Родился 21 февраля (6 марта) 1914 год в семье оркестровых музыкантов, в шесть лет начал обучаться игре на фортепиано, затем занимался также теорией музыки у Н. С. Жиляева, который оказал огромное влияние на его творческое развитие.
В 1931 году Кондрашин поступил в МГК имени П. И. Чайковского в класс оперно-симфонического дирижирования к Б. Э. Хайкину. Три года спустя он получил место помощника дирижёра Музыкальной студии МХТ под руководством Владимира Немировича-Данченко, где впервые встал за пульт 25 октября 1934 года.
Окончив консерваторию в 1936 году, Кондрашин стал дирижёром Малого театра в Ленинграде, где под его управлением состоялись представления опер А. Ф. Пащенко «Помпадуры», Дж. Пуччини «Девушка с Запада», М. М. Черёмухина «Калинка» и др. На первом Всесоюзном конкурсе дирижёров в 1938 году Кондрашин получил почётный диплом, а музыкальная критика отметила его высокое мастерство.
В 1943 году Кондрашин получает приглашение в Большой театр, только что вернувшийся из эвакуации из Куйбышева. Молодой дирижёр знакомится с С. А. Самосудом, А. М. Пазовским, Н. С. Головановым, которые помогли ему расширить музыкальный кругозор и усовершенствовать мастерство управления оперным оркестром. Под управлением Кондрашина было поставлено несколько новых опер, в это время он также часто выступает с ведущими оркестрами страны, исполняя сочинения Н. Я. Мясковского, С. С. Прокофьева, Д. Д. Шостаковича, Рахманинова, П. И. Чайковского, Ф. Листа и Р. Вагнера. В 1948 и 1949 годах он получает Сталинскую премию первой и второй степени, соответственно.
Покинув Большой театр в 1956 году, Кондрашин начал карьеру гастролирующего дирижёра, заслужив репутацию блестящего аккомпаниатора: с оркестрами под его управлением выступали Д. Ф. Ойстрах, С. Т. Рихтер, М. Л. Ростропович, Э. Г. Гилельс, Л. Б. Коган и другие выдающиеся музыканты. На Первом конкурсе имени П. И. Чайковского в 1958 с оркестром под управлением Кондрашина на третьем туре и на гала-концерте играл Ван Клиберн, и в том же году Кондрашин впервые посетил с гастролями США и Великобританию.
В 1960-1975 годах Кондрашин возглавлял Симфонический оркестр Московской филармонии. Этот период считается самым плодотворным в карьере дирижёра. Под его управлением оркестр Московской филармонии выдвинулся в число ведущих музыкальных коллективов страны.
В декабре 1978 года после очередного концерта в Нидерландах Кондрашин принял решение не возвращаться в СССР. Вскоре он получил место главного приглашённого дирижёра оркестра Концертгебау в Амстердаме, а в 1981 году должен был возглавить Симфонический оркестр Баварского радио, однако скоропостижно умер от инфаркта.
Творчество
Кондрашин - один из крупнейших дирижёров XX века. По его собственным словам, он стремился, подобно дирижёрам прошлых лет, выработать собственное уникальное и неповторимое звучание оркестра. За время работы с оркестром Московской филармонии он исполнил многие сочинения классических и современных авторов, в том числе цикл из всех симфоний Г. Малера, а также произведения Б. Бартока, П. Хиндемита, А. И. Хачатуряна, М. С. Вайнберга, Г. В. Свиридова, Б. А. Чайковского (Б. А. Чайковский посвятил К. П. Кондрашину свою Вторую Симфонию) и многих других композиторов. Кондрашин - первый дирижёр, исполнивший цикл из всех пятнадцати симфоний Д. Д. Шостаковича, при этом Четвёртая (не исполнявшаяся со времени своего написания - 1936) и Тринадцатая симфонии были исполнены в 1962 году впервые.
Среди осуществлённых записей - произведения И. Брамса (все симфонии; концерт для скрипки с оркестром с Д. Ф. Ойстрахом), М. Вайнберга (симфонии № 4-6), А. Дворжака (концерт для скрипки с оркестром с Ойстрахом), Г. Малера (симфонии № 1, 3-7, 9), С. С. Прокофьева («Кантата в XX-летию Октября», «Ала и Лолий»), М. Равеля («Испанская рапсодия», «Вальс»), С. В. Рахманинова («Колокола», «Симфонические танцы», концерт № 3 для фортепиано с оркестром с Ваном Клиберном), Н. А. Римского-Корсакова («Снегурочка», концерт для фортепиано с оркестром с С. Т. Рихтером), А. Н. Скрябина (1 часть «Предварительного действа» в редакции А. П. Немтина - первая запись), П. И. Чайковского (симфонии № 1, 4, 5, 6, концерт № 1 для фортепиано с Ваном Клиберном), Д. Д. Шостаковича (все симфонии, «Октябрь», «Казнь Степана Разина», «Над родиной нашей Солнце сияет», концерт № 2 для скрипки с оркестром с Ойстрахом) и др.
Звучание оркестра под управлением Кондрашина отличалось уравновешенностью текстуры звучания, чётким контролем над динамикой, теплотой и единством тембра. Некоторые из своих мыслей и методов работы с оркестром Кондрашин отразил в книге «О дирижёрском искусстве», вышедшей в печать в 1972 году.
Награды и премии
- Сталинская премия первой степени (1948) - за дирижирование оперным спектаклем «Вражья сила» А. Н. Серова на сцене ГАБТ
- Сталинская премия второй степени (1949) - за дирижирование оперным спектаклем «Проданная невеста» Б. Сметаны на сцене филиала ГАБТ
- Государственная премия РСФСР имени М. И. Глинки (1969) - за концертные программы (1966-1967) и (1967-1968)
- народный артист СССР (1972)
- заслуженный деятель искусств РСФСР (1951)
- орден Трудового Красного Знамени и медали
Библиография
- Ражников В. Кондрашин рассказывает о музыке и о жизни. - М.: Музыка, 1989
Кирилл Кондрашин… Один из выдающихся отечественных дирижеров, Народный артист СССР, обладатель двух Сталинских премий – и невозвращенец…
Музыкальная судьба была предначертана Кириллу Петровичу Кондрашину с рождения – такой была московская семья, в которой он в 1914 г. появился на свет. Мать его была первой женщиной, прошедшей по конкурсу в оркестр Большого театра, а будущего супруга встретила она в оркестре Сергея Кусевицкого. Талантливый мальчик осваивал искусство фортепианной игры в музыкальной школе, потом поступил в техникум им. В.В.Стасова. В 17 лет юноша уже знал, что будет дирижером. Этому искусству обучается он в Московской консерватории.
Профессиональную карьеру Кирилл Петрович начинал в Музыкальном театре им. В.И.Немировича-Данченко в качестве… исполнителя-ударника. Впрочем, дирижерский дебют не заставил себя ждать: в 1934 г. он дирижирует «Корневильскими колоколами», а затем – «Чио-чио-сан».
Консерваторский наставник Кондрашина – – возглавлял Малый оперный театр в Ленинграде, и в 1937 г. молодой дирижер был приглашен туда. Под его управлением исполняются « », « », «Проданная невеста», «Девушка с Запада», « », «Тихий Дон». По прошествии года Кондрашин удостаивается диплома второй степени на Всесоюзном конкурсе дирижеров. Это было очень значительное достижение, учитывая, что соперниками его были более опытные дирижеры.
В 1943 г. Кирилл Петрович приходит в Большой театр. Он работает над « », «Вражьей силой», «Галькой» и другими операми. И все-таки он ощущает в себе потенциал дирижера не столько оперного, сколько симфонического. Реализовывать себя в этом качестве он начинает в послевоенное время: подготавливает цикл «Развитие скрипичного концерта» с Госоркестром, удостаивается приза Будапештского фестиваля, выступив там с Московским молодежным симфоническим оркестром.
В 1956 г. Кондрашин покинул Большой театр и посвятил себя симфоническому дирижированию, а в 1960 г. стал главным дирижером оркестра Московской филармонии. Этот оркестр уступал по уровню таким коллективам, как Госоркестр или оркестр Ленинградской филармонии, в особенности это касалось струнной группы, но Кондрашину удавалось добиваться от музыкантов высоких результатов.
Оркестрантам Кондрашин запомнился не только своим дирижерским талантом, но и отеческой заботой о них, музыканты даже называли его «папой». Благодаря хлопотам дирижера многие из них получили квартиры, а когда не имевшему московской прописки флейтисту угрожало выселение, Кирилл Петрович предотвратил это с помощью телеграммы, направленной лично Хрущеву и подписанной несколькими известными композиторам и музыкантами. На гастролях во Франции он всем оркестрантам купил за свой счет билеты на Эйфелеву башню. Во время летних гастролей по стране музыкантов зачастую размещали без особых удобств, и дирижер делил с ними все лишения, хотя ему могли предоставить более комфортные условия.
Будучи таким «демократом» в быту, Кондрашин был исключительно строг и требователен в репетиционной работе. Главной чертой его исполнения была точность и скрупулезность. Дирижерская импровизация была ему не свойственна – всё у него всегда было точно рассчитано, он нередко требовал от оркестрантов «откусить звук». Такой точный расчет присутствовал даже в организации репетиций – перед перерывом он всегда заканчивал какой-то более или менее завершенный раздел (например, экспозицию сонатной формы).
Программы оркестра отличались разнообразием: , чьи симфонии прежде звучали в Москве несравненно реже, чем в Ленинграде, Хиндемит, произведения современников – , Бориса Чайковского, . Дирижировал Кондрашин премьерами «Казни Степана Разина» и .
С оркестром, который он возглавлял, Кондрашин ощущал себя единым целым, не пожелав оставить его, когда в 1964 г. получил предложение возглавить Госоркестр. Он вывел свой исполнительский коллектив на высокий уровень. Но к середине 1970-х гг. у него начинаются нарушения слуха. Дирижер тяжело это переживал – ведь он привык требовать безупречности и от себя, и от коллег, и в 1975 г. Кирилл Петрович принимает решение оставить оркестр. Впоследствии с ним поступили не лучшим образом: вскоре после его ухода коллектив отмечал юбилей, на который Кондрашина «забыли» пригласить. В буклете, где помещались цитаты из восторженных иностранных рецензий, которые во многом являлись заслугой Кондрашина, его имя едва упоминалось.
Имя Кирилла Кондрашина было известно за пределами СССР, он неоднократно бывал в Голландии как приглашенный дирижер. Но во время каждой такой поездки он опасался, что этот раз будет последним: на выезд за границу тогда требовалось разрешение, а его могли не выпустить под предлогом состояния здоровья. В 1978 г. во время очередных гастролей он решает не возвращаться на родину. Вскоре он становится приглашенным дирижером амстердамского оркестра Консертгебау. В 1981 г. он получил предложение возглавить Симфонический концерт Баварского радио, но сделать это не успел. В марте того года Кондрашин дирижировал в Амстердаме исполнением . Через несколько часов после концерта дирижер скоропостижно скончался.
Музыкальные Сезоны
Дипломант 2-й степени 1-го Всесоюзного конкурса дирижеров (1938)
Сталинские премии (1948, 1949)
Государственная премия РСФСР им. М. И. Глинки (1969)
Награжден орденами Трудового Красного Знамени, Октябрьской революции, Большой золотой медалью Всемирного Малеровского общества (1973)
Дирижер, педагог.
Родился в семье музыкантов. Первоначальное музыкальное образование получил в Музыкальной школе и Музыкальном техникуме им. В. В. Стасова (фортепиано). В 1931-36 гг. учился в Московской консерватории (класс оперно-симфонического дирижирования Б. Э. Хайкина). Исполнительскую деятельность начал в качестве участника группы ударных инструментов в оркестре Оперного театра им. К. С. Станиславского, там же дебютировал как оперный дирижер (оперетта «Корневильские колокола» Р. Планкетта, 1934 г.), руководил самодеятельным оркестра Дома ученых.
В 1937 г. был приглашен в Ленинградский Малый оперный театр, который тогда возглавлял Хайкин. После первой удачной самостоятельной работы (опера «Помпадуры» А. Ф. Пащенко) осуществил ряд крупных постановок («Свадьба Фигаро» В. А. Моцарта, «Борис Годунов» М. П. Мусоргского, «Чио-Чио-сан», «Девушка с Запада» Дж. Пуччини). Дирижировал также балетами. В 1943-56 гг. — дирижер Большого театра (оперы «Снегурочка» Н. А. Римского-Корсакова, «Проданная невеста» Б. Сметаны, «Галька» С. Монюшко, «Вражья сила» А. Н. Серова, «Бэла» Ан. Н. Александрова и др.). По признанию Кондрашина, работа в театре во многом сформировала принципы его подхода к исполнению симфонической музыки, вызвала стремление выработать современный, гибкий исполнительский стиль, добиться высокой культуры ансамблевой игры (Петрушанская Р., 1975). Тяготение к симфоническому дирижированию привело Кондрашина в Московский молодежный симфонический оркестр, получивший в 1949 г. Большой приз Будапештского фестиваля.
С 1956 г. выступал с различными коллективами исключительно как симфонический дирижер. При его живейшем участии значительно повысился уровень многих отечественных оркестров (Горьковского, Новосибирского, Воронежского). Сотрудничал также с зарубежными оркестрами, в частности с симфоническим оркестром в Пхеньяне (КНДР). Проявил себя как замечательный ансамблист и аккомпаниатор. Совместно с Д. Ф. Ойстрахом подготовил цикл «Развитие скрипичного концерта» (1947/48; с Государственным симфоническим оркестром СССР). Характерные черты творческого облика дирижера — масштабность и эмоциональность исполнения, виртуозная отработка деталей, умение подчинить себе оркестр (Ойстрах, 1974).
Играл с Э. Г. Гилельсом (все фортепианные концерты Л. ван Бетховена). Аккомпанировал финалистам 1-го Международного конкурса имени П. И. Чайковского (1958). После чего в «дуэте» с В. Клиберном гастролировал в Великобритании. Стал первым советским дирижером, выступившим в США (1958). Позднее гастролировал во многих странах мира (Австрия, Бельгия, Венгрия, Нидерланды, Италия, Швейцария). В 1960-75 гг. — главный дирижер симфонического оркестра Московской филармонии. Владел обширным репертуаром. Первый исполнитель сочинений Д. Д. Шостаковича (Четвертая и Тринадцатая симфонии, Второй концерт для скрипки с оркестром, «Казнь Степана Разина»), А. И. Хачатуряна, Г. В. Свиридова, Р. К. Щедрина, Б. А. Чайковского (посвятил Кондрашину Вторую симфонию), М. С. Вайнберга (посвятил Кондрашину Пятую симфонию), Ю. М. Буцко, А. А. Николаева и др. Подготовил ряд монографических циклов, в том числе: «Восемь симфоний Малера», «Пятнадцать симфоний Д. Шостаковича», «Шесть симфоний Л. ван Бетховена», «Семь симфоний С. Прокофьева». С 1978 г. занимал пост 2-го главного дирижера оркестра «Консертгебау» (Нидерланды). Кондрашина приглашали также стать главным дирижером оркестра Баварского радио.
В Московской консерватории преподавал в 1950-1953 и 1972-1978 гг.
С 1984 г. в Амстердаме регулярно проводится Международный конкурс молодых дирижеров имени Кондрашина; с начала 1990-х гг. фестиваль имени Кондрашина организуют в Екатеринбурге.
О проекте «Конструктор успеха»
Как найти свое место в жизни, заняться тем, что получается легко и приносит счастье? Для этого нужно правильно применить знания, которые дал университет и сама жизнь. В проекте «Конструктор успеха» мы рассказываем о выпускниках Высшей школы экономики, которые реализовали себя в интересном бизнесе или неожиданной профессии. Герои делятся опытом — рассказывают, какие шишки набивали и как использовали предоставленные им шансы.
В инвестбизнесе, помимо профессиональных знаний, нужны совсем неожиданные качества: космическая стрессоустойчивость, склонность к работе без выходных в течение 10 лет. В рубрике «Конструктор успеха» Кирилл Кондрашин, руководитель направления DCM на российском и украинском рынках банка J.P. Morgan, рассказал, о чем часто не подозревают обладатели красных дипломов, зачем думать, как британский HR, и как новичку выжить в дебрях финансовых структур Лондона.
Сложно учиться на двухдипломной программе?
Одно из главных условий — хорошо знать английский язык, потому что обучение ведется на английском. У меня за плечами английская школа, так что с языком проблем не было. В этой программе был опасный момент: если ты не сдаешь лондонские экзамены с первого раза, пересдать их можно только на следующий год. «Хвост» по некоторым из них не позволяет перейти на следующий курс и придется оставаться на второй год. К счастью, у меня все завершилось благополучно.
Вам в принципе учеба давалась легко?
Меня всегда больше интересовала практическая сторона обучения, но теоретическая часть тоже давалась мне достаточно легко — можно сказать, что да, я был способным и, наверное, везучим студентом.
Получив диплом, вы продолжали учебу или сразу начали практиковать?
В лондонской программе есть так называемый first class diploma, эквивалентный нашему красному, потом есть upper second, second и так далее. У меня был upper second диплом (по-нашему — «четверочный») — с ним я поехал доучиваться в магистратуру в Warwick Business School в Великобританию, где получил скидку на обучение и частично стипендию. Начав учиться там, я понял, что после учебы хотел бы поработать в Лондоне — начало учебы в сентябре, а с ноября, как правило, подаются заявления на стажировки и работу. К декабрю я получил должность, потом другую, и так остался в Англии.
Почему именно в Лондоне стажируются и стараются получить работу юные финансисты?
Тут несколько факторов. Почему туда едут учиться? Потому что в Лондоне наравне с США очень хорошая система образования, за которым едут студенты из самых разных стран. Но Америка далеко и она дороже. Лондон сейчас является финансовым центром мира, но до 90-х никаким финансовым центром он не был — у большинства банков крупные офисы были в некотором разброде — в Милане, Мадриде, Франкфурте. А в 90-х, когда начали развиваться emerging markets, то офисы стали перемещаться в Лондон исходя из элементарного удобства, так что Лондон по крайней мере взял на себя европейскую нагрузку, постепенно стал доминирующим центром в Европе. Emerging markets — это развивающиеся рынки Латинской Америки, Азии, Африки, России, Восточной Европы, и там крупные офисы создавать неудобно (проще иметь один центральный офис в точке, где также размещаются офисы почти всех крупных компаний). Поэтому многие банки, из европейских стран в том числе, стали перевозить головные офисы в Лондон.
Если ты не выжил в инвестициях на старте, то этот бизнес вообще не для тебя. Часто это новость для обладателей красного диплома и институтских отличников
Каков сценарий построения карьеры в банковских дебрях Лондона?
Конечно, во всех хороших институтах есть карьерные центры, которые, правда, помогают больше советами, чем конкретными стажировками. В сентябре крупные компании и банки открывают набор кадров на следующий год, а в ноябре-декабре новички подают заявки на работу или стажировку. В принципе, процесс понятный: начинаешь с заполнения формы на сайте компании, где в письменном виде приводишь неоспоримые доводы — почему должны взять именно тебя, потом проходишь тесты, и если проходишь первый раунд, то тебя приглашают на интервью. Но радоваться рано: интервью также проходит в несколько раундов.
Какое количество ваших запросов получили положительный ответ?
Не так много. Сейчас я понимаю, что уже учась в бакалавриате, студенту нужно тренироваться писать письма работодателю. Нужно писать по-английски и писать так, как думают люди из отдела кадров компании, постараться описать то, что они ожидают получить от тебя. А когда ты только приехал в магистратуру и уже в сентябре начинаешь писать подобные письма, то вынужден заложить время даже на это — на оттачивание понимания мыслительного процесса местных HR"ов.
Мне кажется, или часто финансовые структуры злоупотребляют положением новичков? Ведь всегда есть соблазн придушить их еще не раскрывшееся эго крошечной зарплатой или «грязной» работой.
Нужно понимать, куда ты идешь работать. Пройти через тернии все равно придется, и их никто там специально не подставляет - такова структура индустрии. Если идешь работать в коммерческий банк — это «магазин», а если идешь в инвестбанк — то у тебя 16-часовой рабочий день, и это нормально. Постепенно с ростом карьеры нагрузка уменьшается, но если ты стагнируешь — дело только в тебе самом. Это тяжело, и если ты не выжил в инвестициях на старте, то этот бизнес вообще не для тебя. Часто это новость для обладателей красного диплома и институтских отличников.
Пожалуй, сотрудник инвестиционных структур должен обладать здоровьем космонавта.
Это правда, увы. Но и психологическая подготовка, и даже в большей степени она, важна для новичка. Работа в инвестбанке — для тех, у кого железные нервы и нерушимая вера в себя.
В чем ключевые моменты стрессовых ситуаций? И, кстати, почему 16-часовой рабочий день?
Просто много работы. Когда ты приходишь, надо быть готовым столкнутся со страшными (для новичка) сложностями — нужно делать очень много вещей, которым в институте не учат. Первые три года ты пытаешься понять, нужно ли то, что ты делаешь, сформировать свою картину, что даже у самых умных и быстрых занимает длительное время. Ты погружаешься в логику разных продуктов: почему это работает так, а это так не работает, поэтому приходится работать и в выходные, и тебе очень повезло, если выходит один выходной в неделю. Так — пять лет изо дня в день. Если твоя психика не дала трещину — значит, ты прирожденный сотрудник инвестиционного банка.
У каждого крупного банка должен быть свой реабилитационный центр.
Тогда банки бы превратились в хосписы, но у банков другой подход — тебя никто не держит, если не справился — просто уходи. Я работаю быстро, и поначалу было много новой информации, которую нужно понять. Я справился, но это очень индивидуально.
Сколько лет нужно проработать в таком темпе, чтобы начать отдыхать, или мечтать об отдыхе?
Когда через 10 лет ты оказываешься на уровне директора — нагрузка уменьшается. Это стандартный «лестничный» срок крупного инвестбанка.
Вы упомянули, что на работе учитесь другим вещам, неужто вам не хватило двухдипломного образования?
Это разные вещи. Академические знания важны для общего развития, тебе дали фундамент, а инструменты тебе дают на работе.
Через какие должности и компетенции вам пришлось пройти на этапе роста?
Примерно три с половиной года ты — аналитик, потом столько же associate эксперт, потом три года - вице-президент, потом - директор, и чтобы с вице-президента прыгнуть до директора, тебе нужно быть успешным — если ты работаешь плохо, тебя увольняют, если ты работаешь средне и хорошо, ты растешь и демонстрируешь показатели. Становишься директором, и можешь быть им сколько пожелаешь.
Как оценивают успешность работы — по количеству реализованных проектов?
Зависит от твоего уровня. На первых этапах (лет 6-8) все зависит от отзывов о тебе твоих коллег и руководителей. Потом зависит от того, сколько денег ты принес банку.
Когда через 10 лет ты оказываешься на уровне директора — нагрузка уменьшается
Были ли у вас неудачные проекты?
Вы вынесли из ошибок только позитивный опыт?
Ты постоянно учишься. От каждой сделки каждый раз «прилипает» что-то новое. Дальше ты можешь избегать предыдущих ошибок, но все равно каждый раз сталкиваешься с чем-то уникальным, и навсегда отгородиться ширмой успеха попросту невозможно. Грабли — обратная сторона успеха.
Как выживают и чем живут люди внутри компании?
В банковском деле человек человеку волк — это остро мотивированные и высокооплачиваемые сотрудники. Деньги — самый простой мотиватор. Другой мотиватор — любимая работа, он более крепкий. Ты можешь проводить переговоры с главами крупнейших компаний, это интересно, но для этого нужно дойти до высокого уровня — тоже мотиватор. Для инвестбанка должен быть определенный набор качеств: техничность выполнения задач, космическая стрессоустойчивость, отточенное общение с клиентами с целью убедить. Если у тебя есть набор таких характеристик, то ты вырастаешь. Например, в Америке набирают большие команды аналитиков, люди работают два года, потом 90% уходит на МВА, а потом в корпоративные финансы. Зато остаются акулы.
Работа за рубежом как строчка в резюме — большая заслуга?
Ты уже с этой строчкой можешь получить другие хорошие работы, прыгнуть на более высокую позицию. Начать в инвестбанке — совершенно не значит, что ты там будешь всю жизнь.
Расскажите о своей нынешней должности?
Я возглавляю рынки долгового капитала по России и Украине. Наше подразделение организовывает долговое финансирование путем выпуска еврооблигаций (облигаций, размещаемых среди международных инвесторов). Моя команда — номер один в регионе и с большим отрывом. В этом году мы сделали около 30 сделок в России.
Из кого состоит ваша команда?
Мы - часть более крупной команды, покрывающей Центральную и Восточную Европу, Ближний Восток и Африку, в ней работают люди разных национальностей. Работы много, потому что команды в инвестбанках относительно маленькие, это 3-5 человек по отдельным направлениям. Создавать большие команды и уменьшать нагрузку не очень получается, будет слишком большая цепочка, а профессионалов в этой области найти трудно и времязатратно. Если руководители компании привыкли говорить с одним человеком, они и будут с ним говорить, ты не можешь им сказать: «занят, поговорите с другим» — не та скорость работы. У меня в команде, кстати сказать, с начала моего руководства направлением работают два человека из МИЭФ, а за все время моей карьеры я нанял 6-7 выпускников МИЭФ.
Как у вас прошла адаптация к иностранной культуре?
В инвестбанках культура международная, у нас в команде нет ни одного англичанина. Я живу в Лондоне уже 13 лет, и я привык. Первый год, кстати, я работал в аудиторской компании, где совершенно другая атмосфера, почти все англичане — было менее комфортно. Среди разных культур больше понимания — быть может, автоматически вырабатывается какой-то тайный, но всем понятный невербальный язык.
Много ли в Лондоне выпускников Вышки, и поддерживаете ли вы отношения?
МИЭФ раз в год проводит там встречи выпускников — сначала я был активным участником встреч, а с течением лет понял, что уже никого не знаю. У меня жена из МИЭФ, могу сказать, что это некое сообщество с родственными мне взглядами и подходами к работе. Это приятно.
Когда у вас появилось время на хобби, на отдых, чем вы его заполнили? Вы, кажется, занимаетесь боксом.
Да, точнее — кик-боксингом. Езжу заниматься в Тайланд. Еще гоняю на мотоцикле, но сейчас у нас в семье маленький ребенок, так что свободное время посвящаю ему. В Лондоне жизнь более комфортная, чем в Москве: ты живешь в центре города, у тебя может быть свой сад, где после активной рабочей недели можно помедитировать и провести чудесные выходные с семьей.
Каков Лондон для жизни?
Лондон, с моей точки зрения, дороже, чем Москва (и ты платишь большие налоги), но с другой стороны — ты можешь пойти в дешевый ресторан, и еда там будет не хуже, чем в дорогом. В Лондоне не так холодно, можно пойти и посидеть в парке, ты можешь тратить меньше денег, но получить такое же удовольствие — там всегда есть выбор для всех. За это его и любят.
Вы с самого начала карьеры (а, может и учебы) понимали, чего вы хотите?
Мне нравились финансы. Но мало кто еще в институте строит планы на будущее — в том смысле, что парадигма будущего подвижна, а студент методом проб и ошибок только нащупывает правильный путь. Я мало тогда осознавал, куда двигаться. И даже посвятив себя инвест-банкингу, все еще был на перепутье — в инвестбанке очень много разных направлений, таких как трейдинг, сейлз, ресерч, деривативы, структурирование и т.д. очень много вещей. И бросаясь с головой в первую работу или стажировку, работая в 3-4 командах, ты понимаешь, что тебе нравится и где у тебя лучше получается реализоваться. Поэтому я считаю стажировки наиважнейшим способом определить свой вектор роста. При этом все же обмолвлюсь, что большая часть профессиональной карьеры — везение. По крайней мере в моем случае.
08-05-2009"Нина!
Поскольку ты категорически отказалась остаться со мной здесь на западе, мне остаётся только одно - сделать это самому. Прости меня за все то, что я причинил тебе и детям своим уходом. Но я больше не в силах жить в условиях постоянных творческих унижений и ограничений. Я считаю себя достойным не меньше, чем Рихтер или Кремер иметь право свободного выезда. Если же в этом отказывают, у меня нет другого выхода. И двухнедельные подачки выклянчивать я устал.
Я знаю, что в моем возрасте и с моими болезнями моя новая жизнь не продлится долго, и все же решаюсь на этот шаг.
Поцелуй детей. Они взрослые и наверное смогут если не простить, то понять меня. Я вас всех люблю, и вы всегда будете в моем сердце.
Прощай и прости. Кирилл."
Это письмо Нина Леонидовна Кондрашина получила в номере амстердамского отеля "Окура", проснувшись и ожидая, когда муж - дирижер Кирилл Петрович Кондрашин, вернется с прогулки, и они вместе пойдут завтракать.
Как после выяснилось, Кондрашин пришёл в полицейский участок и написал заявление о своём желании остаться в Голландии, где ему гарантируется работа, что могут подтвердить представители Концертгебау, куда он приглашался в течение одиннадцати лет, в статусе, отличающем его от обычного дирижёра-гастролёра.
Представители Концертгебау были вызваны в полицию, увидели Кондрашина в камере за решёткой, как было положено в таких случаях во избежании эксцессов; поговорили с ним, передали письмо от жены, с которой он не захотел увидеться, взяли от него ещё одно, теперь ответное письмо к жене, приехали к ней в отель, не умея скрыть удивления. Да, они понимали преимущества открытого общества перед закрытым, ценили свои права и сочувствовали тем, кто их не имеет, были информированы о положении в странах, так называемого, социалистического лагеря куда лучше тех, кто там жил, и само по себе решение Кондрашина остаться на Западе воспринималось ими как вполне понятное. Но вот только форма, в которую он свой поступок облёк... Провести целую ночь в полицейском участке, в камере за решёткой - странно как-то добровольно на такое себя обречь. Ведь он же не матрос, отставший от команды, не переметнувшийся агент - у него всё-таки имя было, репутация, даже слава. Сказал бы - ему бы помогли, всё бы устроили, прилично, цивилизованно...
Был декабрь 1978 года. И если на Западе недоумевать могли лишь по поводу формы поведения известного дирижёра, у нас в стране, где ещё никакими послаблениями и не пахло, потряс сам факт. Отъезды ещё не сделались повальными, в каждом случае обсуждались, осуждались безоговорочно по официальной линии, а там, где друг другу доверяли, вызывали споры, рождали версии, наводили на размышления.
Судьба Кондрашина показательна утратой ориентиров, характерной и для нашего теперешнего сознания. В ней логики соседствует с непредсказуемостью, воля с паническим безумием, пунктуальность с анархией, щепетильности с предельным эгоцентризмом. Хотя позволительно ли строго судить самоубийцу? Кирилл Петрович Кондрашин умер в декабре 1978 года, и его записка жене была предсмертной. Последующие два с половиной года, что он прожил в Голландии, нельзя считать продолжением его жизненного пути. Наступил обрыв. А потом –другая жизнь, другого человека.
Оснований для взрыва, бунта у него было предостаточно. Сорок семь лет из шестидесяти с хвостиком стоял за дирижёрским пультом: двадцать четыре года проработав в опере, а в 1960 году став главным дирижером симфонического оркестра Московской филармонии, которым руководил шестнадцать лет. Пробивал для своих оркестрантов ставки (к моменту его прихода они исчислялись от 100 до 150 рублей), готовил кадры (которые потом перемещались туда, где оплата была выше), расширял репертуар (причем фундаментально, циклами - скажем, сыграл симфонии Малера, Бетховена, Шостаковича), коллектив обретал всё больший авторитет, всё большую известность. Но когда оркестр филармонии праздновал своё 25-летие, Кондрашина, недавно ушедшего в отставку, новое руководство запамятовало пригласить, и в специально выпущенным к юбилею буклете о нём упомянули буквально строчкой. "Забывчивость" была хорошо продумана: в том же буклете цитировались зарубежные рецензии, с лестными для оркестра эпитетами, но имя Кондрашина, с которым оркестр зарубежную славу и снискал, опустили, вымарали с абсолютным бесстыдством. Тоже характерно - лакейское хамство, неблагодарность лакейская, лакейская страсть унизить того, перед кем только что подобострастно заискивали,
Новое руководство оркестра Московской филармонии с Кондрашиным обошлось по-свински, именно в духе времени. Да и сам Кондрашин в интригах не 6ыл новичком: на его глазах из Большого театра убирали Голованова, Самосуда, Мелик-Пашаева. В книге, вышедшей в издательстве "Советский композитор" в 1989 году, осуществленной, как там указано за счет автора, В.Ражникова, Кондрашин вспоминает о "придворном" театре и его героях-премьерах в манере зощенковского персонажа: когда его туда зачислили, по его словам, "с харчами у меня стало хорошо, как у всех, кто работал в Большом театре". Не меньше внимания уделено ставкам, кому сколько и за что. Можно не сомневаться, что все те сведения абсолютно точны, сберегались тщательно все годы. Но только после них, как-то невпопад, некстати воспринимается замечание о том, что тогда же "кто-то исчезал, кто-то бывал под следствием... Это не так, как в те тяжелые годы, но подобная чистка шла всегда. У меня впечатление, что это делается совершенно произвольно: для того, чтобы каждый боялся". Самосуд выразился определенней: «Из Большого театра не уходят, в Большом театре или умирают или арестовывают.»
Кондрашин родился в 1914 году, и мать его, и отец, "с родословной вполне в пролетарском духе", /цитата/, работали в оркестре Большого театра. Так что с музыкой Кирилл Петрович был связан с колыбели. А вот что касается общего образования, увы, оно досталось ему в русле процветающих в послереволюционные годы экспериментов: на педагогических курсах, куда Кондрашин поступил, в ходу было, так называемое, комплексное обучение, по принципу "не бей лежачего", о знаниях учащихся мало заботились, зато в ходу были доносы, публичные покаяния, разбирательства, способные все будущее перечеркнуть. И Кондрашина задело. Спустя почти полвека он помнил своё аутодафе в мельчайших подробностях, никому ничего не простив и уяснив надолго как это опасно быть обвинённым в мелкобуржуазной психологии, оказаться причисленным к интеллигентам.
Он вступил в партию в 1939 году. С этого же года начались его зарубежные поездки, о чем сказано в той же книге "Кирилл Кондрашин рассказывает». Но почему-то в публикации в "Огоньке" No З от марта 1989 года, под названием "Почему я остался на Западе", дата вступления в партию изменена с 1939-го на 1941 год. И мотивировки приведены иные.
Тут было больное, и не у одного только Кондрашина. С одной стороны... и с другой стороны... То есть н а д о, и не без пользы, и даже неминуемо, иначе все твои качества, способности, возможности - псу под хвост, а, если вдуматься, не велика ведь жертва...
Хотя сам Кирилл Петрович говорил о себе, что он "был убеждённым и идейным сталинистом... Я считал, что вообще каждый человек должен свою жизнь отдать за благосклонный взгляд этого человека. А впервые у меня лично зародилось сомнение в 1952 году, когда возникло дело о врачах. Тут я подумал, что нельзя поверить в эту чушь.» Близкие вспоминают, что XX съезд он пережил тяжело, чувствовал себя потерянным, сбитым с толку, но разочарованным пока только в вожде, в котором, как оказалось, он обманулся.
Ещё в молодые годы у него обнаружился недюжий общественный темперамент, активность, среди музыкантов не столь уж частая: это все же был довольно инертный в политическом плане слой - артисты, словом... Кондрашина же избрали в партком Большого театре, позднее он деятельно проявлял себя в обкоме. А в университете марксизма-ленинизма, организованном при Центральном доме работников искусств, когда ему поручалось отмечать посещаемость коллег, проявлял высочайшую ответственность, абсолютную неподкупность: те, кто занятия пропускал, на его снисходительность зря рассчитывали.
Он вообще по характеру был строг, педантичен, склонен к морализированию, но, казалось, имел на то право - сам никогда ничего не нарушал. Очень ценил обязательность, свои обещания всегда сдерживал. Если кто-то опаздывал, приходил в бешенство, способен был из-за этого перечеркнуть дружбу. Бывает, что достоинства перерастают в недостатки, и чрезмерная добродетель давит на близких, раздражает не меньше, чем порок. Но, как говорится, у каждого своя природа, главное, чтобы был в человеке стержень. В Кондрашине стержень был, была основательность, надежность, уважаемые окружающими.
Но как же тогда относится к его действиям в декабре 1978 года? Это представляется просто невероятным - не само по себе решение не возвращаться в Союз, а то, к а к он себя тогда повел; оставил жену спящей в отеле, детей брошенными, в неведении.
С женой, Ниной Леонидовной, он прожил вместе четверть века, обожая, гордясь ею, умницей. Не жизнь - роман, с ухаживаниями, шутливой, а порой утомительной ревностью, но его несомненная любовь перевешивала случающиеся размолвки. Вместе ездили на гастроли, и на концертах, дирижируя, он спиной, как уверял, чувствовал присутствие жены в зале, точно угадывая где она сидит, в каком ряду. И вот эта записка, присланная из полиции в отель, все перечеркнувшая.
На следующий день Нина Леонидовна возвращалась в Москву одна, в сопровождении работника советского посольства: зарегистрировала два билета, на себя и на мужа, будто бы запаздывающего, опасаясь, что если она во всем признается, её не выпустят, начнутся выяснения, расспросы, а дома сыновья, и было бы ужасно, если бы узнали они о поступке отца из чужих уст. А кроме того, сразу по возвращении ей предстояла тяжёлая операция, о чем Кирилл Петрович знал, волновался, но очень просил повременить, говорил, может обойдётся... Не обошлось. И мужа рядом не было.
Сыновья заканчивали один училище, другой университет. Сразу возникли сложности с распределением: кому была охота брать на работу парня, у которого отец на Запад, удрал, о чем шумели и в газетах, и по радио. А если он тоже уедет, зачем подставлять коллектив, ведь такие истории тогда воспринимались однозначно, и все окружение оказывалось под подозрением, виноватыми считались все, кто мог хотя бы предположительно что-то знать... А самый старший сын, от первого брака, работал звукорежиссёром на фирме "Мелодия", видел как кладутся на полку, а порой и размагничиваются пленки с записями отца, попавшего в "черный список". Там, кстати, собралась уже довольно обширная компания из превосходных музыкантов, но надо было дожить пока их реабилитируют, решат заново издавать.
Кирилл Петрович писал сыновьям письма, держал их в курсе своих профессиональные дел, которые складывались удачно. Его всюду приглашали, распорядок концертов был плотным, и он, со свойственной ему дотошностью не ленился переписывать расписание поездок всем трем мальчикам: Париж-Лондон-Женева-Амстердам... Писал и жене, часто звонил по телефону, хотел, значит, и в этой жизни присутствовать. Хотя в Голландии он познакомился с Нолдой Брукстра, бывшей его переводчицей, а после ставшей подругой, и даже душеприказчицей во всех его делах. Протоколы в полицейском участке, куда Кондрашин явился, заполнены были с её помощью, и ещё многое она ему подсказывала, помогая адаптироваться к капиталистической действительности. Нолду в западной прессе называли последней любовью Кондрашина, она же сама заявляла, что является не только последней, но и единственной его любовью. Ей, возможно, виднее, но до последнего дня Кирилл Петрович продолжал писать письма своей законной жене, делясь тем, о чем с Нолдой ему откровенничать было неудобно. О своем одиночестве, например. О том, что в Голландии, прекрасной, уютной, для него всё чужое. Словом, не так ему хорошо, как, казалось бы, должно было быть...
Прежде он приезжал в Голландию, хотя и часто, но на коротке и в положении гостя, ожидаемого, почитаемого. Город оклеивался афишами с его именем, каждое выступление рецензировалось подробно. Словом, это был праздник, как и у нас, когда приезжает знаменитый гастролёр, и, кажется, такое событие ну никак нельзя упустить, и ажиотаж порой привносится даже излишний...
И вот он стал, хотя и не гражданином (гражданство голландское так и не успел получить), но жителем Амстердама, где, при дефиците площади, пешком ходить проще, чем ездить на автомобиле, и, даже при наплыве туристов, знакомые лица вычленяются сразу, оседают в памяти. Вот и Кондрашин превратился в знакомого, хотя и очень уважаемого, но ореол всё же несколько потускнел.
Впрочем, после отъезда, говорят, он как музыкант сильно изменился, раскрепостился, стал гораздо смелее в интерпретациях. Раньше его порой упрекали в некоей заданности, холодноватости, приверженности канонам. А вот тут, когда на него свободой повеяло, это и на творчестве отразилось. Вполне возможно. Верю Петру Кондрашину, получившему последние записи своего отца и убедившемуся насколько он как дирижер вырос. "Слушаешь и кажется - другой человек", - Петр Кириллович сказал. Да, верю. Д р у г о й человек, в д р у г о й жизни.
Я видела письма, написанные Кондрашиным в "инстанции". По содержанию они почти точь-в-точь совпадают с письмами Леонида Когана, скажем, П.Н.Демичеву. Ни тому, ни другому не ответили. Коган умер, а точнее погиб, истерзанный, затоптанный чиновным бездушием. Кондрашин уехал, но эта тоже в сущности была смерть: он знал, на что шел, и что долго не выдержит.
После случившегося инфаркта, жена не давала ему поднимать тяжелое, сама в поездках таскала чемоданы. Но оградить его от перегрузок моральных ни ей, никому не было под силу. Сам Кирилл Петрович влезал в ситуации, которые мог бы и избежать. Он чего-то, и очень существенного, что ли недопонимал. Даже язык у него, если судить по той же книжке, да и по впечатлениям людей, его знавших, отражал такую путаность, двойственность. Не чувствовал, кажется, дистанции, разделяющей артиста и власть, поэта и цензора, - дистанции, которая даже при жесточайшей тирании не даёт властям до творцов дотянуться. И от этого тоже, может быть, возникал разлад с самим собой.
Ведь будучи профессионалом высокого класса, он неминуемо приближался к постижению тех истин, что искусство, а музыка в особенности, раскрывает в предельной полноте, чистоте. И там нет места недомолвкам.
Но он вырос в Системе и старался не вступать с ней в конфликт. Его награждали, выдвигали, допускали до общения с лицами, приобщенными к самым верхам, усаживали с ними вместе на совещаниях исключительной важности, что льстило. Но когда он являлся в верха о чем-то просить, скажем, разрешить к исполнению произведение автора, почему-либо не приветствуемого властями, чем-то перед ними провинившегося, мгновенно оказывался в положении назойливого просителя, которого позволительно было одернуть, даже прикрикнуть. После такого "холодного душа" возвращался с сердечным колотьем, чувствуя себя и униженным, и обманутым.
Выезжать за границу Кондрашин начал с 1939 года, так что к концу семидесятых впечатлений у него накопилось достаточно, и выводы, как говорится, напрашивались сами собой. Тем более, что он не довольствовался только бытовыми наблюдениями, но и в своих зарубежных турне покупал, изучал издания, названия которых в те годы страшно было произнести вслух. Теперь, правда, их цитируют в нашей прессе, и все же, признаться, как-то неспокойно порой бывает, нет-нет, а дрогнет что-то внутри. Какой-то, неосознанный даже, мгновенный тайный огляд: а не подсматривает, не подслушивает ли за тобой некто, перед кем на всякий случай стоит оправдаться... Даже теперь, а тогда? Д в о е м ы с л и е, пожалуй, в ряду самых тяжких бед, причинённых людям Системой. И человека от природы правдивого можно заставить лгать, но сознание его станет разодранным, занеможет душа. Ведь она-то, душа, знает, что ложь - грех, и не принимает никаких оправданий. В письмах Кирилла Петровича родным из Голландии как рефрен повторяется: молитесь за меня...
В последние годы своей жизни в СССР у него стала развиваться глухота: выпадали определённые частоты. Однажды на репетиции он не услышал вступление за сценой английского рожка, пришел домой, близкий к обмороку. Возможно, это было следствием нервного истощения, что подтверждает его последующая, двухлетняя работа с западными оркестрами, где не возникало подобных проблем. А вот дома, с родным коллективом, он почувствовал себя уязвимым, беззащитным: о беспощадности оркестрантов знал на примере глохнувшего Маркевича, Файера, о которых рассказывались забавные анекдоты, но он, при своей гордости, властности, не мог допустить никаких шуток в отношении себя. Можно представить состояние человека, для которого пошатнулось главное, в чем он и от себя и от других требовал безупречности, и вдруг почувствовавшего свою неполноценность.
Он решил из оркестра уйти - из оркестра, им слепленного, являющегося его детищем. И никто его не удержал, не выразил хотя бы огорчения, ни коллеги, ни "высокие инстанции". Как у нас принято: был человек - и нету. Обещали, правда, что его будут приглашать как дирижера-гастролера, что распространено повсюду на Западе, но у нас встречает опять же специфические, н а ш и трудности: лишившись положения хозяина, со своей вотчиной распрощавшись, человек оказывается не у дел, выброшенным, никому не нужным. Мы не умеем чтить людей по заслугам, в нас не воспитано чувство признательности, мы не способны увидеть самих себя в завтрашнем дне: как поступили мы, так поступят и с нами, и наше желание всё урвать сейчас, сию же минуту, бездушный безмозглый прагматизм, застилающий наши глаза, обернётся собственной нашей раздавленностью, мольбой о пощаде.
Кондрашина приглашали гастролировать за границу. Но и тут сложности возникли. При оформлении нужна была справка о состоянии здоровья, каждый год приходилось проходить перерегистрацию, а у него нашли аневризму аорты: могли выпустить, а могли и нет.
Каждый раз он пересекал границу с ощущением, что следующего раза не будет. Не допустят, запретят. А зачем тогда все? И тут он оказался в чужой власти, за него решающей жить ему или помирать, дирижировать или поливать фикус. А уж он-то знал как срабатывает Система: нет - и все.
Он остался. Это был прыжок в пропасть, странный, безумный с точки зрения тех, кто стоит на твердой почве, на т о м берегу. Возможно, совершил он его в состоянии смятенности. Потом вспоминали, что он договаривался о встречах, затеял в квартире капитальный ремонт, размечал, планировал жизнь на месяцы вперед, с учетом несомненного своего возвращения, и вдруг... Но когда обсуждается чьё-то самоубийство, тоже всплывают несуразности: зачем было в парикмахерскую идти, заказывать пальто, покупать новую мебель, а на следующий день... Нет, живым не понять. И разумным, сбалансированным не почувствовать грани, где всё обрывается, рушится, где не может быть пути назад, нельзя отступиться. Черта подведена; а что там, дальше, - д р у г а я жизнь?..
Однако, его письма к жене свидетельствуют, что другой жизни так и не получилось, и сам он другим не стал, как ни хотелось ему перемениться, избавиться от груза, накопленного за шестьдесят пять лет, освободиться от "нашей специфики", на фоне западной жизни, при западном окружении, осознаваемой им всё с большим стыдом, как уродство. «Я надеялся, - он писал, - получить свободу, но от себя не убежишь. Поэтому и полной свободы я не обрел - остановился на полпути.» Казалось, и быт у него переменился, и возможности, - всё бы забыть, отбросить, и в первую очередь себя, прежнего! А вот не получалось. "Конечно, я знал на что я шёл, но всё же не ожидал, что так ужасно будет жить в двух жизнях одновременно"...
Его жену, вернувшуюся в СССР, не выпускали за границу все годы, и на похоронах мужа она тоже быть не смогла. Могилу с черной мраморной плитой на кладбище к северу от Амстердама, с надписью "Кирилл Кондрашин. 1914-1981" увидела спустя девять лет. Шла по ухоженным аллеям, в благолепии, чинности, свойственных тамошнему укладу, сопровождаемая деликатным спутником, беседуя с ним о чем-то, и вдруг он сказал: тут. И сама не зная, до сих пор ни понимая, что о ней тогда случилось, бросилась на землю, к куску черного гладкого мрамора, и забилась, закричала, завыла, как на том голландском кладбище, наверно, никто никогда не слышал. Это были вопли, это были крики из н а ш е й жизни. И в ней, в этой жизни, была любовь, было горе - было в с ё.