (Том II, ч. первая, I).

Приемом проникновения в психологию действующего лица художественного произведения является внутренний монолог – размышления, думы, внутренняя («про себя») речь, рассуждения персонажа. Толстой же часто внутренний монолог сочетает с несобственно-прямой речью, т.е. вторгается в потаенные мысли героя, перебивает их, разъясняет, ищет причины тех или иных поступков, от себя передает впечатления персонажа.

Вот один из примеров: размышления Пьера Безухова после дуэли с Долоховым:

«Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть все, что было с ним, но не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо-насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее, каким оно было, когда он повернулся и упал в снег.

Что же было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, - отвечал внутренний голос». (Т. II, ч. первая, VI).

Одна мысль вызывает другую; каждая в свою очередь порождает цепную реакцию соображений, выводов, новых вопросов…

Привлекательность ищущих, думающих, сомневающихся героев заключается именно в том, что они страстно хотят понять, что же такое жизнь, в чем ее высшая справедливость? Отсюда - непрерывное движение мыслей и чувств, движение как столкновение, борьба («диалектика») разнообразных решений. «Открытия», которые делают герои, - это ступени в процессе их духовного развития.

Диалектика душевных движений отражается в диалогах: собеседники перебивают друг друга, речь одного вклинивается в речь другого, - и это создает не только естественную прерывистость разговора, но и живое смешение мыслей.

В диалогах раскрывается или полное взаимопонимание (Пьер – Андрей; Пьер – Наташа; Наташа – ее мать), или противоборство мыслей и чувств (Пьер – Элен; Пьер – Анатоль; кН. Андрей – Билибин).

И в диалогах художник часто используется несобственно-прямой речью, чтобы авторское отношение было совершенно ясно читателю.

«Диалектика души…» - так назвал Н.Г.Чернышевский особенности художественной манеры Л.Толстого в раскрытии внутреннего мира персонажей. «Диалектика души» определяет сложный синтаксический строй предложения. Художника не смущает ни громоздкость слова или предложения, ни пространность выражения. Главное для него – полно, обоснованно, исчерпывающе высказать все, что он считает необходимым.

________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________